Бывает ли пустым поле? Взгляду не на чем остановиться, но голос может поколебать пустой воздух. Когда отзвучит эхо, приходит мысль, что поле никогда не бывает пустым: оно полнится историей, болью, криком. И то, что эти вещи невидимы, не имеет никакого значения. Алексей ТЮТЬКИН сплетает свой текст из Истории и истории, книги Зебальда и фильма Ланцмана, утверждая, что голос, лишённый источника, – он же акусматический – и есть тот искомый феномен, определяющий призрака.
1. Теория поля
«Поле» – странное слово. Оно означает одновременно противоположные состояния пространства. Поле географическое или сельскохозяйственное (или даже поле для игры в мяч) – территория, имеющая чёткие границы. Геометрия и картография были придуманы именно для этого – нарезáть земельные наделы, давать полям границы.
Иное дело – книжные поля. Это поля-границы, чистые и нетронутые до тех пор, пока читатель не начертает en marge какой-нибудь текст или просто знак внимания вроде sic!. Текст в книге не выливается за границы потому, что у книги есть поля.
Жак Деррида назвал свою книгу «Поля философии», но невозможно понять, о каких именно, о внутренних или внешних, полях он ведёт письмо. Впрочем, немного зная Деррида, можно утверждать лишь одно: он никогда не утверждает. Вероятно, из-за этого мерцания смысла поле нужно мыслить и так, и эдак. В топологическом смысле: поле внутреннее, ограниченное, выворачивается и становится внешним. Становится границей.
2. Пустое поле?
Мария Степанова в романсе «Памяти памяти» рассказывает о том, как в возрасте семи лет её привезли на Куликово поле. От этого посещения девочка ждала чего-то драматичного или даже жуткого – ржавых доспехов, обломанных стрел, черепов, выбеленных солнцем и прочих примет долины смерти. Степанова пишет о себе предвкушающей: «Меня порадовал бы и маленький изящный кинжал». (Ремарка, не относящаяся к этому тексту, но не высказать её невозможно: для многих читателей семилогия Пруста дороже всех книг по педагогике, так как она учит не очаровываться и не предвкушать, не надумывать и не забегать вперёд, не наделять людей и предметы не присущими им свойствами, не влюбляться в придуманный образ, наконец.) Апофеоз предвкушения школьницы Маши – разочарование: «Но поле было совершенно пустым, и по нему ходила волнами голая зелёная трава. Наша собака с лаем бегала взад-вперёд, ничего не обнаруживая, в стороне стоял незначительного вида обелиск, и это было всё».
3. Кризис экстрасенсорики
Посмотрите на приведенные ниже четыре изображения. Не думайте об их природе, о том, кто их сделал. Попытайтесь не включать логику, а если уж включили, постарайтесь минимизировать её работу. Постарайтесь почувствовать боль этих полей. Напрягите всю свою чувствительность. Потратьте хотя бы пять минут, чтобы почувствовать.
1
2
3
4
Ну как, почувствовали?
Не лгите себе. Ничего вы не почувствовали.
Поля совершенно пусты.
Совершенно пусты.
4. 13 октября 1941 года и позже
Сейчас здесь стадион, а чуть поодаль – пустырь. Это самое начало балки, которую раньше называли Красноповстанческой, а сейчас называют Довгый байрак. Если смотреть в сторону реки, на правом борту балки виднеется полубесконечный ряд гаражей, на левом – высокий, собранный из железобетонных плит забор Ботанического сада. Бывает, иногда июньским днём по беговой дорожке промчится ревнитель телесного здоровья, но чаще всего летом этот уголок города посещают козы, которые поедают луговые травы. Дикий цикорий, мятлик, тимофеевка.
Стадион Днепровского национального университета имени Олеся Гончара (фото с сайта)
Здесь пролегала то ли вторая, то ли третья линия обороны города Днепропетровска, смятая наступлением нацистов: город был оккупирован более чем на два года. 13 октября 1941 года возле универсального магазина «Люкс» согнали, а потом через полгорода вели сюда под конвоем десять тысяч людей. Большей частью евреев, конечно же. И в этом яру у Ботанического сада в этот и на следующий день их расстреливали и хоронили. Затем, на протяжении октября, здесь же, по личному распоряжению рейхсфюрера СС, расстреляли ещё тысячу человек. После отступления вермахта в 1943 году, тела погибших в Красноповстанческой балке были эксгумированы. Весной в Ботаническом саду расцвели душистая японская магнолия кобус и глициния, чьи огромные сиреневые гроздья источали пьянящий аромат.
Гуляющие по Ботаническому саду, среди которых бываю и я, не чувствуют ничего, не чувствуют, что за высоким забором, на пустыре, до сих пор клубятся призраки убитых. Гуляющие смотрят на тюльпаны всевозможных расцветок, вкушают аромат розовых кустов, восхищаются пламенеющей красотой осенней кленовой аллеи.
Почему не болит это отсутствие? Даже какой-нибудь малахольный лозоходец или придурок с маятником не сможет найти здесь зону повышенного беспокойства. Убийство одиннадцати тысяч человек не оставило на теле реальности надрез, который болит.
5. Могила венгерского солдата
Мы сделали краткую остановку посреди небольшого поля, окружённого деревьями и незатянувшимися окопами Второй мировой. Мы курили и трепались о фильмах Белы Тарра. Небо было осенне-серым, свет – рассеянным. Классный режимный свет, если снимаешь на MiniDV-камеру, у которой крохотный динамический диапазон. Ничего не менялось, поэтому никто не спешил доставать камеру, устанавливать штатив с обёрнутыми в полиэтиленовые пакеты ножками и снимать тот же трёп о Тарре на «цифру». Сигаретный пепел падал в спутанную траву. Кто-то заметил нечто странное на краю поля, в сени нависших до земли ветвей груши. Бросили окурки, штатив и камеру. Подошли поближе. Это был потемневший крест с надетым на него ещё не выцветшим венком из пластиковых цветов. Надпись: «Фехер Ласло». Год рождения: 1921. Год смерти прочесть трудно, краска облупилась: то ли 1943, то ли 1942.
Лёгкий трёп о фильмах Тарра стал невозможен.
Кадр из видеоматериалов (архив автора)
6. Почти без комментария
Чувствуете?
Кадр из фильма Клода Ланцмана «Шоа»
7. Жак Аустерлиц. Où gît votre douleur enfoui?
«Бывая на вокзале, я всё время, словно подчиняясь какой-то навязчивой идее, пытался представить себе, где могли размещаться тут, на этой территории, на которой впоследствии были возведены другие стены, а потом снова перестроены, клетушки обитателей того приюта, и задавался вопросом: неужели действительно все те страдания, вся та боль, которые должны были скопиться здесь за прошедшие столетия, бесследно растворились и не они ли обстают нас, когда мы проходим по этим залам, по этим лестницам, иначе чем мне объяснить то ощущение, которое по временам возникало тут, будто у меня по лбу пробегает холодок. Мне чудилось, что я вижу перед собою белильные поля, уходившие от Бедлама на запад, вижу разложенные на зелёной траве белые полотнища и мелкие фигурки прядильщиков и прачек, а там, за ними, места, где хоронили покойников, которые перестали умещаться на лондонских церковных кладбищах. Ведь точно так же, как живые, поступают и мёртвые: когда им становится тесно, они перебираются на окраины, в менее населённые районы, где они, находясь на почтительном расстоянии друг от друга, могут обрести покой».
В. Г. Зебальд «Аустерлиц»
8. Боль в фантомной конечности
Взрыв лепестковой мины не оторвал ступню, но сильно размозжил плюсну, предплюсну и кость выше сустава. Кость из осколков сложить не удалось. Появилась опасность гангрены, и ногу ампутировали до колена. Культя заросла быстро, но через полтора месяца в пальцах несуществующей уже ноги появилась щекотка, а ещё чуть позже зародилась боль. Врачи поставили диагноз: боль в фантомной конечности. Болело отсутствие, болело то, чего уже не было, болело то, чему сознание приказывало болеть.
9. Капитан Ахав. Об отсутствии
«Откуда ты знаешь, что как раз там, где ты сейчас стоишь, не стоит, невидимо для тебя и не сливаясь с тобою, ещё что-то, цельное, живое, мыслящее, стоúт, вопреки тебе самому? Неужели в часы полного одиночества ты не опасаешься, что тебя подслушивают? Помолчи, не отвечай мне! И если я всё ещё чувствую боль в моей раздробленной ноге, когда она давно уже распалась на элементы, почему бы тогда и тебе, плотник, даже без тела не чувствовать вечных мук ада? А?»
Герман Мелвилл «Моби Дик, или Белый кит»
Вадим Сидур «Треблинка» (1966) (источник – Википедия)
10. Голос боли
Чтобы болело, нужно знать о том, чтó может болеть. О том, чтó имеет потенцию боли. Ампутированная нога болит потому, что мозг ещё помнит, как может болеть ещё не отнятая конечность. Ногú уже нет, но сознание может заставить её пошевелить пальцами.
Боль от массового убийства евреев – это боль памяти. Убитые другие могут вызвать боль, если знаешь о том, что нечто, вынесенное вне тебя, может болеть.
Этому феномену, без сомнений, поможет голос.
Парадоксальное заявление. Казалось бы, причём здесь голос, ведь невидимой боли, которая, как написал Зебальд, «должна была скопиться здесь», нужен знак, пусть хотя бы и «незначительного вида обелиск», как в тексте Степановой. Действительно, знак – крепкий, видимый невооружённым глазом, несущий на себе надпись – логичен и чёток. Но он же и не соответствует ситуации: он, крепкий и видимый, слишком бьёт своей материальностью, и получается так, что он бессилен выразить нематериальное. Несомненно, крест на могиле мадьярского солдата, которая расположена в лесу в паре тысяч километров от Венгрии – это знак сильный, требующий даже не дешифровки, а постепенного его, что ли, распеленания, разоблачения (в вестиментарном смысле), снятия покрывал значения (кто он? как и когда погиб? кто его похоронил? как удалось сохранить могилу? кто приносит ему пластиковые цветы сюда, в место, не отмеченное на Google Maps?); разговоры о Тарре и затем находка могилы – совпадение, порождающее мощь чуть ли не эпифании: в этом кресте пересекается частное и Историческое.
Но чаще всего дежурный мемориальный знак вызывает в памяти карикатуру из книги «Ролан Барт о Ролане Барте»: едущий на моноколесе человек видит воткнутый в землю плакат, на котором написано «Впереди знак», а потом воткнутый в землю плакат, на котором написано «Знак». Это случается именно потому, что в него не вложена чужая боль, которую нужно попытаться сделать своей, почувствовать или придумать боль фантомных людей, попытаться не сойти с ума и выразить эту муку в знаке. Такое удавалось немногим: Вадим Сидур и Альберто Джакометти – те, кто не делали протезов для ампутированной конечности, которые позволили бы почувствовать боль, они были именно теми скульпторами, чьим материалом был не чугун, глина или камень, а боль других.
Но дело даже не в материальности памятника или иного знака. Чаще всего его стирает надпись на нём. Всё дело в том, что обелиск или крест – сам надпись, именно с его помощью вычеканено событие, которое невозможно уловить. Надпись надписи перекрывает значение памятника-знака; если бы удалось сделать надпись прямо на пространстве, не прибегая при этом к пошлым автоматам вроде лазеров и голограмм, то это было бы наиболее соответствующим решением.
Итак, не глаз должен увидеть боль, но ухо её услышать. И снова нужно изо всех сил удержаться от вульгарности в нашем мире, в котором «Крик» Эдварда Мунка уже приспособили для рекламы обезболивающего спазмолитика; достаточно было прочитать хреновские идеи «Холокост-Диснейленда» в Бабьем Яру, чтобы захлебнуться от омерзения. Всего лишь нужен голос, который назван Мишелем Шионом, «акусматическим», то есть голосом, не имеющим видимого источника.
Карикатура «История семиологии» из книги «Ролан Барт о Ролане Барте»
11. Аспектрия и ахомия
Spectrum – это призрак по латыни. Слово «аспектрия» рождено по образу слова «аносмия». Аносмия – термин патологический, описывающий ситуацию, когда человек, по причине болезни или сильного стресса, теряет возможность ощущать запах. Аносмия – это страшно до жути, я могу утверждать это, исходя из собственного опыта двух приступов кратковременной аносмии: когда перестаёшь слышать ароматы и миазмы, теряешь часть мира.
Придуманная мной «аспектрия» также патология: что, если мы можем видеть призраков, например, в детстве, а потом, переболев взрослением, теряем возможность их видеть? В случае аносмии запахи никуда не исчезают, выключается возможность их почуять, «послушать», как выражаются консультанты парфюмерных магазинов. Может быть, призраки тоже никуда не пропадают, может быть, мы с ними живём бок о бок, как персонажи романа «Город и город» Чайны Мьевиля? Живём рядом, но не замечаем друг друга: мы не видим призраков, они игнорируют наше существование. Может быть, они поражены невозможностью увидеть людей – «ахомией» (от homo – человек).
Но как бы не были изолированы два мира, иногда бывает, что происходят некоторые феномены, которые свидетельствуют о взаимопроникновении.
12. Ёсисигэ Ясутанэ. Голос-феномен
«По освещённой луной дороге, беспечно что-то напевая, шёл самурай. Увидев монаха, он остановился и равнодушно сказал:
– Говорят, с недавних пор здесь у ворот слышится женский плач?
Не поднимаясь с каменных плит, монах ответил одним словом:
– Слушай.
Самурай прислушался. Но, кроме слабого шороха сверчков, не слышно было ничего. В ночном воздухе разносился лишь смолистый запах сосен. Самурай хотел заговорить. Но не успел он произнести и слова, как вдруг откуда-то донесся тихий-тихий женский стон.
Самурай схватился за меч. Но голос, оставив за собой долгий, протяжный отзвук, где-то бесследно затих».
Рюноскэ Акутагава «Барышня Рокуномия»
Кадр из фильма Жака Риветта «История Мари и Жюльена»
13. Голос. За кадром?
Есть несколько фильмов разных, но столь сходных в вопросах показа призрачности авторов, которые превратили голос внутри фильма в инстанцию чего-то, может быть, даже не-фильмического. Голос в фильме «От облаков к сопротивлению» Жан-Мари Штрауба и Даниель Юйе адамичен в том смысле, что он называет вещи и рассказывает истории словно бы заново; Адам в Раю назвал тигра тигром потому, что поименованное животное было схоже с тигром; это насилие языка во время, когда никаких разновидностей насилия ещё не существовало.
В предпоследней сцене фильма Нуто, рассказывая об итальянском Сопротивлении, открывает Ублюдку тайну казни предательницы Санты, тело которой сожгли под этими акациями, на этой траве. Нуто говорит: «К полудню от неё остался лишь пепел». Зритель видит кадр с акациями, он слышит голос Нуто – и одновременно он видит аудиовизуальный призрак, потому что изображение может исчезнуть, а голос исчезает почти мгновенно. Нуто говорит. Но где? Банальный ответ: за кадром. Но вопрос «Где?» можно превратить в вопрос «Откуда?», и тогда банальных ответов ждать не приходится. Голос Нуто – «акусметр» Мишеля Шиона, найти ему место невозможно: он нигде и везде – в пейзаже, в Истории, на аудиодорожке.
Случай, описанный Акутогавой в новелле «Барышня Рокуномия», невозможен, как и все идеальные случаи: создать обелиск боли из материальных руин и голоса призрака может только нервный и гениальный выдумщик; однако, эпизод с рассказом Нуто и статичным планом поля из фильма Штрауба и Юйе – это, может быть, даже более конгениальный случай, так как памятник страху и боли исчезнувших воссоздан Голосом и изображением на киноплёнке.
Кадр из фильма Жан-Мари Штрауба и Даниель Юйе «От облаков к сопротивлению»
Постановщица, которая создала каталог приёмов обращения голосом за кадром (или за экраном?) – это, без сомнений, Маргерит Дюрас. Разбор этого каталога требует отдельной статьи, поэтому в данном тексте будет рассмотрен лишь единичный случай. Впрочем, призраки Маргерит Дюрас – тема уже разрабатываемая; да и тема «голос как призрак» в работах Дюрас также намечена и в уже упомянутом тексте Алексея Воинова, и в работе Екатерины Хан.
Можно лишь восхищаться тем, как применяется voice—off в фильмах India Song (1975) и «Её венецианское имя в безлюдной Калькутте» (Son nom de Venise dans Calcutta désert, 1976): известно, что звуковая дорожка первого фильма просто перенесена во второй, который запечатлел лишь руины. Вероятно, это уникальный опыт Дюрас – опыт свободного отрыва голоса от изображения. Сложилась удивительная ситуация: если в India Song голоса за кадром уже вполне можно было аттестовать как призраков, но ещё привязанных к образам людей, то в «Её венецианском имени…» эти голоса привязаны только к месту, да и то волей Маргерит Дюрас. Если Нуто в фильме Штрауба и Юйе говорил словно бы от имени поля, на котором развеяли пепел сожжённой Санты, то сошедший с ума вице-консул из Лахора выкрикивает «Анна-Мария Гварди!» во втором дюрасовском фильме неведомо где (идеальный «акусметр»!): в кадре – сломанные стулья, пыль, мерзость запустения.
Но наиболее выразительными случаями призрачного голосоведения являются короткометражные фильмы, особенно «Аврелия Штайнер (Мельбурн)» (Aurélia Steiner (Melbourne), 1979) и «Аврелия Штайнер (Ванкувер)» (Aurélia Steiner (Vancouver), 1979). Невозможно понять, кто говорит: Маргерит Дюрас? Маргерит Дюрас в роли Аврелии? Аврелия Штайнер? Единственное: чёрно-белый бушующий океан в кадре и глуховатый голос, который звучит ниоткуда, невозможным образом передают историю боли – умирающего лагерника, околевающего от голода кота, людей на набережной Сены. Дюрас удаётся то, о чём говорил Жиль Делёз по поводу письма: она говорит вместо тех, кто не имеет возможности говорить. Она говорит своим чужим голосом.
Кадр из фильма Ильи Авербаха «Голос»
14. Бобби Ньюмарк. Говорить чужим голосом
«– Имя мне, – раздался голос, и Бобби захотелось кричать – он вдруг осознал, что этот голос исходит из его собственного рта, – Самеди. Ты зарубил лошадь моего брата…
Вирек бросился бежать вниз по извилистой дорожке со змеями скамеек, полы огромного пальто развевались за ними, как уродливые крылья. И Бобби увидел, что там его ждал ещё один из белых крестов – прямо там, где дорожка заворачивала, чтобы исчезнуть. Тут Вирек, должно быть, тоже его увидел, он закричал, и Барон Самеди, Хозяин Кладбищ, лоа, чьим доменом была смерть, опустился на Барселону холодным тёмным дождём».
Уильям Гибсон «Граф Ноль»
15. Верить в Голос
Попытаться заполнить пустое поле своим голосом. Нет, кричать, как слабоумный герой соколовской «Школы для дураков», не следует. Можно, конечно, но дело тут не в силе голоса. Можно просто говорить нормальным тоном. Можно шептать. Главное – пытаться услышать свой голос как чужой. Главное – говорить своим голосом вместо тех, кто уже ничего не скажет. Отдать свой голос призракам. Может быть, придётся притвориться, что слышишь чужой голос тогда, когда твои губы уже сомкнулись. Может быть, удастся услышать чужой голос, когда перехватит горло. Это безумие – верить в такую возможность. Не знаю. Надо верить.
Кадры из фильма Жан-Поля Фаржье «Заметки о слепых»
Алексей Тютькин