Реж. Чарльз Барнетт
США, 83 мин, 1977 год
Есть режиссеры, для которых кино – это возможность познать мир. Основываясь на чувствах, на знании жизни, впитанной через сотни просмотренных фильмов, они открывают окружающий их мир, снимая картины, пытаясь одновременно совместить волшебство открытия и магию памяти, хранящей все это. Но есть и другая категория режиссеров, которые еще задолго до того, как взяться за камеру, уже знают, о чем будут говорить на протяжении всего своего кинопути.
Первым, защищенным памятью знания, как сказал бы Уильям Фолкнер, в итоге оказывается проще ассимилироваться к требованиям повседневности. Вторые же, как правило, оказываются обречены на полнейшее одиночество и на пособие в виде любви небольшой горстки киноманов, которым в дальнейшем либо удастся, либо нет возвестить мир о нахождении среди нас великой легенды. К первой категории режиссеров можно отнести большинство представителей «новой волны» или того же Вима Вендерса, ко вторым же, заранее «проигравшим», относится как раз Чарльз Барнетт (еще один, не менее яркий пример – Эдвард Янг).
Что примечательно, и Янг, и Барнетт закончили технические учебные заведения. Оба собирались работать по специальности. И оба в какой-то миг осознали, что их единственный способ существовать возможен исключительно посредством кино. Но если Янг, пройдя небольшую практику на ТВ, сразу же возьмется за съемки своего первого фильма, то путь Барнетта к дебюту будет куда продолжительнее. В конце 60-х он поступил в UCLA на факультет кино. Здесь он снимает несколько короткометражек и для своей дипломной работы пишет сценарный набросок на самую близкую и в какой-то мере интимную тему – историю о жителях чернокожего гетто, прозябающих на задворках Лос-Анджелеса.
В результате, снимая, по большей части, за свой счет на 16-миллиметровую камеру, работая над фильмом по выходным и исключительно с непрофессиональными актерами, Барнетт потратил целых три года, чтобы снять «Убийцу овец», свой дебютный полнометражный фильм.
В центре сюжета здесь Стен, один из обитателей лос-анджелесского гетто, его супруга и двое их детей. Мы знакомимся с ними в тот момент, когда Стен ругает своего сына за то, что тот не защитил сестру. Крупные планы (доминирующие на протяжении всего фильма), опустошенное лицо отца, испуганное лицо мальчика. У последнего уже начинается своя жизнь. На заброшенных стройках, на пустынных карьерах, вместе с такими же, как и он, детьми окраин. При этом их игры еще довольно безобидны (если можно назвать безобидной игру с забрасыванием друг друга камнями). А следующий период – период протеста и обреченности – только намечается впереди.
Стен же, который, собственно, и является главным действующим лицом всей истории, постоянно занят домашним бытом, мыслями о поиске работы. «Иду на работу, – комментирует он свои действия, тут же добавляя, – если, конечно, повезет». Кроме того, он то и дело встречается со своими приятелями, с видом великого мыслителя играет в домино, довольно холодно общается со своей женой, подрабатывает на скотобойне, покупает радиатор для того, чтобы тут же его поломать, и постоянно пребывает не в лучшем расположении духа. «Он очень симпатичный, – говорит о нем одна из знакомых женщин. – Вот только бы чуть побольше улыбался». Приблизительно эти же слова несколько позже он слышит и от своей жены. А все происходящее в «Убийце овец» предстает чередой интермедий, не особо связанных между собой сюжетной конвой.
Кто-то даже может поспешить обвинить фильм Чарльза Барнетта в излишней простоте или в какой-то нарочитой бессвязности, или даже заточить его исключительно в рамки чернокожей культуры. Но Барнетту нет необходимости ни оправдывать себя, ни искать оправдания действиям своих героев (порой откровенно лишенных смысла). Где необходимо, он умышленно отдаляется от них, где того требует ситуация, приближается к ним вплотную настолько, что кажется, будто та невидимая грань, разделяющая персонажа и объектив камеры, перестает существовать. Так Барнетт словно разбивает происходящее на экране на несколько слоев. Один из них, и самый основной – это Стен и все, что происходит непосредственно с ним, второй – это дети, играющие на улицах этого небольшого поселения, и третья, но при этом далеко не последняя – это то, что происходит вне истории – нарочито документальные кадры, дополняющие общую картину происходящего.
Как результат, Чарльз Барнетт, словно удобно примостившийся наблюдатель, сначала с неподдельным интересом следит за детскими играми. Иногда подбираясь поближе, иногда забираясь в самую гущу событий. Дети выматываются и, присаживаясь отдохнуть на бровку, начинают строить планы великой блюзовой мечты – путешествия в товарном вагоне. В этот момент мы как зрители мало того, что становимся случайными свидетелями этого разговора – мы еще так до конца и не можем определить – кому же принадлежит в этой ситуации роль рассказчика.
Однако когда в кадре вновь оказывается Стен, Чарльз Барнетт (кроме продюсера, режиссера и сценариста выступающий еще и оператором фильма) тут же меняют манеру съемки. Теперь камера становится полноправным участником происходящего – приятелем Стена, его невидимой тенью, еще кем-то. Блюзовые и джазовые мелодии тут же сменяются тишиной, которую способен разрушить лишь чей-то голос. При этом Барнетт дает Стену самому возможность проявить себя. Не подгоняя его, не создавая натянутые драматические ситуации. Стену позволено самому вынести себе и обвинение, и оправдание, совершив какую-то глупость, тут же попытаться исправить ее или сделать вид, будто ничего не произошло.
Не зря, говоря о Барнетте, неминуемо вспоминают об итальянском неореализме, находя, к примеру, связь между «Убийцей овец» и фильмом «Рим – открытый город». Как и у Росселлини, над персонажами Чарльза Барнетта тоже витает дух войны. Только у Барнетта это скрытая война. Ее последствия. Другая оккупация. Жизнь, отгороженная от общепринятой, узаконенной кем-то извне. Здесь можно вспомнить слова Клер Дени о четвертом мире. У Барнетта этот четвертый мир, загнанный в гетто, существует отдельно от всего остального. При этом Барнетт не упускает возможности сыронизировать над происходящим. «Демократия для всех рас и всех вероисповеданий», – звучит за кадром веселая патриотичная песня в тот момент, когда дети играют на заброшенном, отгороженном огромным белом забором заводе.
Все это – еще один важный пласт дебютного фильма Чарльза Барнетта. Один из многих, проявляющихся лишь после второго, третьего его просмотра. А то, что Барнетта необходимо пересматривать – это неоспоримый факт. Его нужно пересматривать. О нем необходимо говорить. Тем более, последующие фильмы Чарльза Барнетта, пусть крайне редкие, но все же появляются вопреки множеству внешних факторов (борьба с продюсерами, нехватка денег). И те, кто их видел, думаю, смогут подтвердить мои слова, что они не менее великолепны, чем «Убийца овец».