Единственный лирик французского кино

CINETICLE продолжает неделю Жан-Клода Гиге. Сегодня мы публикуем интервью Станислава Битюцкого и Алексея Тютькина с режиссером и критиком Пьером Леоном о Гиге вне съемочной площадки.


Станислав Битюцкий: Помните ли вы свое первое знакомство с Жан-Клодом Гиге? Какое впечатление он произвел? Говорят, что Гиге был очень замкнутым человеком, так ли это?

Пьер Леон: С Гиге мы познакомились в декабре 80-го года. Я с двумя друзьями поехал в Марсиньи, на юге Бургундии, где до сих пор проходит старейший во Франции «сельский» фестиваль. Там была полная ретроспектива Поля Веккиали, некоторые фильмы которого мы, три юных, прытких и прыщавых синефила, только-только открыли для себя в Париже. Они никого не интересовали, я помню, что «Женщины, женщины» шли тогда в заброшенном кинотеатре, более похожем на льдину с экраном, чем на достойное кинозаведение. Там же показывали «Сало» Пазолини, и мы, кутаясь во всё, что возможно, переходили из одного зала в другой.

В Марсиньи показывали не только фильмы Веккиали, но и несколько продукций созданной им кинокомпании «Диагональ» (Diagonale). И ещё, по не совсем понятной логике, два десятка фильмов ФРГ – от Клюге до Фассбиндера (помню шок после впервые увиденной мной «Бременской свободы»). На фестивале, кроме самого Веккиали, присутствовали все диагоналисты, в том числе и Гиге.

Насчёт замкнутости – не знаю. Наоборот, он был очень забавным, всегда шутил, отпускал колкости, и это меня тогда очень удивило: я не думал, что такие серьёзные, требовательные фильмы как «Хорошие манеры» или «Театр материй» Бьетта, делали какие-то вечные шалопаи. Мне кажется, лишь тот, кто хорошо знает человека, может сказать замкнутый он или нет, а с Гиге у нас были приятельские отношения, но не тесные, как с Бьеттом.

Алексей Тютькин: Сейчас каждый зритель, заинтересовавшийся творчеством Гиге, может посмотреть его фильмы и, возможно, проникнуться их очарованием и даже полюбить. Когда вы познакомились с Гиге, вы уже смотрели его работы? Если нет, то когда увидели их впервые? Что вам близко и дорого в его фильмах?

Пьер Леон: Я уже несколько раз видел его первый фильм «Хорошие манеры», он тогда мне очень нравился, и поэтому заговорить с ним было несложно. После Марсиньи мы часто встречались в Париже, главным образом у него дома. Он любил быть в компании, особенно молодой. К нам всегда присоединялся Бьетт – они жили в одном доме, и Гиге его кормил. Бьетт, кажется, заканчивал «Далеко от Манхэттена», а Гиге пытался получить права на рассказ Томаса Манна, из которого вырос «Мираж», но наследники буйно сопротивлялись. Сопротивлялись лет десять. Сценарий был написан для Франсуазы Фабиан, но, когда фильм наконец-то пустили в производство, она отказалась, и была права, конечно: возраст был уже не тот. Вся эта история с «Миражом» очень угнетала Гиге, хотя держался он всегда бодро и не жаловался.

Он быстро взялся за «Посетительницу» – это его киноновелла в сборнике «Диагонали» «Архипелаг любви», как раз с Франсуазой Фабиан. Я помню, что я был на каком-то закрытом показе, «Архипелаг» меня тогда очень разочаровал, но новелла Гиге очень понравилась, как и фильмы Жерара Фро-Кутаза или Мари-Клод Трейу. Потом он снял «Фобур Сен-Мартен», который меня очень взбудоражил. Меня привлекало во всех фильмах Гиге почти что противозаконное, с точки зрения всех кинодогм, сожительство и даже можно сказать братство чистейшей голливудской мелодрамы и антинатуралистического постбрессонизма, с оттенками социальной критики.

Кадр из к\м фильма «Обыкновенная ночь»

Станислав Битюцкий: Как Гиге попал в группу режиссёров, связанную с «Диагональю»? Какие у него были отношения с другими режиссёрами-диагоналистами и кто из них ему был ближе всего?

Пьер Леон: Это уже вне моей компетенции. Если мне память не изменяет, это он познакомил Бьетта с Веккиали. Жан-Кристофа Бувэ, актёра «Машины», а потом героя нескольких фильмов Бьетта, привёл кажется Тешине… С Веккиали он познакомился в киноклубе «Парнас». Все диагоналисты всегда объясняли, что их связывали тесные и дружеские отношения, хотя они редко встречались. Больше болтали по телефону, часами, а иногда почти ночи напролет. Ближе всех ему был, скорее всего, Бьетт, с которым, как я уже говорил, он жил в одном доме. Два Жан-Клода под одной крышей. Как у Чехова: два банка на одном диване…

Они были очень разными. Бьетт – типичный парижанин, из скромной семьи, великий пешеход и бессоник (не любитель Бессона, а вечный раб бессонницы), музыкант-одиночка и известный всем меломанам голос по радио, открывающий неизвестных никому великих дирижёров, пианистов, скрипачей. И фильмы его тоже были такими же – странными, мерцающими непонятными светами, как бы заглушенными. Гиге всегда оставался настоящим провинциалом (отрочество он прожил в горах), смотревшим на Париж со стороны. Он был своего рода спартанец, долгое время жил без удобств и с удовольствием рассказывал о службе в армии. Говорил, что это были самые счастливые годы в его жизни. Вообще, даже когда он стал синефилом в Париже, ему не приходило на ум, что он станет режиссёром. Он мечтал стать чемпионом Франции по плаванию на спине: очень тщательно за собой следил, не пил, не курил, ходил в бассейн минимум раз в неделю, но к докторам не подходил. Оба Жан-Клода были упорными медикоагностиками. Фильмы Гиге тоже были противоположны бьеттовским. Он последовательно подавал заявки, ждал субсидии годами. Гиге был прагматиком: у него была работа, которая позволяла не слишком беспокоиться за будущее (он работал в бюро, которое передавало телеграфом фотографии для агенств – что-то в этом роде). Когда он снимал, ему давали отпуск, и он даже дожил до пенсии!

Алексей Тютькин: Зритель, посмотревший фильмы Гиге ретроспективно, не может не удивиться разнообразию, которое присуще им на всех уровнях – от тематического до визуального. Как мне кажется, среди диагоналистов он был ближе всего к Веккиали, который также весьма разнообразен в своем творчестве. Это была принципиальная установка – с каждым новым фильмом «быть разным» или же это связано с экономическими, синефильскими или жизненными причинами?

Пьер Леон: Возможно. Их связывала общая любовь к Гремийону. Но не думаю, что там была какая-либо принципиальность.

Станислав Битюцкий, Алексей Тютькин: В чем причины такого малого количества снятых им фильмов?

Пьер Леон: Причины банальные. Деньги, а что ещё?

Кадр из фильма «Хорошие манеры»


Станислав Битюцкий: Гиге было близко «барочное кино» – сам он называет среди важных для него фильмов работы Висконти, Манкевича и «Письмо незнакомки» Офюльса. Также мне кажется, что на Гиге сильно повлияли Жан Гремийон и Дуглас Сирк. Кого бы вы еще добавили к этому списку и насколько крепко творчество Гиге связано с его личной синефилией?

Пьер Леон: Барочное – да, с примесью маньеризма. Висконти для него был важным режиссёром, в частности его фильмы «Чувство» и «Туманные звёзды Большой Медведицы». «Белые ночи» произвёл на него сильнейшее впечатление. Он сам рассказывал, что фильм Висконти показался ему невероятным сном, волнующей загадкой. Прибавьте «Джонни Гитар» Николаса Рэя, которому он посвятил дипломную работу в университете. А «Наслаждение» Офюльса был одним из двадцати его любимых фильмов. «Письмо незнакомки», конечно. Но не забывайте, что он обожал Брессона и Мидзогути; японский режиссер, он сам в этом признавался, отодвинул на второй план идола его юности – Висконти. Можно, конечно, продолжить список, но это будет похоже на нэймдроппинг, что совершенно не вяжется с Гиге (ни с Бьеттом, ни с Веккиали, ни с Трейу).

Он был из тех режиссёров, для которых синефилия не была болезнью, а живой творческой практикой. В его фильмах, кроме некоторых подмигиваний собутыльникам-диагоналистам, нет никаких открытых заимствований, что сегодня стало обязательным приёмом бесстыдного поколения трупопожирателей «Новой волны». В фильмах Гиге вы слышите бретонский ветер гремийоновских страданий, или пробегает тень благородных, непобедимых женщин Мидзогути, или вдруг сирковская рябь волнует поверхность Леманского озера. Просто его кино вписывается в историю, но уклад, но стиль, но движение, но свет, всё это только гигетянское. Посмотрите, как у него играют актёры – шепчущие ангелы.

Алексей Тютькин: Для меня Гиге является режиссёром, своими фильмами выразившим сущность кино, в котором нет ни наглости, ни захватничества. Я почти уверен, если бы не смерть Гиге, то его творчество было бы продолжено и получило бы более широкое признание. Веккиали горько шутил, что ему понадобилось крепкое здоровье, чтобы дождаться признания – у Гиге и Бьетта такого здоровья, увы, не было. Неужели такая судьба назначена всем негромким фильмам и скромным режиссёрам?

Пьер Леон: Гиге повезло относительно больше, чем Трейу и Бьетту. Почему? Нашёлся издатель и выпустил его фильмы на ДВД. Это огромное преимущество в наш век, и действует такой выпуск гораздо эффективней любой ретроспективы. Иначе, да, разумеется, такая судьба назначена всем таким режиссёрам. Но они совсем не скромные, не подумайте – какие амбициозные фильмы они придумали. Просто они тихие, никому не мешают жить, на различные тусовки им наплевать, а этого общество не прощает. Но место Гиге в истории кино никто не займёт, есть время беситься, есть время разбирать.

Станислав Битюцкий: Возможно, я ошибаюсь, но Гиге какое-то время преподавал в киношколе La F?mis

Пьер Леон: Кажется, он преподавал на сценарном факультете, но я об этом ничего не могу сказать.

Кадр из фильма «Пассажиры»

Алексей Тютькин: История кинематографа, как и любая история, пишется победителями (и переписывается тоже ими). История кино жестока в своем нарочном беспамятстве, но эта амнезия не объясняет того факта, почему «Далеко от Манхэттена» Бьетта, «Женщины, женщины» Веккиали, «Мираж» Гиге, «Симона Барбес» Трейу и многие другие «тихие» шедевры столь долго были неизвестны. Как вы думаете, в чем причина – в излишней скромности авторов, лени и слепоте критиков или, может быть, в намеренном замалчивании?

Пьер Леон: Не хочу повторяться… Во всяком случае, никакой фатальности здесь нет. Конечно, история пишется и переписывается победителями, вы правы, но история кино не существует. Существуют обломки истории, эпизоды её, если хотите. Каждый пишет её, обмакивая перо в чернильницу своего вкуса – это одновременно смешно и интересно. Каждый день мы открываем фильмы, забытых авторов, и тем лучше.

Есть официальная история, согласно которой, между «Новой волной» и девятидесятниками, которых я называю «реставраторами», ничего нет. Согласно общепринятым канонам, советское кино 60-х – это, прежде всего, Тарковский. Но, к счастью, если люди, которые помнят, что после «Новой волны», в конце 60-х и в 70-х, во Франции произошло неслыханное киноброжение: фильмы группы «Занзибар» (Гаррель, Жакки Рэналь), Адольфо Арриетты, Веккиали, невероятные риветтовские эксперименты, а потом Бьетт, Пьер Зюкка, Гиге, Трейу. Также есть люди, которые помнят, что в 60-е и 70-е в СССР работали Венгеров, Шукшин, Муратова, Панфилов и менее известные Михаил Богин или Алексей Спешнев. Всему приходит своё время. «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черёд». В начале 80-х почти никто, кроме бешеных кинопатов, не видел фильмов Сирка. Хорошо, что Фассбиндер поагитировал, ну а во Франции – Даней, Скореки и Бьетт. Билла Дугласа тоже никто не знал. А теперь даже  появились его нелюбители.

Станислав Битюцкий: Говоря о наследии Гиге, как вам кажется, можно ли говорить и о существовании режиссёров следующего поколения, на которых он повлиял? Кто это был? И каков на ваш взгляд ключевой вклад Гиге в историю кино?

Пьер Леон: Всё, что попадает в его камеру, превращается в личное высказывание – помните, как он описывает природу в «Мираже»? Далеко не равнодушная, наоборот, колкая, непредвидимая и одновременно действующая как рок. Ничего хорошего она не приносит, кроме опоздавшей любви и смерти. Соединить страх перед неизбежностью и эротический экстаз, в который неизбежность приводит эту женщину, программа непростая. Никакого романтизма нет, личность возражает сама собой, без героизма. Хорошо, что ещё звучит один из последних лидеров Штрауса.

И политические темы он также воспринимал и передавал сквозь своеобразный фильтр. «Хорошие манеры» – это очень значительный с политической точки зрения фильм, он идёт по пятам брессоновского «Вероятно, дьявол». Персонаж, сыгранный Элен Сюржер – настоящий вампир, современный буржуазный потребитель, который потихоньку высасывает жизнь молодого Камиля (его сыграл Эмманюэль Лемуан, сыграл самого себя, можно сказать), но Гиге превращает социальную трагедию в суровую, сухую, почти схематическую мелодраму, хотя на первый взгляд это очередная история о невозможности межклассовой и межвозрастной любви.

Гиге, возможно, единственный реальный лирик французского кино. У Тешине проявляются местами лирические интонации, но мне кажется, что он окончательно заснул. Гиге не уставал. На кого он повлиял? Не знаю. Может быть, на Лорана Ашара. Его высоко ценили Жан-Поль Сивейрак, Филипп Рамос, Ив Комон, но я не вижу следов Гиге в их фильмах.