В Берлине завершился 66-й Международный кинофестиваль. Главный приз Берлинале получил Джанфранко Рози за картину «Огонь в море» – документальное наблюдение за повседневностью жителей острова Лампедузы, ставшего символом беженцев. Юлия КОВАЛЕНКО побывала на фестивале и рассказала о наиболее интересных киновпечатлениях от Берлина. Три фильма, три истории о разрушении: «Homo Sapiens», «Последовательность», «Северный Калотт».
Homo Sapiens
Реж. Николаус Гейрхальтер
Австрия, 94 мин., 2016 год
В «Нашем постчеловеческом будущем» Фукуяма в своей рецептурной манере называет две самые прозорливые антиутопии 20-го века – удушающий тоталитаризм Джорджа Оруэлла и всемогущие биотехнологии Олдоса Хаксли. В обоих случаях конец наступает тогда, когда до предела взвинчивается контроль – конкретного тирана-психопата над всеми или всего человечества над природой. При любом исходе нас ждет мир (био)техногенных катастроф, в которых человек если и есть, то уже лишенный способности мыслить, – так наступит конец истории Homo Sapiens.
В пространствах, в которые неподвижно вглядывается камера Гейрхальтера, человека уже нет. Покинутые дома и храмы, заброшенные промышленные объекты, офисы или здания бывших учреждений – все это стоит нерушимо в разных уголках света, храня память о размахах человеческой деятельности. Но здесь не наступил конец мира. Время не остановилось, жизнь никуда не утекла. Вместе с концом человеческого обживания этих пространств в «Homo Sapiens» контрапунктом звучит непрерывность жизни. В начале фильма Гейрхальтер всматривается в гигантского свидетеля страшных человеческих амбиций – дом-памятник болгарской коммунистической партии на горной вершине Бузлудже. Огромное святилище болгарских коммунистов теперь стоит разграбленное, разукрашенное пестрыми граффити. Дождь бьет сквозь прохудившуюся купольную крышу с краснеющим советским гербом. Здесь уже гнездятся птицы. С развалом тоталитарной системы это пространство наполнилось другой жизнью. Провал химерных, саморазрушающих проектов человека по построению идеального общества еще не ставит точку на жизни в целом.
В некотором смысле «Homo Sapiens» звучит даже своеобразным возражением апокалиптическим утопиям – камера Гейрхальтера фиксирует скорее невозможность контролировать природу. Ветер, продувающий бывший операционный зал клиники, птицы, поселившиеся в заброшенном храме, дождь, поливающий покинутые объекты всего в нескольких километрах от Фукусимы, океан, омывающий какие-то одинокие аттракционы, – природа не знает политики, религии, экономики и, собственно, подчинения или контроля. Страх конца истории – проблема человека. Все попытки регулировать природные процессы – так же слишком человеческие, как и международная торговля квотами на выбросы парниковых газов. Всяческое проявление непомерного стремления человека к контролю может остаться разрушенным памятником – пространством, в котором уже не будет Homo Sapiens, но которое заполнит другая жизнь. В последних кадрах Гейрхальтер возвращается на Бузлуджу – как и в начале, дом компартии стоит заброшенным напоминанием о человеческой истории, но только теперь его запорошил снег.
«Последовательность» (Continuity)
Реж. Омер Фаст
Германия, 85 мин., 2016 год
Еще один фильм о разрушении – «Последовательность». Только если в «Homo Sapiens» звучала непрерывность жизни, витальность, неподвластная человеческой деструкции, то фильм Фаста, скорее, о разложении и о превращении жизни в безвременную замкнутую последовательность каких-то обстоятельств. Это единственное, что приносит с собой самое чудовищное из всего человеческого – война. «Последовательность» – это история про семью, потерявшую сына в войне в Афганистане, которая в какой-то момент раздваивается на историю о наркоторговле. Все начинается со смерти посреди глинисто-песчаной пустыни. Из сухой долины, залитой болезненным солнечным светом, камера Фаста перемещается в тихий дом безутешных родителей где-то в Германии. Здесь время застывает. Фотография сына на столе, молчаливые утра. Постепенно будничный порядок вещей складывается во фройдовское Жуткое. Семейная пара отправляется встречать своего сына на остановку. И даже встречает – втроем они счастливо возвращаются домой. Парень смущенно располагается в своей комнате, где «все осталось так же, как было перед отъездом», украдкой принимает наркотики для облегчения адаптации… Вновь на экран прорываются сцены из далекой пустыни.
Кадр за кадром происходящее все меньше походит на галлюцинации родителей – это страшный спектакль, разыгрываемый героями для самих себя, в котором заранее продумано, кто во что одет, какие вопросы звучат за ужином, как должен отвечать «сын», в какой момент должен выйти из-за стола отец. А затем ночью мать отправится в комнату сына. Это жуткий сценарий восполнения нехватки, с которым герои не могут справиться – наутро они заплатят коллбою и вновь будут искать нового парня, готового за пару сотен евро утешить мать. Так повторяется и повторяется, будто вращается вокруг только одной единственной точки – смерти сына в жаркой чужой пустыне.
Герои другого мастера мрачного магического реализма Тайфуна Пирселимоглу также не могли вырваться из замкнутого круга своей собственной отчужденности. Как и супружеская пара в фильме Фаста, они зависали в зацикленных однообразных историях, а действительность соседствовала с видениями и призраками. В «Последовательности» герои неоднократно оказываются на поле боя, на котором никогда не были, видят ужасы войны, которых никогда не знали. Потеря сына будто пробивает брешь в их действительности, которая теперь и организовывает весь мир вокруг – уже нет разделения на правду и вымысел, есть лишь смерть и однообразная последовательность дней.
В какой-то момент рядом с герметичным миром родителей дают о себе знать истории парней, сыгравших для семейной пары их сына. Заработанные за ночь легкие деньги ведут юношей за таким же легким удовольствием в кондитерскую, где главный товар остается под прилавком – гашиш. Более пунктирная и не столь связная, эта история, впрочем, так же зацикливается вокруг смерти. Подросток, лишенный внимания занятой матери, сначала с легкостью соглашается на ночную подработку у безутешной семейной пары. Да так проникается их тоской, что поутру заявляет своей родной маме: он – не он, он теперь – тот самый погибший в далекой афганской пустыне парень. Теперь это о нем так глубоко скучают родители. В нем теперь так нуждаются. Так сплетаются вымысел и действительность, истории родителей и сыновей. Подросток схватит свои деньги и направится в кондитерскую за своеобразной «восточной сладостью» – где через мгновение его настигнет гибель. Фильм Фаста – мрачная последовательность между смертями. На поле боя или в результате сопутствующей торговли оружием и наркотиками. В конечном счете, ничего другого война нести не может.
«Северный Калотт» (Die Nordkalotte)
Реж. Петер Нестлер
Германия, 90 мин., 1990-1991 года
Фильм, увиденный вне фестиваля, в синематеке берлинского института кино и телевидения. Очень деликатная картина об увядании не только природы, но и человека вместе с ней. Индустриализация, охватившая страны Северного Калотта, здесь задает единый для природы и человека ритм выживания. Камера Нестлера снимает захватывающие пейзажи, при этом фильм остается ненавязчивым и немного отстраненным путешествием по северным краям. Границы между странами здесь будто не существуют. Разрушение тут не знает государственности – все эти красоты повсюду постепенно вымирают из-за размашистой добывающей промышленности. Учительница собирает школьников на выездном уроке, чтоб показать, что именно вскоре погибнет из-за безразличия политиков и бизнеса к последствиям человеческой деятельности. Всего лет 10-15 назад, когда она сама была школьницей, такого уровня токсических загрязнений еще не было. Но все это – не только вопрос пренебрежения природой. Нестлер встречается с несколькими лопарками трех поколений. Собравшись полукругом перед камерой, женщины заводят народные песни – те, кто постарше, вскоре пускаются в танец, потащив за собой девчонок-подростков. «Жалко, людей мало!». Юные девочки не всегда угадывают движения – происходящее для них, скорее, возможность поиграть. Матери то и дело отвешивают им замечания, переходя на русский язык. Сколько лопарок закружили бы хоровод 15 лет назад? Кто будет петь все эти песни через те же 15 лет? Возможно, время здесь – такая же равноправная деструктивная сила, как и слишком человеческие политика и индустриализация.