L’Apollonide
Реж. Бертран Бонелло
Франция, 122 мин., 2011 год
Возможно, в Каннах, где фильм «Аполлонида» был аутсайдером, критики не знали, по какому ведомству его записать, как определить, в какую иерархию встроить. Фильм стал причиной поляризованных мнений – от определения богатства интерпретирования до признания крайней банальности. При всей своей формальной точности (фильм снят безошибочно – всё на своих местах, всё выстроено точно, но не остаётся декорацией), «Аполлонида», как и другие фильмы Бонелло, – кино из ряда вон. Дело не в эпатаже (хотя кадр со слезами из спермы, по-моему, совершенно излишен – и вообще линия с Женщиной, которая смеётся, приводящая к совершенно ненужным психоаналитическим параллелям), дело в принадлежности режиссера к иной истории кинематографа. В той параллельной истории кинематографа никто не был измучен отсутствием повествования, выстраивая фильм скорее из чувств, а не из действий.
Связь чувством, как оказалось после такого убедительного доказательства, как «Аполлонида», много сильнее, чем связь сюжетная. Несомненно, в фильме есть некая фабула, которую при всём желании нельзя назвать разрозненной, да и эллиптичность происходящего объясняется титрами с указанием времени. Но видимо отсутствие некоего нарративного давления не заставляет зрителя оценивать фабульные события как важные/неважные, что-то отсеивать и что-нибудь отбрасывать. Впрочем, если воспринимать фильм, руководствуясь подзаголовком – «Воспоминания из дома терпимости» – то желание однонаправленной фабулы и сюжета, который движется из точки А в точку Б, также покажется излишним. Сюжет не развивается – развивается чувство, которое вырастает сквозь фильм. Острое чувство грусти.
Причина? Отсутствие свободы – это грусть тюремная. «Аполлонида» – фильм о тюрьме. С долгими россказнями в ожидании посетителей, с «портачкой» на бедре, с замкнутостью в четырёх стенах. Грусть расширяется – и уже весь мир, всё общество с его замашками механизма, вталкивает человека в тюрьму. Из большой – в тюрьму поменьше. Поразительно, как одна из девушек, Полин (Илиана Забет), сама приходит в неё – больше некуда идти. А в доме терпимости нет колючей проволоки и охранников – там кандалы покрепче. Кандалы долгов. Если позволите – капиталистические цепи.
Кроме развития чувства, у Бонелло получается раскрыть характеры всех основных персонажей. В интервью он говорил, что побаивался длительности этого процесса, который потребовал бы много времени, и тогда в фильме возникает полиэкран, как попытка ухватить все малые фрагменты сжатого пространства. Но и без этого приёма, несколькими штрихами – где размашисто, где пуантилистически – все девушки и многие посетители «Аполлониды» представляются живыми. Сложно, например, не отметить элегантного персонажа Пьера Леона. Или потрясающую игра Селин Салетт или Адель Хенель. Краткое, но эффектное появление Венсана Дьётра. Грустного Жака Ноло.
Мишель Фуко, специалист по тюрьмам и психиатрическим больницам, вряд ли бы оценил один важнейший момент фильма, может быть, даже посчитал бы его фальшивкой. Считается тривиальным, что в любом замкнутом обществе самозарождается иерархия. В «Аполлониде» неким вдохновляющим моментом, причиной жить, является то, что иерархии нет. Даже управляющая Мари-Франс (Ноэми Львовски) такая же узница, как и девушки. Возможно, это серьёзный выбор, который возникает после глубокого понимания другого человека, который заперт вместе с тобой. Никто не хочет править и возвышаться (и уж тем более, надзирать и наказывать), жестокость приходит извне. Несомненно, удержание такого состояния, когда возможность пестования гордыни так велика, требует особенного восприятия окружающего мира. Может быть, даже какого-то предельно бережного отношения к Другому. Что бы ни происходило в доме, уважение к другому человеку прослеживается на протяжении всего фильма. Лишь в сцене со Смеющейся женщиной, среди пресытившихся буржуа, показано полное отсутствие этого чувства – здесь покупают и хотят быть уверенными, что не продешевили, и весь спектр услуг будет предоставлен. И вот волшебство фильма – в этой сцене чувствуется презрение богатых людей, а в сценах в доме, где тоже покупают людей, такого презрения нет. Это очень тонко сделано – и непонятно как. Но не отметить действенность снятого невозможно.
Однако любая замкнутая система когда-нибудь застывает, задыхается. Важным эпизодом – контрастом и весьма действенным – является выезд на природу. Интересно, что Бонелло, как и в съёмках внутри дома, не пытается ничего стилизовать, подстроиться под какого-нибудь художника. Достаточно выверить колорит. Ничего больше. После пикника в «Аполлониде» всё словно разрушается. Сифилис Жюли (выразительная Жасмин Тринка – и снова несколько сцен, которые уверяют в особенном отношении между девушками; например, объятья уже глубоко больной, покрытой язвами «Как?»); увлечение опиумом Клотильд (Салетт в этой роли предельно точна; её бегство в опиумные грёзы не спасает – иллюстрацией служит кадр, в котором наркотический дым выталкивается из её рта, как последнее дыхание); Самира (Хафсия Ерзи), которая плачет над книгой «Études anthropométriques sur les prostituées et les voleuses» Полин Тарновски, из которой она узнала, почему у проституток и преступников – маленькие головы; поднятая домовладельцем рента (жадность – сердцевина капитализма)… И далее снова фильм вырастает не из нарратива, а из чувственного пространства. Слетел белый лепесток с розы, фейерверк погас, чёрная пантера вскочила на грудь. Девушки выходят на улицу, разрывая время, – и оказываются в сегодняшнем Париже.
Ничего не изменилось.