«Карамай» (Karamay)
Реж. Сюй Синь
Китай, 356 мин., 2010
«Мне нужен только мой сын! Больше мне ничего не нужно! Мне нужен только мой сын! Ничего больше! Мне нужен только мой сын!» — кричит обезумевшая женщина в толпе. Кто-то пытается её сдерживать, чтобы она не прорвалась к милицейской цепочке. Её крики растворяются в стоне сотен людей с детскими фотографиями в руках. Любительскую камеру приподнимают, чтобы охватить всю толпу. Под тесным лесом поднятых портретов в мучительных конвульсиях шатается единый живой организм, в который превратились вцепившиеся друг в друга люди. Где-то позади камеры чей-то голос толкает заученную речь о страшной трагедии, о том, что виновные будут наказаны, и о том, что всем сейчас нужно превратить своё отчаяние в силу для совместного проведения реформ и обеспечения стабильности.
8 декабря 1994 года в Зале Дружбы в городке Карамай, живущем за счёт одного из крупнейших в Китае месторождений нефти, был запланирован торжественный концерт. Самые талантливые ученики со всех школ города должны были приветствовать навестившую Карамай делегацию высокопоставленных чиновников компартии Китая. «Это было такое счастье, я была так горда видеть моего сына в этом зале» – вспомнит одна из несчастных матерей, которая также попала на торжество как учительница. Но начало концерта задержали на несколько часов, поскольку чиновники трапезничали, и около тысячи людей, среди которых было восемь сотен детей, вынуждены были ждать, пока до Зала Дружбы не доберутся порядком охмелевшие партийные гости. На сохранившихся любительских кадрах улыбчивая детвора в ярких костюмах старательно танцует и поёт песни про красную звезду, партию и великого вождя Мао. В какой-то момент то ли из-за перегрева техники, значительное время проработавшей вхолостую из-за опоздания политиков, то ли из-за нарушений правил эксплуатации в системе подсветки сцены случается короткое замыкание – воспламеняется занавес. Попытки локализовать возгорание не увенчались успехом, пламя и дым захватили зал, началась эвакуация. Оказалось, что среди восьми выходов из здания открыта только одна дверь. «Школьники, оставайтесь на своих местах, – раздался женский голос, – Лидеры выходят первыми». Позднее те, кто спасся, скажут, что это был голос заместителя директора управления образования Карамайского нефтепредприятия. Пьяные чиновники компартии вышли из горящего здания. Успели спастись те, кто ослушался циничного приказа оставаться на местах. Остальные 325 человек, из них 288 детей сгорели заживо. Ещё 180 были ранены. Человек, снимавший концерт, также погиб – о чём Сюй Синь предупреждает при первых кадрах любительской съёмки.
Почти пятнадцать лет спустя режиссёр записывает долгие интервью с десятками родителей погибших деток и выжившими в карамайской трагедии. Оказавшись перед камерой, кто-то выговаривается, детально вспоминая события или анализируя реакцию властей на трагедию. Кто-то разговаривает полушёпотом – потому что все эти годы до сих пор держит в тайне от членов своей семьи самые страшные подробности гибели детей. Кто-то подолгу молчит. Монтируя интервью с архивными записями и новостными хрониками, Сюй Синь создаёт монументальное, неспешное полотно, в котором в первую очередь важно вспоминание. Фильм открывается почти 20-минутной прогулкой режиссёра по кладбищу – Сюй Синь подходит к каждой могиле, снимает надгробные плиты с именами детей, всматривается в их фотографии. У одной из могил он встречает родственников, внимательно выслушивает их. Помимо человеческого сочувствия к пострадавшим семьям, у такой детализации и степенности оказывается ещё одна важная причина – власти города сделали всё, чтобы предать трагедию забвению и вычеркнуть этот день из истории. Здание практически снесено – остались лишь стены фасада в качестве мемориала. Кого-то из родителей уже арестовывали за попытки добиться справедливого суда. Подвергали конфискации тиражи газет с материалами о пожаре, изымали фото и видео съёмки. Закрывали радиопередачи на юридическую тематику, в которые дозванивались родные погибших в поисках совета и поддержки. «Почему мы на официальном уровне чтим память погибших в боях 70-летней давности, но никто не вспоминает о наших детях, погибших 15 лет назад?» – задаётся вопросом один из отцов. Ответ и прост, и мерзок: более 300 отчаявшихся семей с неудобными для партии вопросами; грязная история с пьяными членами партии, спасавшими свои шкуры; систематическая безалаберность и попустительство – зачем всему этому давать возможность быть артикулированным в публичном пространстве?
Впрочем, этот отцовский вопрос кажется слишком радикальным для «страны социализма». «Я не хочу сказать, что наша партия плохая», «Я вовсе не имею ничего против наших лидеров», «Мы не хотим обесчестить наш город или весь Китай – надеюсь, ты будешь держать это в голове, когда будешь монтировать свой фильм! Интересы Карамая и Китая в первую очередь! Тебе лучше не задумывать ничего злого. В противном случае у меня есть право конфисковать твою камеру!». Режиссёр терпеливо записывает монологи родителей, мечущихся между желанием рассказать о своём горе и суетливыми попытками обелить партию, выразить преданность Китаю. Сюй Синь документирует жестокий мир абсурда, не похожий на миры Йинана Дяо, Цзя Чжанке или даже Вана Бина, – тут и после жутких рассказов о гибели детей, о дискриминации и чудовищном поведении властей миф о компартии всё равно торжествует, а убитые горем родители не упускают возможности воспеть какие-то заслуги лидеров или оправдать их поступки. Родители, потерявшие в пожаре сына, отчаянно ищут кого-то, кто же из высокопоставленных чиновников мог заставить мэра Карамая записать своё провальное обращение к народу после трагедии, на котором он не иначе как просто кривляется, пытаясь выдавить из себя слезу. Другие родители рассказывают, как писали письма слугам народа, чтоб те помогли найти всех ответственных на городском уровне. Эта невозможность громко объявить виновных вызывает ощущение герметичной замкнутости: когда не оказалось возможности обвинить некоего мифического заморского Чужого в злых происках, система дала сбой и бесконечно проскакивает мимо запретного ответа – «чужой внутри нас», как писала Кристева.
Ответ на вопрос, почему в свежеотремонтированном здании во время пожара открылись всего одни двери, очень скоро станет до неприличия очевидным: нужно ведь было как-то удерживать в здании восемь сотен детей на протяжении нескольких часов, пока запаздывала делегация пьяных «лидеров». Эти догадки просачиваются тенью в речь одного из отцов. Но что дадут эти догадки? Что даст трезвое понимание причин произошедшего? Что даст правда в мире, где государство определяет памятные даты? Идеология просачивается во все сферы жизни, заливает даже не унимающиеся раны скорбящих родителей. Государственный Левиафан обвивает руки, закрывает глаза. В его царстве за его преступления расплатятся жизнями мелкие сошки – козлы отпущения, на которых разрешено свесить все грехи. Но никто никогда не сможет громко обвинить самого Левиафана – даже если это чудовище не выдаёт родителям свидетельства о гибели их детей. Потому что только Левиафан решает, кому говорить и что помнить.
Юлия Коваленко
3 января 2018