Ницше приписывают афоризм «Лучшая маска, какую только мы можем надеть, – это наше собственное лицо». Парадоксальная невозможность идентификации заключает в себе как головокружение неоднозначности, так и твёрдую почву игры, которая может выявить новый смысл. Алексей ТЮТЬКИН написал текст о Пьере Леоне и о том, как его фильм «Октябрь», балансирующий на грани фикшн и нон-фикшн, постоянно ускользает от классификационных определений и совершает удачную попытку отыскания персонажей-ординарных людей.
«Пьер Леон – французский режиссёр». Формально написано всё верно, но в то же время прочитанная в каком-то обсуждении реплика «Как смеет французский режиссёр ставить «Идиота», совершенно не зная русских реалий и менталитета?!» – форменная ложь. Пьер Леон вместе со своим младшим братом Владимиром относятся к редкому феномену. Родившиеся в СССР (отец братьев – француз, мать родилась в Париже, в семье русских эмигрантов), они уехали во Францию (Пьеру Леону было семнадцать лет, Владимиру – семь), выучили французский, начали сниматься во французских фильмах у Жан-Клода Бьетта и Луи Скореки (а потом ещё у десятка постановщиков), начали снимать своё кино на французском языке. Причина тревожности данного случая – невозможность определения, точности дефиниции, успокаивающей однозначности.
Случай братьев Леон редкий, но не единственный: вспоминается Жан-Мари Штрауб, который покинул Францию в 60-х, вынужденно став немецким режиссёром, или Эжен Грин, сознательно выбравший свой язык, в дальнейшем определивший его творчество. Как в литературе би/полилингвальность Беккета и Набокова породили особенные языковые ситуации, тревожащие и требующие осмысления, так и «советский француз»/«французский русак» Пьер Леон с его настойчивым обращением к русской литературе, создал собственное оригинальное творчество. Переводчик Блока, исполнитель песен Вертинского, тончайший знаток классической музыки (прежде чем стать кинокритиком Пьер Леон был критиком музыкальным), в кинематографе Леон обращается к Чехову и Достоевскому (неоднократно). Русский француз Пётр Максимович Леон? Французский русский Пьер Леон?
Наверное, точнее всего было бы определение «двойной агент», если бы за ним сразу не восставали сплетающиеся зловещие тени разведок и контрразведок. Пьер Леон – двойной агент пространства двух языков, связавший их своей судьбой. Его подвижность и некоторая болезненность идентификации стали залогом связи русской и французской культуры, и это не громкие слова, а ежедневная практика и тяжёлый, но не лишённый удовольствия труд. Оригинальные «французские» экранизации русской классики, снятые режиссёром, родной язык которого русский, – уникальны, рождая особенные игровые ситуации, исполненные остранения и разыгранные на дистанции к первоисточникам.
Невозможность точной идентификации Пьера Леона как режиссёра является причиной рождения его столь неудобных для классифицирования фильмов. «Октябрь» (Octobre, 2006), снятый очень просто, почти без бюджета, является именно таким. Встретившиеся в купе едущего в Москву поезда трое незнакомцев, беседуя, открывают тот факт, что все они – почитатели творчества Достоевского и его романа «Идиот». Они знакомятся, отмечают множество странностей и совпадений, вагонный быт и разговоры рождают их дружбу, но зритель понимает, что в купе едут не Пьер Леон, Владимир Леон и Себастьен Бекман, а соответственно Бенуа Барном, Шарль Мартен и Жером Зиммер. Снятый в документальной манере и запечатлевший долгие импровизационные рефлексии о романе Достоевского фильм оказывается игровым.
Приятная тревожность возникает моментально, так как балансирующий на грани фикшн и нон-фикшн «Октябрь» постоянно ускользает от классификационных определений. Создание минимальной дистанции между персоной и персонажем рождает интересную игровую ситуацию, которая усложняется тем обстоятельством, что, собственно говоря, особого актёрствования никакого и нет. Нон-фикшн прикидывается фикшн, являющимся нон-фикшн, – и для этого всего лишь нужно было сменить имена – но удивительно, что документальное и игровое не сливаются в некий меланж, а словно передают друг другу эстафету, может быть, даже отражаясь друг в друге.
Что делать режиссёру с людьми совершенно «обыкновенными»? Этот перефразированный вопрос Достоевского задаёт Пьер Леон в своём фильме. Цитата из «Идиота», начинающаяся со слов «Есть люди, о которых трудно сказать что-нибудь такое, что представило бы их разом и целиком, в их типическом и характерном виде; это люди, которых называют «обыкновенными», «большинством»» звучит в фильме трижды, как песенный припев, постоянно возвращая зрителя к теме обыкновенности и ординарности. Ответом на этот вопрос, собственно, и является «Октябрь», в котором удалось отыскать «интересные и поучительные оттенки даже и между ординарностями».
Сюда же добавляется игра со сменой языка, которая, несомненно, ещё сильнее усложняет игровую ситуацию: надетая маска персонажа помогает скрывать качества персоны. На дружеской попойке в гостиничном номере, где в качестве пепельницы выступает пустая банка из-под икры, холодная водка «тянется» и уже хочется этимологических штудий, происходит тонкая провокация – Жером говорит, что Шарль хорошо знает русский, но тот утверждает, что это не так. Совсем небольшая дистанция между персонажем и персоной – Шарль Мартен не знает русского, хотя и изучал его десять лет, Владимир Леон знает его прекрасно – и рождается явная дистанция взгляда персоны на свой персонаж.
Биографическое лишь мерцает из-под маски персонажа, пытаясь отдать этнографическому все силы. Но и здесь случается нечто особенное, так как этнография Москвы будет сведена до этнографии комнат отелей, серых крыш, заводских труб и улиц, залитых осенним светом. Пьер Леон убегает от клишированного (колокола и рубиновые звёзды Белокаменной), приходя к ординарному – запечатлённые поверхности могут относиться к любым пространствам: московские крыши вполне могут сойти за парижские из фильмов Ламорисса, Риветта и Бьетта, улицы отличает только язык рекламных вывесок (по вечерним стенам и окнам домов змеятся молнии проблесковых маячков) и только здание МГУ сложно спутать с чем-либо ещё.
Документально-биографическое и игрово-этнографическое даже не пытаются слиться, устремив прямой (невозможный?) взгляд на Москву и Россию. Жан-Люк Годар говорил, что жизнь в России ничем не отличается от художественной литературы, но путешествие с романом Достоевского, понимаемым как вещь дидактическая, открывающая «русскую душу», это всё равно, что путешествие во Францию с написанным в том же 1869 году флоберовским «Воспитанием чувств», воспринятым как энциклопедия французской жизни начала XXI века, – милая и наивная утопическая практика. Попытка отыскания пространства Москвы даже не реализована – потому что не может быть реализована, и Пьер Леон понимает это прекрасно.
И всё же три персонажа «Октября» – люди, ищущие пространство, находясь на территории самой большой страны в мире. То, что эта огромность совершенно изгнана из фильма, может означать лишь поиск пространств особенных, неординарных. Бенуа Барном, почти мандельштамовский Одиссей, отпущенный на свободу Цирцеей, вернётся полный времени и пространства музыки; нефтяник Шарль Мартен, едущий осваивать подземное пространство, откроет для себя пространство дружбы; Жером Зиммер, который по заданию туристической фирмы приехал в Москву искать злачные места, изредка будет посещать пространство одиночества.
В «Октябре» Пьер Леон, играя с дистанцией относительно языка, показа истории, документального и игрового, вытесняя огромное и сосредотачиваясь на малом, вслед за Достоевским совершает попытку отыскания персонажей, – ординарных людей, но не эпизодических лиц – которые живут, дружат, мыслят и чувствуют радость и боль. И эта попытка засчитана.
Читайте также в разделе:
– Зал ожидания | Наталья Серебрякова
– 1989. Система Германия | Юрий Грыцына
– Ущипни меня, Россия, я должен знать, что не грежу | Мария Бикбулатова
– Следуя линии ускользания | Алексей Тютькин
– Румыния in transit | Максим Селезнёв
– Грозы на первом этаже | Юлия Коваленко