Новый фильм Паскаля Бонитцера «Украденная картина» (Le Tableau volé, 2024) вдохновлён реальной историей картины Эгона Шиле «Подсолнухи» (версией картины Ван Гога), изъятой во время войны нацистами и считавшейся утерянной, а затем найденной в 2006 году в доме французского рабочего из Мюлуза. Один из постоянных сценаристов Жака Риветта и Рауля Руиса, Бонитцер – более рациональный, чем его покойные партнёры по лабиринтообразным фантасмагориям – не знает равных в том, что касается элегантного плетения сложного повествования, в котором пересекаются искусство и история, страсть и коммерция, игры ума и чеканные диалоги. Cineticle предлагает прочитать короткое интервью Сержа Кагански с Паскалем Бонитцером в переводе Кати ВОЛОВИЧ.
Кажется, вы мало что знали об арт-мире до начала работы над фильмом…
Да, раньше я не был знаком с арт-дилерами. Это был заказ продюсера Саида Бен Саида. Он попросил мою коллегу и соавтора сценария Илиану Лолич провести около двадцати интервью с ключевыми фигурами в этой области, что составило примерно 250 страниц богатейшего материала. Я остановился на истории картины Эгона Шиле, рассказанной Тома Сейду из Christie’s. Я взял её за основу, но мне не хотелось, чтобы фильм был чересчур приближён к реальности, так что всех действующих лиц я выдумал.
Вы впервые обращаетесь к теме истории и социальных различий.
Эта история об изъятой нацистами картине – противостояние двух противоположных социальных слоев, а также погружение в историю нашей страны, с оккупацией, коллаборационизмом и Холокостом. Впервые я снимаю фильм, действие которого происходит не только в буржуазной среде. Здесь есть намёк на классовую борьбу, который меня заинтересовал.
Название фильма вызывает в памяти «Гипотезу похищенной картины» (L’Hypothèse du tableau volé, 1978), фильм Рауля Руиса, режиссёра, с которым вы много работали.
Верно, хотя название появилось довольно поздно. Долгое время фильм назывался «Аукционный зал» (Salle des ventes) – не моя идея, которая меня огорчала. В конце концов, мне предложили название «Украденная картина», которое я принял с некоторой неохотой, потому что «Гипотеза украденной картины» (L’Hypothèse du tableau volé) – хорошее название, а вот «Украденная картина» – похуже. Но это название также вызывает мысли об «Украденном письме» Эдгара По. Рауль Руис был моим другом, но я в своём творчестве более скептик, более француз.
Почему оценщик, которого играет Алекс Лутц, изначально так нелюбезен со своей стажёркой Авророй?
Это постоянное явление в моих фильмах, мои герои часто слегка раздражают. Если вспомнить персонажа Фабриса Лукини в фильме «Ничего о Робере» (Rien sur Robert, 1999), то он довольно-таки противный. Эта несимпатичная сторона делает персонажей интереснее и двигает сюжет, который оборачивается против них. Персонаж Андре Массона, которого играет Лутц, – своего рода автопортрет, но творчески переосмысленный: в отличие от Андре, я – к сожалению или к счастью – не вожу «Астон Мартин», не коллекционирую часы, и у меня не такая просторная квартира.
А вам доставляет удовольствие помыкать своими сотрудницами, как Андре Массон – Авророй?
Нет. Между ними происходит игра власти. Я хотел создать отношения «кошки с собакой» между матёрым профессионалом и молодой стажёркой. Она мне нужна как связующее звено между зрителем и закрытым миром аукционных залов. Но я не хотел, чтобы она была просто функцией, поэтому придумал ей собственную историю: она мифоманка и у неё сложные отношения с отцом.
Другая пара в фильме – Алекс Лутц и Леа Дрюкер. Их отношения скорее интеллектуальные и профессиональные, чем плотские – как в сериале «Мстители» (The Avengers, 1961).
Мне нравится отсылка к «Мстителям», но я об этом не думал. Я не хотел, чтобы у Андре был коллега-мужчина, я выбрал бывшую жену, чтобы между ними была деэротизированная связь, профессиональное и культурное сотрудничество. Они хорошо знают друг друга, между ними есть близость, но нет сексуального интереса.
Когда Андре и его бывшая жена обнаруживают картину Шиле у рабочего в Мюлузе, они разражаются хохотом. Что означает этот неожиданный и не вполне приличный смех?
Поначалу его можно принять за классовое презрение. На самом деле, это реальный случай, о котором мне рассказал Тома Сейду. Они с коллегой нервно расхохотались над грандиозностью своего открытия, а также над тем, что до этого совершенно в него не верили: они думали, что имеют дело с чьей-то мазнёй или копией мастера. Леа и Алексу было не по себе от этого смеха, они его не чувствовали. Но, в конце концов, уж не знаю как, у них получилось.
Оригинал: Entretien avec Pascal Bonitzer à l’occasion de la sortie de son nouveau film « Le tableau volé »
Перевод: Катя Волович