Канадский режиссер Дени Коте начинал свой путь в кино с работы кинокритиком. Сегодня на его счету пять полнометражных фильмов, попадание в Канны и две победы на кинофестивале в Локарно.
При этом Коте чередует практически безбюджетные фильмы с картинами с финансированием, снимает исключительно непрофессиональных актеров, обыгрывает жанровое кино в минималистическом стиле и, называя в числе любимых режиссеров Райнера Вернера Фассбиндера, рассказывает о своих татуировках из «Октября» Эйзенштейна.
Предпоследний фильм Коте «Остовы» (Carcasses) был в списке десяти лучших фильмов года по версии Cineticle. На Санкт-Петербургском Международном Кинофоруме с режиссером пообщалась ПОЛИНА ТОДОРОВА
Вы пришли в кино из кинокритики. О чем вы писали в бытность критика, обращали ли особое внимание на какие-то аспекты в своих статьях (скажем, как Годар, который регулярно рассматривал монтаж)?
Ну во-первых, все всегда происходит случайно. Например, я никогда не учился журналистике. И я никогда не мечтал быть кинокритиком. Мне кажется, никто об этом не мечтает. Это всегда происходит случайно. Но я изучал кино и сделал очень много короткометражек, пока был критиком.
Я писал, в основном, об авторском кино. Но проблема была в моем боссе, который хотел, чтобы я больше обращал внимание на спайдермэна и меньше, скажем, на Аббаса Киаростами. Но я делал все наоборот. И это в течение пяти лет! Поэтому мой босс на меня очень злился, многие журналы не хотели покупать мои статьи, и это было довольно неприятно. Однако в 2004-м я получил грант на мой первый большой фильм (к тому времени я сделал уже 15 короткометражек). И тогда я снял «Северные штаты» и отправился в Локарно. Внезапно я перестал быть кинокритиком и стал режиссером. Так что, думаю, моя карьера критика была случайностью.
Но наверняка работа кинокритиком повлияла и на ваше творчество как режиссера. Какие у вас отношения с критикой сейчас?
Чем старше мы становимся, тем меньше думаем о критиках. Конечно, когда я начинал, я знал их всех, знал, что они могут написать о моих работах. И я думаю, что работа кинокритика – рассказывать о замыслах фильмов. Иногда он бывает прав, иногда ошибается. Критики видят символы, метафоры, которые ты часто даже не подразумеваешь. Но это нормально. Я уважаю их работу. Например, мне многие говорили, что на меня повлияли братья Коэны. Почему? Потому что в моих фильмах есть снег или боулинг? Так что иногда это забавно, иногда они правы, иногда нет. Но если ты начнешь думать об этом, ты свихнешься. Ты не сможешь снимать кино, все время думая о критике. «Ой, тому критику не понравился мой предыдущий фильм. В следующей работе я должен что-то поменять»… Если ты начнешь так делать, это будет нечестно. Ты должен оставаться правдивым, в первую очередь, по отношению к себе. Что поделаешь, если ты плохой режиссер? Снимай свои десять фильмов…
То есть сейчас критик в вас окончательно отошел на второй план, и главное место занял режиссер.
Да. Хотя иногда бывает, что я хочу написать о том или ином просмотренном фильме. Но я не чувствую, что теперь кто-то еще нуждается в моем мнении. Ты становишься старше и принимаешь то, что ты теперь режиссер. Ты принимаешь свою личность и правила игры, в которой замешаны и критики. Если кто-то меня не любит, он не полюбит и три, четыре, пять моих фильмов. Это нормально, это естественно. И я правда не люблю тех режиссеров, которые ненавидят всех кинокритиков мира. Почему они к ним так относятся? Потому что боятся их? Мне наоборот нравится дискутировать с ними. Если вышла плохая рецензия, то это нормально. Это философия джунглей. Мне нравится жить с мыслью, что критика существует повсеместно.
Кадр из фильма «Северные штаты»
Если уж вы ощущаете себя режиссером, представляете ли вы, какое место занимаете в мировом кинематографе? То есть будучи аналитиком в прошлом, позволяете ли вы себе рефлексировать по поводу своих фильмов?
Конечно, тебе следует задумываться об этом, но нужно быть осторожным. На пресс-конференции Андрей Плахов спросил меня, где вы как режиссер находитесь сейчас, в 2011 году? И это уместный, обоснованный и очень важный вопрос. И я ответил, что как только ты начинаешь вычислять, где ты находишься в истории («я должен отличаться от таких-то режиссеров и я должен находиться здесь и здесь»), ты делаешь расчеты. Это тоже нечестно. Ты должен оставаться искренним по отношению к себе. Если ты не самобытен, то с этим ничего не поделаешь. Я стараюсь не анализировать, как я это делал раньше. Я легко отделяю себя от своей работы. Но я не должен думать таким образом: «все люди ненавидят мой последний фильм, и теперь я должен сделать что-то противоположное». Это глупо.
Хоть вы и не любите сравнения, но наши критики при этом сравнивают вас и с Брессоном, и с Педро Коштой, и с Бруно Дюмоном. Вы согласны с этим? И если нет, то назовите, пожалуйста, имена, которые повлияли на ваше кинематографическое мышление?
Это очень странно, потому что когда я был кинокритиком, у меня были любимые режиссеры…
Какие?
В том-то и дело, что их фильмы отличаются от того, что я пытаюсь делать сейчас. Моим любимым режиссером был Фассбиндер. Но при этом я не снимаю фильмы, как Фассбиндер. Еще Морис Пиала, Джон Кассаветис… И конечно, Брессон. Эти четыре режиссера являются моими любимыми. Но мне кажется, мое кино совсем не похоже на их. Недавно Апичатпонг Вирасетакул был в Финляндии, и его спросили о любимых режиссерах. На что он ответил: «Мануэль де Оливейра, Жак Риветт и Бастер Китон».
Ты должен быть синефилом, ты должен попадать под все эти влияния тут и там. Просто не надо начинать их копировать, вот и все. Я был кинокритиком и, конечно, я интегрировал все эти влияния в своем творчестве.
Как происходит создание «фильма Дени Коте»? Как происходят подготовительный период? Сколько человек в съемочной группе? И как происходят сами съемки?
Я раздваиваюсь. И это довольно жутко. Я делаю маленькие и большие фильмы. Первые – это «Остовы», «Северные штаты». Вторые – «Ей нужен хаос» и «Керлинг». Большие фильмы делаются больше года, в их создании участвуют 25 человек. Это абсолютно нормальный и традиционный опыт: ты должен искать актеров, писать сценарий и все такое. Здесь нет никаких секретов.
Когда ты делаешь маленький фильм, с тобой три человека. Мы идем в лес и просто снимаем безо всякого сценария. То есть мы снимаем один раз, и затем материал оказывается на монтажном столе. В этом столько свободы! Да, там экстремально низкий бюджет, как например, в «Остовах», но зато я чувствую себя настолько свободным! Ты можешь экспериментировать с документальным и игровым, ты не знаешь, куда это все тебя приведет. Но зато ты чувствуешь такой прилив адреналина! Когда мы снимали животных в зоопарке, не было никакого сценария. Это правда захватывающе! И вот ты просыпаешься утром, а твои «Остовы» уже показывают в Каннах! При этом они ничего не стоят, и там задействованы всего три человека. Так что я люблю делать и очень традиционное кино, и такое свободное.
Кадр из фильма «Остовы»
Можно ли сказать, что низкобюджетное кино, является вашей политической позицией как художника?
Мне кажется, что в кино дело не в бюджете. Я не люблю тех режиссеров, которые, снимая первый фильм за один миллион долларов, думают, что их следующий фильм должен стоить три миллиона, а следующий – пять и так далее. В противном случае они чувствуют себя неудовлетворенными. Мне кажется, это глупо.
Я стараюсь иметь дело с политикой только иногда. Например, в «Остовах» совсем не было сценария. Только лишь одна страница с идеями. Ты не можешь пойти к чиновникам или продюсерам с одной лишь страницей и сказать «не дадите ли вы мне миллион долларов за одну страницу?». Так что когда у вас есть лишь идея, вы снимаете на собственные деньги, собственной маленькой камерой. Забавно, что когда я был в Каннах с «Остовами», там находились и члены канадского правительства. И хотя они мне не выделили денег на фильм, но очень радовались, что канадский режиссер участвует в конкурсе. Однако они и не могли меня финансировать. Когда они все меня поздравляли с фильмом, в этом заключалась большая ирония. Но повторюсь, в фильме не было сценария, и они по понятным причинам не могли мне выделить деньги. Я это понимаю. Так что да, каким-то образом это соотносится с политикой.
У вас снимаются актеры-непрофессионалы. Как строится работа с ними?
Вопрос в том, что такое «непрофессионал». Например, если я захочу снять фильм с вами, вы – непрофессиональная актриса. Я буду уважать вашу личность, вашу натуру. То есть я не буду пытаться трансформировать вас в нечто, чем вы не являетесь. Это могут делать профессионалы. Когда я бываю в школах, колледжах и университетах, я всегда говорю студентам: «Никогда не заставляйте доктора играть сапожника. Вы должны следовать природе этих людей. Вы никогда не должны заставлять непрофессионалов играть в своих фильмах». И ты никогда не должен выбирать таких непрофессионалов, которые кричат: «Я, я, я, я! Я хочу сниматься в кино!». Это очень плохо, потому что такие люди думают, что умеют играть, но это не так. Вот в чем проблема. И люди, которые сразу отказываются, тоже не подходят. Самый лучший вариант — это когда человек тебя спрашивает: «Сколько времени займут съемки? Если не больше часа, то это мне подходит». Это самые лучшие кандидаты! Потому что если у них в распоряжении всего час, они не будут стараться играть, а останутся самими собой на площадке. Они будут искренними и аутентичными. Так что мне очень нравятся такие персонажи.
В «Остовах» играют умственно-отсталые люди. Они смотрят в камеру и просто остаются самими собой. Ты просто должен им полностью довериться, и тогда произойдет чудо.
Плохо, когда вы смотрите фильм и замечаете: «о, этот парень — непрофессиональный актер». Да, он непрофессионал, но в этом случае он – плохой непрофессионал. Он должен быть непрофессиональным и вместе с тем искренним и честным по отношению к себе. Тогда это сработает. Такой подход я люблю.
При этом иногда я ненавижу профессионалов, потому что они могут действительно раздражать своей навязчивой игрой. Хотя обычно я не то чтобы не люблю их… Просто я влюблен в непрофессиональных актеров, скажем так (смеется).
Кадр из фильма «Ей нужен хаос»
Считаете ли вы, что ваше кино должно быть правдивым?
Конечно, мне нужен и вымысел. «Керлинг» же очень художественный, придуманный фильм. Но я не могу делать только игровое кино. Например, мне очень нравится «Зоопарк». Я просто установил камеру и снимал животных. И мне кажется, это прекрасно – просто снимать животных! Ведь обычно животных мы видим на телевидении, как в National Geographic. И как правило, это информативные фильмы. Либо вы смотрите смешные видео о животных на youtube и смеетесь над ними. Но мы никогда не снимаем животных просто ради того, чтобы снять животных! Это очень наивно, но при этом очень ново, мне кажется. Мы привыкли, что видео о животных должны быть забавными, либо должны нести какую-то информацию – например, что ест аллигатор на завтрак. Но меня как раз интересует чистый и ясный взгляд на животных. Плюс, как я уже сказал, у меня есть и другая сторона: я люблю придумывать героев и рассказывать истории… мне комфортно в обеих ипостасях.
В ваших фильмах также присутствует и тема смерти. Чем для вас является философская категория смерти, и почему наличие смерти так важно для вас в фильме?
Это случайность. Это очень странно. Наверно, вам надо спросить об этом у моего психоаналитика. Действительно в моих фильмах присутствуют и трупы, и живые люди… Я не знаю. У меня нет разумного ответа для вас. Просто так вышло.
Мне кажется, в первом фильме нам нужна была какая-то драматическая ситуация, чтобы тот парень пошел и открыл новую деревню. В «Керлинге» я хотел, чтобы люди вернулись к жизни. Но для этого они должны были столкнуться со смертью.
В «Остовах» есть парень, который умирает… и в «Хаосе» тоже есть мертвые люди… Действительно, мертвецы есть в моих фильмах, но я не знаю, как вам это объяснить!
Но в «Зоопарке» никто не умирает. Даже животные.
Что вам известно про русское кино, помимо Сокурова и Звягинцева?
Может быть, вы слышали, что вся моя спина истатуирована оригинальными кадрами из «Октября» Эйзенштейна?
Серьезно?
Да, Эйзенштейн для меня – мастер. Конечно, я смотрю русские фильмы. Недавно, например, я видел «Бумажного солдата» [Алексея Германа мл. – прим.]. Он показался мне довольно интересным. Вчера на пресс-конференции я встретился с Бакуром Бакурадзе. Я очень люблю его первый фильм и очень хочу увидеть второй!
Но что мне не нравится в русском кино, так это звуковое оформление. Оно очень искусственное, как будто сначала снимают тишину, а потом накладывают звук. Это весьма отличается от того, как это происходит во всем остальном мире.
Но когда я был кинокритиком, я смотрел все восточноевропейские фильмы, в том числе и русские. Не знаю почему, но я был увлечен русским и восточноевропейским кино. Мне нравились такие режиссеры, как Бела Тарр, например. Если выходил болгарский фильм, я бежал смотреть болгарский фильм, если появлялся украинский, я смотрел украинский. Я не знаю, откуда пришло это увлечение. Когда я начал путешествовать, первые страны, которые я посетил, были страны Восточной Европы: Польша, Чехия и так далее.
Но мне кажется, что все русские режиссеры до сих пор хотят снимать фильмы, как Тарковский. Другие же пытаются копировать Голливуд. Иногда кажется, что нет какой-то золотой середины. Так что да. Мы не хотим смотреть русское кино голливудского пошиба, такое как «Ночной дозор» или что-то там ночное.
Но вообще, мне кажется, у русского кино есть надежда. И я думаю, с русскими фильмами дела обстоят лучше, чем с канадскими.
Кадр из фильма «Керлинг»
Кстати, говоря о канадском кино — оно в 60-70-х годах было довольно политизированным (впрочем, как и мировое). Как сейчас с этим обстоят дела?
Да, в 60-х была целая индустрия кино, называемая «cinema direct». Оно действительно было очень политизированным, очень социальным, и было хорошо известно во всем мире. Например, там был Мишель Грол. Вообще-то были четыре отца-основателя квебекского кино, которые сыграли свою роль в мировом кинематографе. И вы знаете, в 60-70-х в Квебеке было национальное движение, которое боролось за независимость от Канады. Поэтому, конечно, режиссеры того времени были крайне политизированы. Но, они не снимали «неприятные» политические фильмы, их кино всегда было об индентичности. Это было очень важно для них. И затем – я не знаю, что случилось, — но ни в 80-х, ни в 90-х не было ни одного интересного канадского фильма. Полная катастрофа! В то время по какой-то причине вообще не было культурологического интереса к кино. Я могу назвать только Дени Аркана, Жана-Клода Лузона, и все. Но потом что-то случилось в двухтысячные. Появилось больше денег на кино. Но это правда, что мы больше не говорим о политике. Отделившись от Канады, Квебек все-таки не получил полную независимость. Люди понимают, что Квебек другой, но они не готовы признать его отдельной страной. Это очень тонкий и деликатный вопрос, чтобы о нем говорить. Я бы сказал, что 35% людей хотят отделиться и 65% хотят остаться жить в Канаде. Так что да, кино всегда тем или иным образом соприкасается с политикой, но в 60-е годы для квебекского кино было лучшее время. И я все время говорю «квебекское», потому что канадское кино совсем другое, так же как английское и французское. Если вы возьмете кого-нибудь из Торонто или Ванкувера, он будет очень отличаться от меня. Если я встречусь с человеком из Торонто, он сразу же радостно воскликнет: «Эй, Канада!». А я отведу глаза, как будто мы не знаем друг друга. Они совсем не знают нас, а мы не знаем их. Они как американцы, везде устанавливают правила, очень дружелюбные… Но это не конфликт. Просто нам наплевать друг на друга. Торонто – это Торонто, Ванкувер – это Ванкувер. Это отдельная тема…
Вообще канадское кино повлияло на ваше становление?
Кино 60-70-х – да. Потому что мы изучали этих режиссеров. Они очень важны в историческом смысле. Когда ты живешь в Квебеке, ты должен знать свое происхождение. Также, если ты снимаешь фильмы в России и никогда при этом не видел Эйзенштейна — это глупо.
Что же касается 80-х или 90-х, то оно уже ни на что не влияло. И сейчас я не чувствую, что в канадском кино у меня есть единомышленники. Есть три или четыре режиссера, которые пытаются делать что-то схожее со мной. Но они на меня не влияют, потому что я-то старше. (смеется)
И напоследок, я слышала, вы большой любитель музыки…
У меня очень странные вкусы. Когда я был моложе, я очень любил металл. Я организовывал концерты и писал для журнала, любил ходить танцевать и путешествовать по Штатам с концерта на концерт. Мне было 19-20 лет. После этого я занялся диджеингом и начал работать в музыкальном магазине. Тогда я отверг весь металл и стал слушать электронику, трип-хоп, эйсид-джаз конца 90-х. И когда мне исполнилось 27, примерно лет 10 назад, я вернулся к корням. Мне начала нравиться экстремальная музыка – хард-кор и все такое. И по сей день мои вкусы не изменились. Даже несмотря на то, что я становлюсь старше, мне нравятся шумные вещи.
Фотография: Полина Тодорова