Питер Гринуэй: Интервью



Гринуэй продолжает свое турне по России и Украине.  Так, ранее он побывал в Санкт-Петербурге, а теперь перебрался в Одессу, где в очередной раз прочел свою лекцию о смерти и новых формах кино. В Петербурге общение с режиссером проходило во время кратких и случайных перерывов между его участием в благотворительном аукционе в помощь пострадавшим в ДТП детям, присутствием при операции на головном мозге и кастингом на роль Сергея Эйзенштейна для фильма «Eisenstein in Guanajuato». CINETICLE предлагает шесть наиболее характерных высказываний режиссера: об отношении с кино, главной проблеме российского кинематографа и своем новом фильме.

1.

Картины, которые я снимаю, полны противоречий. Я, безусловно, согласен, в целом, с мыслью о том, что кинематограф в традиционном представлении сейчас находится при смерти. Я думаю, мы все так или иначе об этом задумываемся – особенно вы, представители поколения персональных компьютеров. Вы помните, когда последний раз были в кино? Я – нет. Значит, так оно и есть – вот и ответ о нынешнем состоянии кинематографа. Поэтому сейчас нам нужно придумать новые способы созидания – новые формы или методы. Тем не менее, где-то в глубине души я все еще получаю удовольствие от старомодных фильмов – мне нравится их смотреть и даже снимать. Я не ожидаю, что их посмотрит большое количество людей. Но если мне предоставляется возможность, я всегда рад попрактиковаться – причем исследуя традиции кинематографа по всему миру. Поэтому я и взялся за создание картины, которую, с первого взгляда, можно отнести к традиционному повествовательному кино. Хотя, если вы видели мои фильмы, вы, вероятно, догадываетесь, что их сложно назвать ортодоксальными, консервативными. Так и с историей про Эйзенштейна – мы планируем поиграть с полиэкраном и задействовать некие устройства, которые не совсем сочетаются с традиционным подходом к кино. Мы планируем найти не самые известные документальные кадры о Сергее Эйзенштейне, чтобы встроить их в общую канву повествования. Так что в итоге, я думаю, традиционного ортодоксального фильма, этакого паровоза, идущего по сто лет назад проложенным рельсам, не получится.

2.

Вода, которая часто появляется в моих фильмах – самая фотогеничная субстанция на свете. Неважно, снимаю ли я облака, лед или пар, – я всегда могу рассчитывать на захватывающие кадры. Это во-первых. Во-вторых, водной стихии присуща мистическая аура. Вода очищает, это метафора перерождения. И чтобы это подчеркнуть, я часто снимаю в воде обнаженные тела. Кстати, если подумать об этом, мы же все – сосуды с водой, передвигающиеся по суше. По-моему, человеческое тело на пять шестых состоит из воды, а Земля покрыта водой на две трети. Так что вода – вездесущая субстанция, она все время с нами. И поэтому я сделал ее важной деталью всех своих фильмов – впрочем, второй по значимости после чисел.

3.

Сразу скажу о перечислениях. Наверное, это даже более характерная деталь моих работ. Я против традиционной повествовательной структуры фильма. Но как-то организовывать материал все-таки нужно. Существует множество других систем, отличных от обычного линейного повествования. Поэтому я много экспериментирую с подсчетом, каталогизацией и перечислением. Я считаю, что все мои картины некоторым образом решают задачу организации материала и поиска новой структуры – вместо того, чтобы просто рассказать зрителю историю.

4.

Вы спрашиваете, почему снимается так мало детских фильмов? Я считаю, что все мои картины на самом деле для детей. Вообще, как говорят католики, если ребенок попадает в лоно церкви в возрасте трех лет, он остается в нем навсегда. Так же и кинематограф влияет на детское воображение – это очень мощный инструмент воздействия. Лучшие фильмы – это семейные видео, а в лучших семейных видео всегда есть дети. Я не знаю, видели ли вы фильм «Отсчет утопленников» – он как раз о детях. Один из центральных персонажей – маленький мальчик Смат – больше всего на свете любит считать и смерть. А если посмотреть мои фильмы в ретроспективе – начав, к примеру, с «Контракта рисовальщика» – вы заметите, что с каждой картиной дети становятся старше. Так что примерно три фильма назад я снова вернулся к самым маленьким. Детские персонажи развиваются параллельно с главными героями фильмов. Я становлюсь старше – и мои герои становятся старше. А сам я – отец четырех детей, так что им я тоже нашел место в своих картинах. И еще меня очень интересуют вопросы образования. В этот мой приезд в Петербург мы показывали один из моих ранних короткометражных фильмов – «”House” начинается с Н». И он как раз о том, как дети познают – причем, не алфавит, а основы языка в целом. И, конечно, он списан с моего личного жизненного опыта. Еще один из моих фильмов – «Дитя Макона» – о создании и разрушении культа ребенка-святого. Критики его приняли очень холодно, меня обвиняли в том, что я эксплуатирую детей. Я уверяю вас – эти обвинения совершенно неоправданны, фильм совсем не об этом.

5.

Главная проблема российского кинематографа в том, что вы льете старое вино в новые бутылки. А надо лить новое вино в новые бутылки. И тогда, возможно, перед вами откроются и новые горизонты. Не надо так стараться вернуться к старому.

Мне кажется, что у вас в России была великолепная возможность в конце 1980-х – начале 90-х годов начать все сначала в плане кино. Сделать нечто совершенно новое. Но вместо этого вы снова и снова пытаетесь возродить замечательное, отличное кино 1930-1940-х годов. А это большая ошибка.

6.

Я видел претендентов на роль Эйзенштейна всего по несколько минут, поэтому я пока не могу судить о глубине их талантов. Я в поисках.

Подготовил: Дмитрий Буныгин
Перевод: Надежда Дажунц
Фотография: Игорь Денисов

Читайте  также:

Минимализм Наймана/Гринуэя: между барокко и классицизмом