21 августа 2013 года ушёл из жизни замечательный переводчик, литературный обозреватель, политический публицист, поэт и беллетрист Виктор Топоров. За полторы недели до этого трагического события корреспондент незначительного интернет-таблоида «Газета о газетах» Николай КУЗНЕЦОВ записал свою беседу с Топоровым, которая нежданно оказалась последним интервью самого неординарного и нелицеприятного критика своего времени. В 2015 году «Газета о газетах» прекратила своё существование, её сайт был уничтожен, и вместе с ним пропали или, во всяком случае, выбыли из широкого обращения и эти поистине «последние слова» Виктора Топорова. Покойный никогда не корчил из себя пророка, поэтому высказанные им мнения о тогдашнем положении дел в российской журналистике представляют собой прежде всего ценный исторический срез и трезвый, точный диагноз.
С любезного разрешения интервьюера, Cineticle заново публикует последнее интервью Виктора Топорова.
Из жизни флюгеров
Газеты и журналы сегодня, в основном, развиваются через свои сетевые версии. Это процесс понятный и закономерный, хотя считается хорошим тоном сохранить печатный вариант того или иного издания. Вместе с тем тиражи сокращаются и вполне определённо прослеживается тенденция закрытия и перепрофилирования многих изданий. Тенденция такова, что за последнее время очень много изданий закрылось, и почти ничего не появилось. Множество изданий, адресованных одной и то же тусовке, освещающих одни те же вещи с одной и той же позиции, в одной и той же интонации – они становятся неинтересными и «антирентабельными». Не могу сказать «нерентабельными» потому, что, по большому счёту, сейчас практически вся пресса антирентабельна, речь не идёт даже о минимизации расходов. Когда заходит речь о минимизации расходов, возникает скандал. Кроме того, все издания, как по команде, обращаются в сторону одного информационного повода, потом другого. Нельзя сказать, что у какого-то издания есть определённая своя линия. Грубо говоря, как это было в своё время с «Новой газетой», которая расследовала дело Политковской. Да и сейчас она это делает, хотя понятно – это жизнь после жизни. А вообще, чтобы подобная специфическая тема была у каждого издания – такого нет. Сейчас все как флюгер поворачиваются. Контент, более-менее, одинаковый, интонации одинаковые, читая одного, в общем-то, читаешь всех. Разбираться в нюансах, согласно известному анекдоту, когда нюансы решают и впрямь многое, как-то не очень хочется и не особо интересно.
Стилистические разногласия
Я не считаю себя политически ангажированной персоной. Поддерживаю существующий порядок вещей и, в этом смысле, я охранитель. Поскольку я умею отделять зёрна политических взглядов от плевел конкретных позиций, интересов. Есть издания, невыносимые для меня интонационно. Я имею стилистические разногласия с «Новой газетой», «New Times», «Эхо Москвы». Я просто не понимаю того градуса истерии, которую они устраивают по каждому поводу, а часто и без такового. То, что, существуя в отечественном информационном пространстве, они ведут порой деятельность на грани и за гранью подрывной – это не может не настораживать. Говорить можно всё, что угодно, высказывать какие угодно точки зрения – невыносимы для меня не их слова, а та истерическая интонация, с которой они их произносят, кликушество.
Эпикриз
Главная беда заключается не в том, что у нас в публицистике нет крупных личностей, профессионалов своего дела, а в том, что каждая «тля» воображает себя крупным журналистом (например, Кольцовым или анти-Кольцовым). Непомерное самомнение, амбиции, мнение излагается как истина в последней инстанции. А профессионализм, к сожалению, падает и у нас есть несколько ярких журналистов моего возраста, но не моего поколения, которые уже, по моему, все «срубились».
Есть такая ловушка в языке: когда мы кого-либо называем выдающимися, мы называем их так потому, что их мало, а если бы их не было мало, они бы не выдавались в общей массе. Что касается среднего класса журналистики, то здесь, конечно, все очень непрофессионально. Забыты азы работы с источниками, просто грамотного составления материала, изложения мнений компетентных людей. Я уж не говорю об этих заголовках. Когда-то «Коммерсант» начал играть с заголовками, это было смешно, а сейчас – это какой-то ужас. Пресловутая «смерть на мокром месте», да? Когда-то это было действительно шокирующим, сейчас видно – просто хулиганят люди. Больше сказать нечего. Из-за подобной выходки совершенно справедливо уволили главного редактора журнала «Власть». Извините, ребята, это пятнадцать суток.
Ещё один аспект – чисто технический – институт копирайтерства, который был введен когда-то в «Коммерсанте», потом был перенят многими изданиями, сейчас очень сильно подрасшатался. Пришёл в запустение институт корректуры. Грамматические ошибки, невыверенные имена, названия – сплошь и рядом. Если у меня произойдет описка, сорвётся палец с клавиши, скорее всего, в таком виде текст и опубликуют.
Обложки книг Виктора Топорова
Перемены в журналистике
Журналистика всегда была обслугой общества или обслугой власти. Здесь ничего не изменилось.
Самое сложное для СМИ – создать свою новостную службу. Доставать информацию можно двумя способами: либо хорошо оплачиваемые люди бегают круглые сутки и «роют землю носом» и покупают информацию, либо тебе её сливают какие-то спецлужбы, когда на тебя работает могучий юридический отдел, который определяет: «за это нас засудят, а за это мы ещё поборемся».
В этой ситуации, какое-нибудь бла-бла-бла о цветочках: «Я взглянул на храм, глаза мои увлажнялись, я увидел старушку, и подумал о том, что никто, наверное, не подает ей больше трёх рублей одной монетой» – тут даже редактор не поправит – не бывает трехрублевой монеты, все это выйдет в печать. Такая журналистика цветёт, потому как перепроизводство изданий, журналистов.
В журналистике нет умения конвертировать неплатежеспособный, но существующий интерес в рентабельность. Например, скинулись несколько издательств, печатают журнал о книжных новинках. Журнал раздаётся бесплатно, люди читают, людям хочется какие-то новинки приобрести – они идут, покупают. Для того, чтобы такой журнал был интересен – рецензии в нём должны быть нелицеприятными: «этот роман ужасный, его ни в коем случаем не читайте». Издатель, внесший свои тридцать тысяч в этот журнал, скажет: «Как это у меня ужасный роман? Всё!». На музыкальном – точно такая же картина, даже еще более кровавая.
Тенденция такова, что культурные издания загибаются, быстро сходят со сцены, и если возникают, то как чьи-то карманы – при Большом Театре, при Эрмитаже. Вообще же в изданиях общего профиля, общественно-политических, пространство под культуру резко сужается и вызывает всё меньшую готовность у редакторов это печатать. Либо мы закрываем отдел культуры, либо сокращаем, и у нас пойдут не 8 материалов по 6000 тысяч знаков, а пойдут четыре по 2000, а лучше не в каждом номере, а через номер. Платят этим журналистам гораздо меньше. Соответственно, в эту область не идут мало-мальски талантливые люди. Возникает порочная связь: нет интереса – происходит отток сил, приходят не лучшие люди, третьестепенные, а они, в свою очередь, обеспечивают такой упадок и уныние, что продолжается отток сил из области. Здесь бы тоже не помешали стартапы. Которые могут быть только меценатскими. На мой взгляд, главная ошибка таких стартаперов в том, что они приходят к своему спонсору и задуряют ему голову тем, что через два года выйдут на самоокупаемость, через три – на рентабельность. Спонсору надо с самого начала сказать, что он меценат, дает пожертвование. Единственное, что можем сделать, даже если у нас появятся доходы, мы не будем компенсировать тебе сумму, которую ты отстегиваешь, а пустим её в дальнейшее развитие дела и ни на что, кроме имиджевой рекламы тебе рассчитывать не приходится. Не хочешь – гуляй. Такие меценаты могут найтись. В принципе же – спонсоров постоянно обманывают.
Толстые журналы
У них есть государственное финансирование. Другое не предполагается. Реальной подписки (помимо обязательной для общественных библиотек), аудитории у них нет. Последний раз я видел толстый журнал в сериале «Зона» [Петра Штейна, 2006] – там была тюремная библиотека, на полках стояли номера «Нового мира». Больше толстых журналов не видел нигде и никогда. «Звезды», «Невы»… Они никому не нужны, кроме тех, кто их издаёт, и группы близких авторов, которые там постоянно печатаются да тешат таким образом своё самолюбие. На самом деле, авторам попасть туда – как два пальца, что называется. Никакого притока туда нет. Если обратившийся не абсолютно бездарен, пожертвовал временем – за него ухватятся, напечатают, с ним будут носиться. Но люди понимают, что лучше печататься рядом с Альбиной Сексовой, чем с рядом Сашей Мелиховым или кто там в «Неве» сейчас?
Они приходят к губернаторам, кланяются, просят денег, больше денег. Говорят: «Мы – национальное достояние». А почему? Вы по форме своей – закрытое акционерное общество. А ЗАО не может быть национальным достоянием по определению. Или так – или сяк. Если у вас ЗАО и не получается с деньгами – отлично, пригласите кризисного управляющего, он половину состава разгонит, главного редактора снимет, приведёт тех, кто сможет работать. Они же этого не делают. А сидят бессменно по двадцать-двадцать пять лет в своих креслах, хотят считать себя национальным достоянием. Они всё прекрасно знают, что живут на кладбище, просто не понимают: они уже давно в земле, им кажется – вот яма и вот гроб стоит. На самом деле они в гробу и землей засыпаны.
Почему эти журналы были популярны в советское время? Потому что в советское время фактически не было книг, а было 5-7 таких журналов. Все, кто считали себя интеллигентными людьми, читали их насквозь, из номера в номер. Там для писателя было главным не издаться, чтобы книжки вышла (хотя это тоже было важно, книг было в сто раз меньше, чем теперь), а пройти через журнал, чтобы тебя прочли, заметили. Сейчас же ничего подобного нет. Более того, сейчас если твоя книга понравится, издатель издаст её через два месяца, а в журнале это происходило только через полгода. Денег, что называется, получишь мало, но в журнале ещё меньше.
Школа критиков
Состояние критики плохое. Все, кто мог достойно писать критику, те убежали. А если кто-то не убежал, то только потому, что не нашёл куда бежать. Остались только те, кому некуда деваться.
Я меньше знаком с театральной критикой. Что касается кино, там ситуация чуть лучше, нежели в литературе. Там гораздо больше бойких «перьев», ярких умов. Но там есть своя органическая беда – это та самая наша вечная «дедовщина», геронтократия так и держится там. 55-летние критики возглавляют отделы, журналы, а 30-летние, в расцвете сил, либо находятся у них на побегушках, либо их затыкают тем или иным способом. Например, не посылают на фестивали.
Амплуа
Подзаголовок моей книги «Двойное дно» – «Откровения скандалиста» – дал мой редактор, не осведомив об этом меня. Я не считаю себя скандалистом. Напротив, полагаю, скандальна та ситуация, в которой нормальное, естественное, честное поведение, вроде моего, воспринимается как скандальное.
В одной из моих книг раздел назван «Санитар джунглей», потому что, те сферы, в которых я обитаю – это не просто лес… это джунгли. Там надо обладать очень многими навыками, чтобы и самому загрызть, и не быть загрызенным.
Щука всё-таки воспитывает карася, чтобы он быстро плавал, чтобы она не могла его поймать… Вопрос, чем питается сама щука – выносим за скобки.
Писатель?
Что значит писатель Виктор Топоров? Слово «писатель» и много значащее, и ничего не значащее. Есть писатели, про которых всем известно, что они писатели с большой буквы. Таким писателем я, разумеется, не являюсь. Но по сравнению с кем? С классиками XIX-первой половины XX века. И, пожалуй, только с ними.
Первая публикация интервью: «Газета о газетах» от 27 августа 2013 года (оригинальная версия в Интернете отсутствует).