Рождественский дайджест: Что смотрят авторы Cineticle на праздничной неделе

alt

 

Каждый год Cineticle подводит киноитоги, выделяя самые запомнившиеся картины прошедших 12 месяцев. Но за скобками новинок всегда остаются фильмы, без которых сложно себе представить новогодние дни. Мы решили заполнить давнюю лакуну и сегодня публикуем внеочередной дайджест наших любимых рождественских историй.

 

 

Рождество, опять | Зимняя сказка

Тихая ночь, смертельная ночь 2 | Мистер Аркадин

Франкфуртский перекресток

 

 

alt

 

«Рождество, опять» (Christmas, Again)

реж. Чарльз Покел

США, 80 мин., 2014 год

 

Бруклин, несколько дней до Рождества. Тихий паренек Ноэл — одинокий продавец рождественских елок. Его магазинчик на углу — это трейлер-фургончик на обычной улочке бруклинского Гринпойнта. Некоторое время назад его бросила подруга, с тех пор он грустный heartbroken, сонливо продающий ели. День за днем. Новое чувство в его «жизнь на углу» вносит только девушка, которую он находит без сознания ночью в сквере. Мы о ней почти ничего не узнаем, кроме имени — Лидия — и пары смутных представлений: девушка с нелегкой судьбой и дурным бойфрендом. Как вы уже, вероятно, заметили — самая обыкновенная и грустная история о парне, который встретил девушку.

«Рождество, опять» — дебютный фильм 30-летнего Чарльза Покела, маленький рождественский DIY-фильм, полностью снятый на 16 мм в декорациях одного перекрестка Бруклина всего за 15 дней и показанный уже на фестивалях в Сандэнсе, Локарно, New Directors/New Films в Нью-Йорке и на Виеннале. Покел как будто устанавливает новый минимум в понятии «маленький фильм» — даже «Тени» теперь вам покажутся эпосом. И хотя режиссер в этом году номинирован на премию имени Кассаветеса на «Независимом духе», его дебют скорее ближе к первым фильмам Джерри Шацберга.

На «Рождество, опять» при этом совсем не хочется вешать все эти приставки «инди». Да, маленький и скромный, режиссура, возможно, и не такая яркая как у «Я, Эрл и умирающая девушка», но не избыточная, а предельно точная и лаконичная во всех деталях, в каждой минуте и секунде истории; в фильме нет ничего лишнего, что для инди-дебюта втройне удивительно. Давно не видели поэта в кино? Покел один из них. Поэт, написавший малый рассказ про одного парня, который хотел скрыться от Рождества среди ветвей его главного символа, а в итоге пережил самое рождественское приключение; в лучшие моменты где-то на заднем плане играет «Колыбельная» Чайковского на терменвоксе Клары Рокмор, и этот псевдо-хипстерский фильм — идеальное место для такой меланхоличной музыки. Уже в середине «Рождества» ты просто забываешь, что смотришь фильм одной улицы, ощущая полное погружение в рассказ. Близость героев и сам сюжет уже кажутся не маленькой банальной историей, но полной во всех смыслах – как и жизнь, ее не возьмешься предсказывать. (А кульминация и вовсе по своей красоте достойна первых иранских шедевров.)

Обаяние и грусть фильму придают непосредственно и сами актеры — крутейший и очень симпатичный в этой роли Кентакер Одли (похожий здесь как бы не на нового Тома Харди) и, особенно, в своем крошечном появлении прекрасная и скуластая Ханна Гросс (открытая Мэттью Портефилдом в «Раньше я был темнее», также игравшая в двух фильмах Натана Силвера). Давно в кино не было настолько подлинного дуэта (хотя формально у них есть не более 10 минут экранного времени вместе). К этому фильму вообще хочется везде и всегда употреблять только один эпитет — настоящий.

Американское молодое кино давно отучило нас называть каждого второго молодого режиссера «новым Джармушем» или хотя бы «новым Хартли». Своим дебютом Чарльзу Покелу не исправить эту неприятную тенденцию — пока что не хочется давать никаких авансов режиссеру. Но за настоящее чувство, вызванное «Рождеством» ему хочется сказать только одно – спасибо. «Christmas, Again» — меня теперь будут долго преследовать приятные воспоминания только от этих двух слов, стоящих рядом. Грустных, меланхоличных и все-таки чудесных. Рождественское настроение, наверное, таким и должно быть. (Сергей Дёшин)

 

 

alt

 

«Зимняя сказка» (Conte d’hiver)

реж. Эрик Ромер

Франция, 114 мин., 1992 год

 

«Зимняя сказка» – своеобразный рождественский экзерсис, где чудо лишается очевидной сакральности, становясь частью обыденности, игрой случая, снисходительным финтом хореографии судьбы. Как в хрустальном магическом шаре здесь мелькают силуэты маленьких людей, тени их сомнений и ошибок. Это фильм-зеркало, в котором отражается внутренний мир зрителя, узелки его существования, без налета праздничной мишуры и суматохи, а траектория бытия определяется текучестью современного ритма жизни, где проблема выбора навязчиво преследует разум. Главная героиня Фелиси игнорирует условия задачи, безапелляционно веря в естественный ход событий, в неизбежность столкновения с Шарлем, потерянным любовником из прошлого. Долгожданное рандеву видится лекарством от монотонной рутины (скуки) общества потребления. Попадая под природное очарование девушки, Ромер не в силах лишить ее шанса на возвращение кареглазого принца. В остальном режиссер предельно трезв, показывая людей, готовых без зазрения совести использовать других для достижения личного комфорта, дающих нечаянные, ничего не значащие обещания, бесцельно мотающихся из Парижа в Невер и обратно.

И все же авторский пейзаж отмечен чем-то трансцендентным, возвышающимся над заранее расчерченными маршрутами мегаполиса. Среди гомона противоречивых точек зрения, чехарды положительных и отрицательных поступков остается нечто постоянное. Для Ромера – это зимний воздух Парижа, способный материализовать желание, указав прохожему как сесть в нужный автобус в правильное время, чтобы застать любовь врасплох, здесь и сейчас. Пари, заключённое с судьбой, если и возможно выиграть, то только упрямо следуя своему фарту. Фелиси, даже оставаясь «безнадёжной» дурой, знает об этом, инстинктивно улавливая скрытый смысл своих ежедневных, утомительных поездок из дома на работу. При этом далеко не факт, что случайно встреченный в автобусе Шарль, перейдя в статус реального любовника, не разочарует ее – но это уже басня другого времени года.

Отдавая должное точному реализму Ромера, можно ли назвать «Зимнюю сказку» чуждым волшебству произведением? Интересный вопрос. Пожалуй, это кино в своей сути лишено сказочных, наивно-возвышенных представлений. Как бы ребячески не вела себя Фелиси, она должна будет окунуться в мир холодных альтернатив, пусть и за пределами финальных титров. Но парадокс авторского посыла в том, что даже на время стать частью романтической идиллии (утопии) далеко не всем подвластно. Эти мгновения, застывшие в своем совершенстве, особенно бесценны, ведь в разрозненном пространстве упущенных или схваченных в последний момент возможностей так легко раствориться, навсегда потеряв из виду оазис воспоминаний о прекрасном, совершенном лете (мире). Фелиси предоставлена последняя благостная передышка, перед тем как она станет хозяйкой рыбного ресторанчика или провинциальной парикмахерской, и будет вынуждена вести бухгалтерский учет собственной жизни, уже никогда не ошибаясь в написании адресов, а также цифр в накладных и чеках. Ее отвергнутые возлюбленные Максанс и Лоик в свою очередь продолжат поиски идеальной спутницы, которую можно видеть насквозь и любить бесконечно. На книжных полках будут по-прежнему ладно стоять томики Паскаля, Платона и Гюго, а в Париже снова наступит зима, с ее праздниками, меланхолией и надеждой на новое начало старой истории. (Вячеслав Черный)

 

 

alt

 

«Тихая ночь, смертельная ночь 2» (Silent Night, Deadly Night Part 2)

реж. Ли Гарри

США, 88 мин., 1987 год

 

Замечал ли ты, что перед Новым годом не могу ходить по улицам и посылаю в магазин Федора – нет мочи видеть мое задушенное детство в тысячах мерцающих елочек.

Владимир Шинкарев, «Максим и Федор»

 

Замечали ли вы, что для некоторых Рождество – это травма? Праздничная ночь в иных глазах подобна ране, подобна сочащейся гноем трещине, разделяющей детство и смерть. «Рикки, кто убил твоих родителей?» – мозгоправ щелкает кнопкой «плэй», беседуя под диктофон с накаченным пареньком, чей corrugator supercilii – бровный мускул – представляет собой тему для отдельного, не менее весомого, исследования. «Санта-Клаус!» – дугообразные покровы Рика Колдуэлла взлетают ввысь при каждом выплюнутом слоге: досужие зрители подсчитали, что в течение фильма они поднимались 130 раз.Â
Грабитель в красной шапке Санты пристрелил его отца и зарезал мать, а свидетель злодеяния – старший брат Билли – выйдя из приюта, напялил бороду из ваты и сам схватился за топор (первые сорок минут сиквела «Тихой ночи, смертельной ночи» – не что иное как перемонтированный и ужатый втрое оригинал 1984 года). Навечерие праздника края трещины сходятся. Всю неделю, превратно исполняя полномочия Святого Ника (Santa Claus is checking his list, going over it twice, seeing who is naughty and who is nice), Рик протыкает людей зонтиками, давит их колесами, испепеляет током, душит антеннами, дырявит из полицейского оружия, – всякий раз то бодро хохоча, то заразительно приплясывая бровями. В эти дни Рикки чувствует себя Арлекином: зрачки юного помощника Санты наливаются красным цветом уличного убранства, огромный мир замыкается в круг арены, а внутри – по острым иглам яркого огня – сбросивший мантию мирового судьи, бежит в экстатическом танце Дух Рождества, возвращая себе детство, а согражданам – карнавальную суть светлой даты.
Обрядившись в пижонские туфли, типичный герой рабочего класса Рик Колдуэлл тянет и других в свой трансгрессивный хоровод: тут и надсмотрщик-медбрат виляет нам брючным в облипочку задом такой высокогорной белизны, как будто он собрался на танцпол, а не на службу; а вот коп-ухарь, задержав с поличным серийного убийцу, заломил фуражку набок, точно дембель; даже сухарь-психиатр и тот – щеголяет перстнями на безымянном с мизинцем. Па-де-де бровями «Тихой ночи» – трюк почище roll dance Чарли Чаплина в «Золотой лихорадке»: живые трясутся в агонии, мертвые валяют ваньку-встаньку, оператор выкидывает коленца, а сценаристы дарят одному из эпизодических персонажей, болтливому завсегдатаю кинозала, реплику: «Дурацкий сценарий!». (Дмитрий Буныгин)

 

 

alt

 

«Мистер Аркадин» (Mr. Arkadin)

реж. Орсон Уэллс

США, 105 мин., 1955 год

 

Гению можно простить всё, даже чрезмерность. И особенно чрезмерность, если она есть черта гениальности. Чрезмерность Орсона Уэллса – в его огромной тяге к выразительности, может быть, даже выразительной грузности, когда каждая деталь кадра должна быть чёткой, ясной, заметной и говорящей. Фильмы Уэллса – или те истерзанные вещи, которые мы называем «фильмами Уэллса» – не подозревают о нашем будущем с его мониторчиками и экранчиками, DCP и прочей дигитальной пылью. Крупно, ракурсно, со скульптурной светотенью, с почти невозможными мизансценами, с актёрским жирноголосием, для самого большого экрана – вот весь Орсон Уэллс.

Посмотрев все существующие версии «Мистера Аркадина», вы не увидите самого фильма, но ощутите всей кожей трагедию гениального автора, работы которого «долечивали» коновалы, уверенные в своей правоте. Но, даже не увидев фильма Уэллса, вы увидите белое Рождество, самолёт без пилота, тело на самой кромке океана, маски Гойи, тост о лягушке и скорпионе, успешного менеджера, блох, пинающих шарики, бороду тирана, лапки смеха в уголках глаз Сюзанны Флон. «Мистер Аркадин» – это чрезмерность чрезмерности, Рождество под страхом смерти, жирное счастье. Недаром поиски гусиной печёнки с картошкой и яблоками для старика Зука станут эпизодом не меньшего напряжения, чем поиски прошлого Василия «Васо» Атабадзе.

Это самый грустный рождественский фильм потому, что он рассказывает не о рождении, а о смерти и осмеянии слабости «божества». После череды гениальных, сочащихся выразительностью сцен-встреч, каждая из которых говорит «И я тоже Орсон Уэллс!» (существует байка, что он переозвучил восемнадцать персонажей), сцена в аэропорту просто убивает. Мелкий делец Гай Ван Страттен, Санта Клаус-самозванец, побеждает бога, который совершил ошибку, спустившись с капиталистического Олимпа в праздничную толчею смертных, не подозревая, что его сила уже не с ним. И даже последний полёт не позволит подняться ему до горних высот: его дочь будет кричать о своей покинутости, но ответом ей станут лишь радиопомехи. (Алексей Тютькин)

 

 

 

«Франкфуртcкий перекресток» (Das Frankfurter Kreuz)

Реж. Ромуальд Кармакар

Германия, 55 мин., 1998 год

 

«Франкфуртский перекресток» – это название крохотной забегаловки, куда в канун нового 2000 года заглядывают как постоянные гости, так и случайные прохожие. Еще так называется огромное пересечение одних из старейших автомагистралей в Германии, строительство которых было начато еще при нацистском режиме. Одна магистраль возвышается над другой, чтобы не мешать непрерывному потоку машин. Кармакар будто бы всего на мгновение приостанавливает постоянное движение – празднование миллениума в его фильме становится каким-то почти далеким событием, от которого героев отделяет всего-навсего стеклянная витрина кафешки. Там, снаружи, на холодном воздухе весельчаки запускают петарды, проезжают праздничные трамваи с целыми вечеринками в салоне. Камера Кармакара лишь несколько раз выскочит на улицу, чтоб проследить за героями, и поспешит назад, внутрь теплого и безмятежного «Франкфуртского перекрестка». Собственно, и самого события вхождения в новый год (да еще и в новый век) в фильме нет – как нет его и в природе, если исключить символические («слишком человеческие») празднования. Движение времени не прерывается, как и поток машин на автобанах. Порядок вещей остается прежним. Просто мир продолжит свое существование. Один из постоянных гостей как-то подмечает, что это, верно, муторное дело – изо дня в день работать в забегаловке, изо дня в день вести учет, расставлять одни и те же товары, одно и то же пиво, даже в новогодний вечер. «Никакой перспективы впереди – однообразное движение». В этой большой монотонности можно потеряться. В последние часы уходящего года во «Франкфуртский перекресток» забегают старые далекие знакомые, чтоб пропустить рюмочку-другую или просто купить чего, обсудить новые запланированные канцлером отставки, рассказать о своем рабочем дне или поделиться переживаниями и даже страхами. А потом убежать – до следующей такой мимолетной встречи в любимой забегаловке, где можно брать в кредит. Как из такого непрерывного движения складывается история? Как связываются десятилетия, века? Это, скорее, риторические вопросы, на которые Кармакар не особенно стремится отыскать ответы. Важнее здесь другое – найти силы для движения. Трогательный герой Манфреда Запатки – Гарри – единственный гость, который «зависает» во «Франкфуртском перекрестке» практически на весь новогодний вечер. И даже не столько потому, что ему некуда идти – просто там, за порогом этой забегаловки, еще больше суматохи и еще больше монотонности. За пределами этой маленькой кафешки на два столика еще меньше встреч, еще меньше событий, еще меньше самого нового года. И когда, казалось бы, теряется всяческая надежда героя найти выход из такого временнóго и одинокого зависания, Кармакар совершает самый чудесный и важный жест – посылает Гарри теплую случайную встречу с кем-то неизвестным, но очень близким. Движение времени не остановить, но в этом потоке можно повстречать кого-то очень похожего на ангела – кого-то, кто просто придет со своей любимой кассетой и пригласит тебя потанцевать. Без всяких причин и обстоятельств. Самое удивительное волшебство, которое может с нами произойти под тот же Новый год, заключается в простой человеческой теплоте. Фильм Кармакара заканчивается на такой же нежной и бесшумной ноте – хозяин «Франкфуртского перекрестка» завершает все свои дела, запирает кафе, чтобы уйти пораньше к семье праздновать наступление нового века. Так он обещал своей Эрике. (Юлия Коваленко)