За последние пять лет Джафар Панахи, арестованный в марте 2010 года и получивший запрет от иранского правительства на съемку фильмов, создал три картины: «Это не фильм» о домашнем аресте; прошлогоднее «Такси» и «Закрытый занавес», награжденный в Берлине за лучший сценарий. О «Занавесе» в категориях политики и философии пишет Никита ПОРШУКЕВИЧ.
Весной 2001 Джафар Панахи был задержан в аэропорту Нью-Йорка за то, что отказался проходить формальные процедуры. Надо было сфотографироваться и сдать отпечатки пальцев. Скандал был улажен, а карткосрочный арест так и остался бы примером частного гражданского неповиновения (Джафар заявил, что с ним обращаются как с преступником, каковым он себя не считает) если бы не последующая судьба режиссера. После выборов в Иране в 2009 году он активно включился в протестное движение. На Международном кинофестивале в Монреале уговорил жюри выразить солидарность с Зеленым движением, надев шарфы соответствующего цвета. Тогда же он пытался снять фильм о протестах, кадры которого потом послужат уликой в его деле и, фактически, причиной приговора. Таким образом, события в Нью-Йорке воспринимаются как процесс атрибуции в политическом пространстве, закреплением ярлыков «протестный», «диссидент». Отпечатки, зеленые шарфы, кадры фильма становятся образами атрибуции, которые теряют свое ситуационное значение. Отныне их очень удобно встраивать в главу биографии, условно обозначив ее «Проблемы с законом». Лишившись своей сути, они встраиваются в единый политический образ Панахи. Если бы ему удалось избежать ареста или приговора суда, то они перешли бы в разряд без-образности, то есть в сумеречное состояние (используя термин в понимании Фредерика Нейра [1]), где стали бы частью политического сопротивления. Этого не случилось, да и не могло произойти. Джафар Панахи, как режиссер, уже включен в политику по определению. Он не может выйти за пределы навязанных ему политических образов, в чем недвусмысленно сознается в своем втором фильме, снятом после суда, «Закрытый занавес». С другой стороны, он моделирует ситуацию подобного сопротивления на основе сумеречного воображения, состояния без-образности.
Вот официальный синопсис Берлинале: «Они оба в бегах: мужчина с собакой, которой он не имеет права владеть по исламским законам, и молодая женщина, которая принимала участие в запрещенной вечеринке на берегу Каспийского моря. Они забаррикадировались на уединенной вилле с занавешанными окнами и с подозрением посматривают друг на друга». Далее возникают вопросы вроде «зачем он побрил себе голову?», настройка на просмотр триллера. Зрителя словно бы подготавливают к определенному типу повествования. И тем интереснее становится последовательный демонтаж фильма, проводимый самими авторами. Чего только стоит неожиданное (прямо в духе «Астрала») появление в кадре Джафара Панахи из правого угла экрана, когда кажется, что в доме кроме двоих героев никого нет.
Композиция фильма взята в кольцо, начало и конец буквально берут в тиски остальные части. Свобода – такая близкая, но в то же время недостижимая. Вид моря из-за решетки создает ощущение осажденной крепости. В нее и загоняет себя главный герой. Потеря свободы вынуждена: он спас от смерти щенка, тогда как собаки в правоверном мусульманском обществе считаются животными нечистыми. Фактически герой профанирует данную ему реальность. Собака как средство профанации становится причиной заточения, которое горе-спаситель пытается сублимировать. И, конечно, приступает к этому творчески. Окна плотно занавешены, тетрадь для записей готова, тишина в зале установлена – спектакль начинается. Но это даже не театр одного актера, это театр теней. Кто эти люди (парень с девушкой, скрывающиеся от преследования полиции за незаконную вечеринку), нарушившие спокойствие добровольного отшельника? Да и кто такой он сам?
Для такого театра важна иллюзия не-присутствия – занавес же закрыт. Только контуры, только игра света и тени, только сумерки. Не что иное, как экономия воображения, способность выразить тенью не одних лишь зайчиков с волками, а борьбу невиданных инфернальных существ. То же случается и с главными героями. Они теряют свои реальные очертания и становятся контурами рук, неожиданно появившегося Джафара Панахи. И вдруг в доме ломают окно. Сдергивают занавески. «Занавес» падает, и вместе с ним герои теряют свои образы. Вступая в поле без-образности. Остается только видео, которое снимал альтер-эго Джафара Панахи, спаситель собаки. В нем он пытается выяснить, как так вышло, что он запустил чужаков. На самом же деле это стремление прояснить идентичность, установить свое присутствие в доме (то есть в театре, в политической сфере). Страх руководит его действиями. И когда Панахи с тревожным взглядом смотрит запись, происходит окончательное заточение героя в крепости. Образ движется к без-образности, но постоянно возвращается назад. Панахи заходит в море, вот-вот он обретет свободу, но нет – камера начинает обратную перемотку. В конце фильма, на успокоительные слова соседа он скажет: «Я не могу жить по-другому».
В отличие от девушки. Ее присутствие в сумеречном воображении достигает максимального эффекта, становится средством политического сопротивления. Она лишена страха, ей не нужно доказывать свою идентичность съемками на камеру телефона. Именно она сдергивает занавески в тот момент, когда мы начинаем догадываться о ее причастности к разбитому окну. Не в том, что она первая кинула камень (это сделал как раз таки иранский теократический режим), а в том, что она не боится ментально через него перешагнуть. Панахи на ее месте сразу вызывает знакомых ремонтников, дабы чего не сболтнули. Она способна остановиться, выкинуть навязанные образы, поменять одежду. У нее нет страха перед тьмой ночи. Она спокойно выходит на балкон к удивлению ее приютившего. Она также не понимает всей его предосторожности, его суетливости. В итоге, она единственная, кто способен раствориться в море.
Панахи остается же только отрицать ее существование. На вопросы родственницы он отвечает, что никого не видел, ничего не знает. Он может только смоделировать ситуацию сумеречного воображения и без-образности, как политического сопротивления. Сам он остается профанатором. И надо сказать, неплохим профанатором, если ему раз за разом удается снимать и выпускать такие фильмы.
Примечания:
[1] Суть его в том, чтобы уметь отходить от заранее сгенерированных образов, погружать свое воображение в бездействие, в такое состояние, где возможна без-образность.