В издательстве KOLONNA Publications опубликована «Любовная инъекция» – большая книга рассказов Эрве Гибера в переводе Алексея ВОИНОВА, из которой, с любезного разрешения издательства и переводчика, мы публикуем текст французского писателя о работе над сценарием фильма «Раненый» (L’Homme blessé, 1983), снятого Патрисом Шеро.
Патрис Шеро [1] научил меня, что нужны история, персонажи. Мои истории были сами по себе, я писал их под внезапным воздействием чувств, перемещений в пространстве, они сочинялись, как письма, и порой «я» рассказчика превращалось в «он» или несколько изменялось – вот и весь перечень нехитрых попыток что-то измыслить.
Когда я начал писать, сама форма романа, населённого героями, была для меня невозможной, нереальной, чуждой. Я познакомился с одной женщиной, которая была писательницей, она как-то спросила меня: «Хочешь сочинить книгу? Какие там будут герои?». Мне стало стыдно, единственным героем был я, поскольку знал хорошо только себя самого, человеком я был одиноким. Но женщина мне сказала: «Не бывает книг без героев». Патрис Шеро подтолкнул меня к этим героям, ему сразу же потребовались имена, он принялся читать некрологи в газетах и ботеновские справочники. Мы возились с именами, как с пустыми конвертами, которые следовало чем-то заполнить.
Патрис Шеро говорил: «Мы должны рассказать историю». Он был одержим схемой, конструкцией, беспрестанно менял планы, номеровал их, чертил на бумаге стрелки, обозначавшие перемещения героев. Встреча. Исчезновение первое. Неизвестность. Встреча вторая. Исчезновение второе. Поиски.
Кадр из фильма Патриса Шеро «Раненый»
Я полагал, что история станет рассказываться сама собой, если мы привнесём в неё достаточно правды, достаточно нас самих. Для меня реплика была достоверной, если я слышал её однажды в чьей-то беседе. Вокруг неё, как я думал, можно заново построить весь диалог, и он будет правдивым. Я был единственным, кто в это верил. Я приносил Патрису целые страницы, исписанные диалогами, порой сочинёнными в последний момент в автобусе или в метро по дороге, и он их читал, держа карандаш наготове, сразу вычищая их, выхолащивая. Потом всё переписывал, словно бы проговаривая про себя, как мне представляется, до тех пор, пока они уже не принадлежали ему.
Если бы всем занимался лишь я один, в конечном итоге, думаю, остались бы только два героя. Очень скоро Патрис сказал: «Нужна женщина, иначе все заскучают», – и мы пытались представить, кем она могла быть, чем могла заниматься. Я не очень-то представлял, что она должна говорить, Патрис почти целиком выписал ее образ. Стрелки, обозначавшие движения навстречу, навели его на мысль, что нужен некий посредник, новый герой, которым стал Босман. Среди моих близких был человек, отдалённо напоминавший этого Босмана, и в течение лет, когда мы его придумывали, дружба с тем человеком стала напоминать слежку за фразами. Я записывал его реплики на бумажных скатертях в ресторане или позже, тайком от него, возвратившись домой после ужина.
Анри (Жан-Юг Англад) и Элизабет (Лиза Крёйцер)
А что же Анри и Жан? Когда мы затеяли всю историю, я был влюблён, я был в замешательстве. Передо мной оказалась эта работа, оказался Патрис, а сам я словно попал в приёмную (когда можно говорить о самом важном, пытаясь перенести разлуку), в некий колодец, где любовь повсюду, ей можно отдаться, можно ничего не утаивать. И, если следовало что-то непременно сохранить в нашей истории, то, конечно же, следовало сохранить любовь. Разве не показывает изображение на экране героя, живущего этой любовью, ведомого ею с широко раскрытыми глазами, даже когда он спит?
В какой-то момент встал вопрос, не должно ли происходить действие фильма в Берлине, поскольку тогда город ещё давал деньги на съёмки на его территории. Мы не особенно были в восторге. Мы обошли Берлин во всех направлениях, дул очень сильный ветер, и я продвигался вперёд против ветра, опустив голову. Патрис спросил: «Почему ты не идёшь прямо? достаточно только поднять голову!» Никогда сложное действие не казалось мне столь простым, теперь мне нравится ветер.
Патрис отвёз меня на Ванзее, на берег озера, где Клейст свёл счёты с жизнью, мы сели в метро в восточной части города, чтобы туда добраться, но смотреть было нечего, и мы постоянно плутали. Наши гостиничные номера были рядом и вечером, когда мы вернулись, измождённые после шатаний, я пошел посмотреть на себя, умытого всеми ветрами, в зеркале ванной комнаты, и сказал себе: «Он всего лишь находится по ту сторону».
Жан (Витторио Меццоджорно) и Анри (Жан-Юг Англад)
Для меня работа началась с очень долгого выбора места, когда я блуждал один. Мы сошлись на том, какая именно это будет история, решили, что будет беспокойное грозовое лето, ночь. Патрис ездил в Байрёйт, Виллербан. Под предлогом, что мне нужно сделать репортаж, я отправлялся на поезде в Рим, Флоренцию, Мюнхен. Я без конца бродил по вокзалам и вокруг них, заходил в туалеты, игровые залы, смотрел, слушал, записывал. И писал Патрису или, если он оказывался в Париже, «докладывал» ему, читая свои заметки.
В Палермо я попал на празднество по случаю ярмарки, проходившей на границе богатых кварталов и промышленной зоны, было красиво, я подумал, что не стоит заранее отвергать сцену всеобщего гулянья только из-за того, что в кино такое часто показывают, достаточно лишь снять это немного иначе. Патрис Шеро и Ришар Педуцци [2] побывали на выезде из Байрёйта в гараже, переделанном под бордель для американских солдат. Картинки сложились вместе.
Они отправились делать репортаж в Лионе. Нашли там мост, так наглядно показывающий переход из одного мира в другой, в сценарии его не существовало. Они всё сфотографировали дважды: в первый раз на цветную плёнку, во второй Патрис снял те же планы, использовав новую, очень чувствительную киноплёнку, позволяющую снимать в темноте без дополнительного освещения. Вернувшись, он размотал, стоя у окна, множество соединённых меж собой плёнок и, получается, показал мне всю киноленту, снятую без актёров. Их чёрно-белые снимки висели у нас за спиной, приколотые к доске.
Начались съёмки, в первый день я отправился, чтобы посмотреть, как всё идёт, на квартиру родителей нашего героя в северной части Парижа. Первый съёмочный план совпадал с первым планом самого фильма: Патрис продемонстрировал мне первые кадры, дав взглянуть в камеру. Я очутился в спальне Анри, она была совсем маленькой, везде беспорядок – мне казалось, она действительно обитаема, она существует.
Жан-Юг Англад [3] сидел на кровати и листал иллюстрированный журнал. В ящике рядом лежали книги, принесенные Ришаром Педуцци, я взял посмотреть – это были те же самые книги, которые читал и любил я сам, когда мне было столько же, сколько Анри, в тех же изданиях, с теми же обложками – «Смятение чувств», «Портрет Дориана Грея». Со временем я их растерял и вот снова нашел здесь. У кровати Элизабет Ришар Педуцци положил «Сердце – одинокий охотник», в фильме книги не видно, но я уверен, что её присутствие всё равно важно.
Патрис Шеро, Жан-Юг Англад и Эрве Гибер в процессе работы над фильмом
Через несколько дней я уехал в Италию и писал уже новый сценарий. Но в течение полутора месяцев я грезил о фильме. Я снова оказывался возле окна, когда Патрис показывал мне отснятые плёнки, но в этот раз в кадрах, которые он разворачивал у меня на глазах, уже были герои. Патрис пригласил меня на одну из последних репетиций перед съёмкой вместе с актёрами, и слышать, как они произносят текст, было мучением. Я видел Витторио Меццоджорно и сказал Патрису: «Такие красивые зеленые глаза – это уже как-то слишком. Надо давать ему время от времени линзы коричневого оттенка».
Когда я вернулся, Патрис показал мне рабочие позитивы некоторых сцен, которыми был особо доволен: видение, поцелуй, последнюю сцену и сцену под номером 114. Я плакал. Никогда прежде я такого не видел, не видел подобных оттенков плоти, кожи, оливковых переливов, подобных ран и страстей. На деревянных ступенях виллы Боcманов были две красных туфельки, говорившие обо всём, что случилось в прошлом. Взгляд Анри был обезумевшим, за ним на плиточном полу разлилась лужица света. Ролан Бертен [4] спускался по лестнице с телефоном в руке, говоря в пустоту по-английски: Yes, I am alone… What time is it in New York? Мне казалось, я снова слышу Жюля Берри, Жана Тисье [5], великих исчезнувших монстров. Я спросил Патриса: «Кто это написал?» Мы не удосужились написать эти фразы в сценарии. Он ответил: «Ассистент, Ронни Шамма». Я подумал: «Чёрт! Это лучший диалог из всего фильма!»
Босман (Ролан Бертен)
Тот герой, что был в самом начале, в первых записях у Патриса, – мужчина, плакавший в ожидании жены возле дверей спальни, где она принимала клиентов, герой из сводки о происшествиях, давший первое название фильму, «Плачущий», – от этапа к этапу и потом, когда от съёмок перешли к монтажу, постепенно свёлся к символу любовных страданий. Надо было придумать другое название, и я в отчаянии составлял перечни скверных вариантов. На моём рабочем столе много месяцев подряд стояла цветная почтовая открытка с картиной Курбе, увиденной в Лувре. Мужчина в полутьме запрокинул голову, глаза у него закрыты, рука с вздутыми венами лежит на поясе, весь свет странным образом сосредоточен на белом воротнике рубашки, перепачканной кровью. Я вдруг начал ее разглядывать, заметив те же оттенки, что в фильме, придуманные Ренато Берта [6], и подумал: «Быть может, ответ кроется здесь». Я перевернул открытку, там было написано: «Гюстав Курбе. Автопортрет, известный под названием “Раненый”». Я сразу же послал открытку Патрису.
Гюстав Курбе. «Раненый»
(1983)
Перевод с французского: Алексей Воинов
Заглавное фото Патриса Шеро работы Эрве Гибера
Примечания переводчика:
[1] Эрве Гибер в соавторстве с Патрисом Шеро написал сценарий фильма «Раненый», текст был опубликован в издательстве «Минюи» в 1983 году. [Назад]
[2] Участник съёмочной группы, художник фильма. [Назад]
[3] Жан-Юг Англад и Витторио Меццоджорно – исполнители главных ролей. [Назад]
[4] Актёр, исполнитель роли Босмана. [Назад]
[5] Жюль Берри (настоящее имя – Мари Луи Жюль Пофише, 1883-1951) и Жан Тисье (1896-1973) – знаменитые французские актёры. [Назад]
[6] Оператор-постановщик фильма. [Назад]