Камерное и в общем-то безобидное безумие Строшека – это безумие нонконформиста, для которого абсурд, как у Кортасара – «это то, что не выглядит абсурдом». То есть негласная конвенция, по которой человек сначала может быть брошен в страшный котел войны, а потом, покалеченный, отправлен на бессмысленную службу.

Шаброль, конечно, заостряет и усугубляет конфликты из провинциальной жизни. Но, прежде всего, он точен к деталям и ищет выразительные образы. Это и обои в кирпичик, превращающие номер Франсуа в тюремную камеру. И постоянно неубранная, смятая супружеская кровать Сержа, куда он валится в грязных сапогах.

«Я пожаловался, что музыкальный автомат все еще играл какие-то итальянские песни и что я выбрал в нем песню уже 15 минут назад», – говорит за кадром герой фильма. Спустя некоторое время начинает играть Be Bop a Lula Джина Винсента. Это его выбор. «Сделай погромче!»

«Тени» – это нью-йоркский неореализм в стиле блюз. Спонтанный образец синема-верите на Манхэттене, снятый в полулюбительских условиях на обычную 16-мм пленку одним из самых принципиальных индивидуалистов в истории кино.

После «Проверки на дорогах» стало в общем ясно, что режиссурой мне в лучшем случае дадут заниматься лишь время от времени. Ну что, казалось бы, опасного было в «Двадцати днях без войны»! И вот, посмотрев этот безобидный с точки зрения идеологии материал, тогдашний министр Филипп Тимофеевич Ермаш поежился.

Снимая, по большей части, за свой счет на 16-миллиметровую камеру, работая над фильмом по выходным и исключительно с непрофессиональными актерами, Барнетт потратил целых три года, чтобы снять «Убийцу овец», свой дебютный полнометражный фильм.

Джармуш в линейном сюжете строго следует традиции американского андеграунда, заложенной еще в фильмах Пола Моррисси: герой «проходит» через весь фильм, через весь сюжет, по пути встречая остальных персонажей; ни сцены без участия главного героя. Зритель следит не за сюжетом, а за героем.

Герой Германа – это непременно человек, мобилизированный ситуацией, причем нередко он унижен ею и не растоптан только по факту врожденного достоинства. Еще в «Седьмом спутнике» его героем был бывший царский генерал, разрываемый смутой случая между красными и белыми, между идеей справедливости и безразличием к любым угодным времени ролям.

Мрачный, впадающий в крайности фильм Тобака пронзительно поэтичен и безысходно жесток. Описывая жизнь нью-йоркского юноши из неблагополучной семьи, Тобак словно играет издерганное соло на саксофоне перед закрытием дешевого ночного клуба в мутноватых, грязных лучах прокуренного рассвета.

Триер намеренно делает очень условное, искусственное кино, и даже расставляет маркеры: в каждом кадре у него есть вода, кроме воды использовано много зеркальных поверхностей, ракурсы камеры намеренно усложненные, измышленные, не имеющие никакого отношения к реалистическому изображению.

«Любовь холоднее смерти» – своего рода инсценировка гангстерского фильма, аскетическое его переосмысление. Холодная, безэмоциональная, монотонная история о криминальной троице, рискнувшей ограбить банк. Вслед за Штраубом, Фассбиндер отходит от привычных схем в нарративе, устраняя всякое подобие интриги или кульминации, знакомых по американским образцам жанра.

Уже в своей дебютной картине Таннер отталкивается и развивает центральный мотив своего творчества: движение, обусловленное тоской по иной жизни. Причем мотив движения у Таннера проявляется не только на содержательном уровне (в качестве персонажей, которые без перемещений в пространстве преодолевают экзистенциально значимые для них дистанции), но и на формальном: многие картины Таннера вполне вписывают в традицию road movie. С той лишь оговоркой, что перед зрителями road movie «наоборот».