«Человеческие останки» Джея Розенблатта

08.09.2017

Психотерапевт – первая профессия режиссёра из Сан-Франциско Джея Розенблатта, но и после смены ремесла ему по-прежнему приходится иметь дело с «кушеточными» признаниями, болезненными обрисовками детства и катастрофами гендерной социализации. Поэтому Розенблатту вполне удобно снимать в формате короткого метра, используя тревожный эмбиентный гуд и исповедального тона закадровый голос, и путём весьма неочевидных и расплывчатых ассоциаций накладывать такой саундтрек на стоковые клипы бытовой/научно-популярной тематики (школьники дерутся, муравьи кишат, мать кормит дитя, клетка делится под микроскопом). Такова, к примеру, наиболее широко разошедшаяся работа Джея Розенблатта «Запах горящих муравьёв» (1994), где, присваивая и группируя бессознательное анонимного архива, автор проецирует свой личный опыт детской памяти на общечеловеческий.

В «Человеческих останках» (Human Remains, 1998) Розенблатт совершает психоаналитический разворот, обращаясь уже не к смутным переживаниям людей из толпы, но к запротоколированным подробностям жизней респектабельных демоноидов, чьи имена синонимичны всему XX веку. Казалось бы, знакомая игра в остранение, не лишённая обаятельной роммовской иронии «Обыкновенного фашизма», немного в духе главного видеоэссеиста Америки Марка Раппапорта, который, будто на сеансе спиритизма, являл нам в своих вымышленных автобиографиях эманации Рока Хадсона, Джин Сиберг или Сергея Эйзенштейна. Мы видим здесь кадры из документальных – бытовых и парадных – портретных хроник пяти иконографических диктаторов – отнюдь не самые растиражированные, к тому же, монтажно инверсированные: снижая или наоборот усиливая пафос, Розенблатт то укрупняет детали до абсурдной степени (допустим, выводя нос Гитлера на полный экран), то размашисто озвучивает немую плёнку (нарочито громки шаги и сочны троекратные приветственные поцелуи советских «тонкошеих вождей»).

Каждый фигурант «Останков», будь то Франко, Мао или Сталин, до известных пределов индивидуализирован и «говорит» за кадром от первого лица на родном языке своей страны (в частности, за Сталина, вовсе не копируя грузинский акцент, выступает некий русский эмигрант). Тираны щебечут о частном, пустом: фюреру нечего сообщить зрителям будущего, кроме как об исключениях из своего ежедневного вегетарианского рациона (куриный суп, эклеры) и слабости к порнографическим картинкам; бодрый Муссолини поучает нас, как нравиться женщинам («регулярно пользуйтесь одеколоном!»); друг всех советских детей, сухо посетовав на скоропостижную смерть жены, меняет тему: «Моим любимым напитком была водка, разбавленная грузинским вином».

Великий кормчий азартнее других пестует свою телесность, расписываясь в принципиальной нечистоплотности и сумасбродной никотиновой зависимости. Эти державные монстры, тирано-завры, чья надчеловеческая значимость лишь окрепла после метеоритного дождя, отчаянно цепляются за вредные привычки как милую примету принадлежности к человеческому роду. Но сколько ни пытаются они сойти за людей, их болтовня теряется в пресловутом гуде и рассыпается в прах на титрах, под звонкую оплеуху песенки Ирвинга Берлина: «С тех пор, как Сатана – в личине человека, с усишками под носом – спустился на землю, жизнь превратилась в сущий ад». Не феноменизируя идеологическое зло, не сакрализуя его, как Мигель Гомеш во в целом значительно более продуктивном труде «Искупление» (2013), Розенблатт вызывает демонов, только чтобы тут же провести акт экзорцизма.

…Каждый монолог прерывается символической интермедией: рабочий ковыряет лопатой золу – те самые «человеческие останки».

Дмитрий Буныгин