Сегодня за окнами виден лес, начался ветер. Розы были там, в другой, северной стране. Девочка о них ничего не знает. Она никогда не видела роз, теперь уже увядших, ни полей, ни моря.
Девочка стоит возле окна башни и смотрит на лес, она слегка раздвинула черные занавески и смотрит на океан леса. Дождь прекратился. Уже почти ночь, но за окном над деревьями еще видно голубое небо. Башня квадратной формы, очень высокая, из черного цемента. Девочка на последнем этаже, вдалеке она видит другие такие же черные башни. Она никогда не спускалась в лес.
Девочка отходит от окна и начинает петь иностранную песню на языке, которого не понимает. Она еще не задернула полностью занавески, и в комнате еще все видно. Она смотрится в зеркало. Она видит черные волосы и ясный взгляд. Глаза очень темного голубого оттенка. Чем вокруг темнее, тем менее они становятся различимы, сливаясь с прозрачной бездонной тьмой. Девочка об этом не знает. Она говорит, что всегда знала песню. Не помнит, как учила ее.
Кто-то плачет. Это присматривающая за девочкой женщина, которая моет ее и кормит. Квартира большая, почти пустая, почти все было продано. Женщина находится у самого входа, она сидит на стуле, возле нее револьвер. Девочка всегда видела ее там, в ожидании немецкой полиции, готовую начать стрелять. Днем и ночью – девочка не знает, на протяжении скольких лет, – женщина ждет. Девочка знает лишь то, что, когда она услышит за дверью слово Polizei, женщина откроет и убьет всех, кто там будет, сначала тех, а потом их двоих.
Девочка идет задернуть двойные черные занавески, потом идет к своей кровати и зажигает железный светильник. Под светильником – кот. Освещенный светом, он поднимается. Вокруг него в беспорядке валяются газеты, где написано о боевых операциях армии Рейха, по которым женщина учила девочку письму. Возле кота – неподвижно лежащая мертвая бабочка цвета пыли, с большой волосатой, словно у пса, головой и выпученными глазами, еще широко раскрытыми от вида смерти. Должно быть, перед убийством был дикий страх.
Девочка садится на кровать напротив кота. Кот зевает, потягивается и, в свою очередь, садится напротив девочки. Их глаза на одном уровне. Смотрят друг на друга. Мурлыканье кота, пока он смотрит на ребенка, все сильнее, все нарастает, заполняет весь мир. Внутри кота сокрыт настоящий ураган, но порой из него наружу прорывается, исторгается жалоба безумного счастья. И вот звучит еврейская песня, девочка поет для кота. Кот ложится на стол, и девочка его гладит, рука проходит по всему его телу и вдруг начинает давить распластавшуюся, расплющенную живую массу – так, что кот не может дышать, он напуган – кот отбивается, хочет сбежать – тогда девочка ослабляет руку и называет кота ласковыми словами. Кот снова начинает мурлыкать, девочка прикладывает ухо к его теплому животу и слушает. Потом берет мертвую бабочку, показывает коту, смотрит на него со смешной гримасой, а потом бросает ее и снова поет еврейскую песню. Затем кот и девочка смотрят друг на друга до тех пор, что уже не могут ничего видеть.
Вот оно, возникает из небесных глубин. Война. Шум. Женщина кричит из коридора, чтобы она задернула занавески, об этом нельзя забывать. Стальная мощь летит над лесом.
– Поговори со мной! – кричит женщина.
– Еще шесть минут, – говорит девочка. – Закрой глаза.
Сверху все приближающийся гул, смертельный груз, гладкие, полные бомб утробы, готовые раскрыться в любой момент. Девочка говорит:
– Они здесь. Закрой глаза.
Девочка смотрит на свои маленькие тощие руки, в которых держит кота. Они дрожат, дрожат так же, как стены, оконные стекла, воздух, целиком все башни, лесные массивы.
– Иди сюда! – кричит женщина.
Они по-прежнему летят. Они появились здесь почти сразу после того, как девочка сказала об этом. Утробы с такой тонкой кожей из голубой стали полны, полны детей. А потом, когда гул громче всего, внезапно – другой гул. Гул зенитных пушек ночного дозора. Девочка слушает, ждет, вновь слушает стальной гул, а потом говорит коту:
– Это над Рейном. Кельн.
Ничто не упало сверху. Ни одного падения, ни одного вопля. Девочка вслушивалась. Ничего.
– Куда они направляются? – кричит женщина.
– Берлин, – говорит ребенок.
Женщина кричит.
– Иди сюда!
Девочка оставляет кота и идет к женщине, пересекает темную квартиру. Вот и она. Здесь светло. Здесь ни единого окна, никакого выходящего наружу отверстия, это самый конец коридора возле входной двери, здесь они должны появиться. Висящая на стене лампочка освещает войну. Здесь женщина, присматривающая за жизнью ребенка. У нее на коленях лежит детская одежда. Здесь больше ничего не слышно, лишь далекие выстрелы зенитных пушек. Малышка садится у ног женщины и говорит ей:
– Кот убил бабочку.
Женщина и девочка долгое время сидят в обнимку, плача или молча, как каждый вечер.
– Я опять плакала, – говорит женщина, – я каждый день плачу из-за дивной ошибки жизни.
Они смеются. Женщина гладит волосы, эти мотки шелка, мерцающие черные кудри. Гул все дальше от леса. Женщина наклоняется и вдыхает запах волос, берет их в рот, она говорит, что во рту от них чувствуется вкус моря.
– Слышишь, они пролетают над Рейном, – говорит ребенок.
– Да.
Больше не слышно никакого шума, только порывы слепого ветра, треплющего и колышущего недвижимый лес.
– Куда они направляются? – спрашивает женщина.
– Берлин, – говорит ребенок.
– Верно, – говорит женщина. – Верно…
Они смеются. Женщина спрашивает:
– Что с нами будет?
– Мы умрем, – говорит ребенок, – ты нас убьешь.
– Да, – говорит женщина, она перестает смеяться. – Тебе холодно, – она касается ее руки.
Девочка не отвечает женщине.
– Я называю кота Паукот, – смеется ребенок.
– Паукот, – повторяет женщина.
Девочка громко смеется. Женщина смеется вместе с ней, а потом закрывает глаза и касается тела девочки, сетует.
– Ты худая, – говорит женщина, – у тебя такие маленькие косточки.
Девочка смеется всему, что говорит женщина.
И вот, вот они принимаются петь еврейскую песню. Затем женщина прекращает петь и в сотый раз рассказывает:
– Кроме как об этом белом прямоугольнике, пришитом с изнанки твоей одежды, мы ни о чем в первый день больше не знали, ни ты, ни я. На белом прямоугольнике были буквы «А. Ш.» и дата рождения. Тебе семь лет.
Девочка слушает тишину. Она говорит:
– Да, должно быть, это Берлин.
Она поднимается и вдруг отталкивает от себя женщину, почти ударяет ее, затем кричит без слов, затем встает и возвращается в свою комнату. Пересекает темные коридоры. Худая, тонкая, ни обо что не задевает, ни обо что не ударяется. Она должна была уже дойти до комнаты. Женщина слышит, как она поет.
В темной комнате – кот, он по-прежнему тут. Под абажуром жужжание. Это муха. Кот слушает. Он уже не урчит. Жужжание прекратилось. Кот забывает о мухе. Он снова смотрит на ребенка. Ребенок же слушает пористую безграничность ночи. Девочка говорит:
– Да, это Берлин.
Вновь слышно жужжание. Кот поднимается, поворачивается к абажуру и, сдерживаясь, нервно теребит его лапой. Он понял, откуда доносится звук. Он слушает так же, как слушает необъятность ночи ребенок.
Под лампой кошачьи глаза сияют, словно роскошные минералы, ребенок косится на них, продолжая прислушиваться, вначале они кажутся прозрачными, но потом становятся различимы зеленые круги, испещренные крошечными бороздками, где переливается золото, круги эти сверкают, а в самом их центре – черные дыры, с помощью которых кот может видеть.
Вот они возвращаются. Зенитные пушки вновь нацеливаются на гладкие утробы из голубой стали. Они стреляют, пытаются их вспороть, продырявить.
– Слушай, – говорит ребенок.
Гул нарастает, идет упорядоченно, долго – будто это река, непрерывный поток – один сплошной гул. Более быстрый, нежели прежде.
– Ни одного не сбили, – говорит ребенок, – все вернулись обратно.
Выжившая после лета потрепанная муха, еле двигаясь, выбирается из-под абажура. Детонатор за детонатором, сирены, пушечные выстрелы, направленные на опустевшие голубые утробы. Они удаляются. Муха совсем обессилена. Тем не менее ей удается слететь со стола, теперь она где-то ближе к двери. Кот теряет ее из вида. Самолеты удаляются, гул постепенно стихает, становится различим шум агонии умирающей мухи.
– Пятьдесят тысяч убитых, – говорит ребенок.
Кот больше не мурлычет. Ребенок ему полностью безразличен. Проходит довольно долгое время. Гул стихает. Взгляд кота неподвижен, он смотрит в глубину комнаты. Он знает, что в том направлении исчезла муха. Шум. Самолеты все дальше, летят в сторону океана. Ребенок вновь начинает петь. Муха еще раз пытается полететь. Изнуренное жужжание. Она пытается. Останавливается повсюду, каждый раз без сил, все чаще и чаще. Кот, уверенный в исходе, поджидает. Все сильнее нервничает, он раздражен.
– Они летят над морем, – говорит ребенок, – послушай.
Несколько единичных бесполезных выстрелов зенитных пушек. Муха на секунду взлетает и ударяется, бьется о стену. И ребенок, и кот узнают этот звук, звук бойни. Несколько секунд ничего больше не слышно. Лишь время от времени размышления вслух сидящей у входа женщины о будущем детей. Кот прислушивается еще какое-то время, не шевельнется ли муха. Потом, поскольку мухи не слышно, он о ней забывает. Снова смотрит на ребенка. Потом опять его мурлыканье среди ночи, ставшей такой спокойной. Женщина говорит, что все дети будут убиты. Ребенок смеется. Девочка показывает коту в сторону женщины. Говорит:
– Она опять плачет.
Кот потягивается и долго зевает. Серая шерсть расходится в стороны, виднеется рот, белые зубы и розовое меж ними.
– Прислушайся к ней, теперь ей страшно.
Кот вонзает когти в бювар на письменном столе и, сдерживаясь, убирает лапы обратно. Он недоволен, что муха исчезла.
– Я еврейка, – говорит ребенок.
Муха в последний раз выходит из комы. Напрасное, шумное, одурманенное жужжание. Это уже конец. Крылышки бьются впустую, не в силах поднять ее в воздух. Существование мухи сбивчиво, разбито вдребезги.
– Еврейка, – говорит ребенок.
Муха, словно аэролит, падает на бювар между котом и ребенком. Кот поднимается. Муха крутится в тяжкой агонии. Она больше не может летать. Кот поднимает лапу. Кладет ее на муху. Ребенок смотрит, не видя. Муха вертится под кошачьей лапой, словно на сковородке. Лапа пока остается мягкой, нежной, игривой, кот ее не сжимает.
– Я помню свою мать, – говорит ребенок.
Кот приподымает лапу над мухой. На столе – ее оторванное крылышко. Второе крылышко еще цело, оно все еще бьется и заставляет муху кружиться без остановки. Муха все еще пытается полететь. Ей это не удается.
– Моя мать была царицей евреев, – говорит ребенок. – Повелительницей Иерусалима и Самарии. Потом появились белые и увели ее.
Девочка показывает на женщину у входа.
– Она не знает об этом.
Кот смотрит на адское кружение изуродованного тельца мухи. Ребенок вновь вслушивается в тишину над лесом. Кот решается, он наклоняет голову и, борясь с голодом, бережно берет муху в рот, начинает с осторожность пожевывать ее, медленно, величаво, нелепо, – муха такая маленькая, что он не чувствует ее на зубах, – и, словно срабатывает защелка, он глотает ее.
Кот вылизывает лапу и вновь садится напротив ребенка. Девочка протягивает коту руку, кот бросается к ней, трется об руку всем телом, изнемогая от беспощадной любви. Ребенок подставляет ладонь его ласкам.
– Иногда я хочу умереть, – говорит ребенок. И добавляет: – Я не знаю, кто был моим отцом. Наверное, какой-нибудь путешественник, он приехал из Сирии.
Кот в исступлении. Он тянет опущенную голову поближе к ребенку и – убаюканный нежным голосом девочки, говорящей, что она хочет умереть, – с жадностью начинает тереться боком о ее грудь. Она же прислушивается к тому, что творится снаружи, на войне, в лесу. Она говорит:
– Вот снова они.
Из глубин пространства возникает шум, совсем тихий и непрерывный. Ребенок берет кота и ставит его на пол. Говорит:
– Отстань.
Женщина у входа слышит приближение второй стаи смерти, ее длинной вереницы, орудий, бомб.
– Куда в этот раз? – спрашивает женщина.
– Дюссельдорф, – говорит ребенок.
– Да, правда, – говорит женщина.
Одним прыжком кот снова вскакивает на стол, дрожа от желания.
– Отстань, – говорит ребенок.
Она положила голову на стол, лица больше не видно. Вдалеке женщина в коридоре перечисляет вслух список городов пфальцграфства и просит у Бога небесной кары, наказания зла, немецкой нации. Она читает неизвестную ребенку молитву. Кот изо всех сил пытается подлезть поближе к голове девочки, просочиться между волосами и лбом. Глухой голос из-под шапки волос:
– Отстань, отстань.
Нет, кот не желает от нее отставать.
Ребенок берет кота и ставит его на пол.
Кот больше не настаивает. Он трется о ножки стола, затем выходит. Он вышел из комнаты, он в темном коридоре, ведущем к женщине. Ребенок слышит легкое поскрипывание настила под его лапами. Звуки удаляются. Она слышит все. Потом не слышно более ничего, лишь вдалеке эта громада смерти, плотная, непрерывная, приближающаяся к башне.
– Их много? – спрашивает женщина в глубине коридора.
– Сотня, – говорит ребенок.
Вот они, уже над лесом. Кажется, будто они задевают башню. Ребенок гасит лампу на письменном столе. Кладет голову на руки. Она кричит женщине:
– Я хочу, чтобы они попадали!
Женщина не расслышала. Она говорит, что кто-то кричал и ей страшно, кто бы это мог быть посреди ночи? Ребенок кричит:
– Я хочу умереть!
Грохот такой, что гудит голова, стены, лес, дышать невозможно, можно только закрыть глаза, замолчать, но не ребенку, который кричит, который зовет смерть. Она плачет, обхватив голову. Зенитные пушки вновь начали стрелять в полнящиеся утробы. Кажется, самолеты летят медленнее. Кажется, лопнула утроба, заполненная детьми. Ребенок кричит.
– Мама! – кричит ребенок.
Женщина тоже слышала. Она кричит, спрашивает, что это такое, что это было. Ребенок отвечает, что задели башню и они умрут. Затем смеется.
Женщина не поняла. Она вновь принимается перечислять города на Рейне и просить Бога уничтожить зло, стереть весь мир. Она больше не молится, она читает наизусть урок немецкой географии, который учила в детстве. Все, что она говорит, продырявлено свистом зенитных пушек. Лампочка погасла. Ребенок умолк. Женщина зовет девочку, она в полной темноте, ей страшно. А потом внезапно звучит этот шум, этот ужасный скрежет падения, затем ничего более. Ребенок кричит:
– Лес!
Гул эскадрильи стихает, за ней следуют пушки, все дальше и дальше. Война удаляется. Свет не горит. Рухнувший самолет остался один. Ребенок подходит к окну и приподымает черные занавески. Внизу под башней полыхает одинокий сильный огонь. Подбитый самолет. Пламя освещает весь лес. Черное небо.
– Иди сюда! – орет женщина.
Ребенок подходит.
– Все закончилось, – говорит женщина. – Ты здесь?
Да. Она говорит, что горит лес, совсем рядом, у башни. Никого, только один огонь. Что завтра на том месте, где самолет, в лесу будет зиять черная дыра. Она берет у стены свечку – женщина видит в темноте девочку – и зажигает ее. И поет еврейскую песню. Она сидит на полу у ног женщины. И поет еврейскую песню, и женщина начинает потихоньку засыпать под песню Аврелии Штайнер.
– С какой стороны они вернутся обратно? – спрашивает женщина.
– Льеж, – говорит Аврелия.
– Да, правда. Это правда, – говорит женщина.
Аврелия продолжает петь еврейскую песню. Женщина засыпает и начинает говорить во сне.
– Если бы я знала, – говорит женщина, – впрочем, не будем об этом, тем более что я не имею ничего против этой девочки… ничего… я бы предпочла, чтобы о ней позаботились евреи, кто-нибудь помоложе… но как это сделать?.. Оба уехали, посреди ночи, на поезде из тринадцати вагонов, но куда? Что сделать, как доказать, что она их ребенок? Как?.. Если они вернутся и согласятся, то почему бы и нет?.. Малышка быстро растет, говорят, это из-за нехватки пищи… Семь лет прошло после того белого прямоугольника на одежде…
Аврелия перестала петь. Она слушает женщину, рассказывающую историю. Иногда она начинает смеяться, и женщина просыпается. Она спрашивает, что случилось, кто только что говорил и где те.
– Неймеген, – говорит Аврелия. – Летят над ним.
Женщина говорит, что любит девочку, очень сильно, что не знает, как так получилось. Затем замолкает. Затем снова говорит, что любит ее, так сильно. Затем снова замолкает. Тогда Аврелия легонечко ее тормошит.
– Расскажи, – говорит Аврелия. Она ждет, женщина спит, тогда Аврелия ей подсказывает: – «Она поднималась бегом, неся меня на руках…»
– Да, – говорит уснувшая женщина.
Аврелия ждет. Потом спрашивает:
– Кто?
– Твоя мать, – говорит женщина.
– «Подержите малышку, мне срочно нужно кое-что купить, я вернусь через десять минут».
– «На лестнице послышался шум»?
– Да, – говорит женщина. – Это была немецкая полиция.
– И больше ничего? – спрашивает Аврелия.
– Больше ничего, – говорит женщина.
– Никогда, совсем никогда?
– Никогда.
Аврелия замолкает. Женщина поет ту еврейскую песню, которую поет Аврелия. Аврелия кладет голову на колени женщины. Она говорит:
– А где кот?
Женщина гладит черные волосы Аврелии. Затем рука ее останавливается. Она не отвечает. Она спрашивает в последний раз:
– Ну что? Где эти люди?
– Льеж, – говорит Аврелия, – они возвращаются.
– И что? – спрашивает женщина. – Что с тем, который умер?
– Ничего, – говорит Аврелия.
Аврелия сжимает женщину в объятиях. Женщина стонет.
– Поцелуй меня, поцелуй меня, – говорит Аврелия.
Женщина делает над собой усилие и гладит волосы Аврелии, потом ей недостает сил, ее одолевает сон. Одна за другой в городе слышатся сирены конца тревоги.
– Скажи мне ее фамилию! – кричит Аврелия.
– Штайнер, – говорит женщина. – Штайнер Аврелия. Так кричала полиция.
Кот. Он выходит из боковой комнаты. Он еще сонный, зевает. Видит Аврелию, идет к ней, ложится рядом.
– Они пролетают над морем, – говорит Аврелия.
Аврелия принимается гладить кота, сначала потихоньку, затем все сильнее и сильнее. Кот следит за рукой и кусает ее, но не больно. Аврелия окликает женщину.
– А еще он съел муху! – кричит Аврелия.
Женщина спит. Она больше не отвечает.
За окнами уже виднеется свет. Он проникает в военный коридор.
Кот ложится на спину, мурлычет от безумного желания Аврелии. Виден его живот, палевый, будто лёсс. Аврелия ложится рядом с котом. Кот лижет лоб Аврелии. Его мурлыканье заполняет весь слух Аврелии. Аврелия будто мертвая, и кот забавляется, как незадолго до этого с мухой, появившейся летом одной из первых.
– Мою мать, – говорит Аврелия, – звали Аврелия Штайнер.
Аврелия прижимает голову к животу кота. Живот теплый, в нем прячется это мурлыканье, большее, нежели сам кот, не вмещающееся в него, целый неизведанный континент урчания.
– Штайнер Аврелия, – говорит Аврелия. – Как и я.
Вокруг по-прежнему эта комната, в которой я пишу вам. Сегодня за окнами был виден лес, начинался ветер.
Розы увяли там, в другой, северной стране, цветок за цветком, погубленные зимой.
Я опять плакала. Иногда мне кажется, что сквозь пальцы я вижу вашу руку, ту самую, что никогда не прикасалась ко мне. Я вижу, как она дотрагивается до моего тела, такая свободная, такая одинокая, обезумевшая от познания и не подчиняющаяся вашей воле, вам, мне. Она движется. Прикасается. И так узнает обо мне то, чего сама я не знаю.
Ночь. Я больше не вижу написанных слов. Я больше ничего не вижу, кроме своей неподвижной руки, переставшей писать вам. Но небо за оконным стеклом все еще голубое. Голубые глаза Аврелии должны были быть темнее – вы представляете их? – особенно вечерами, тогда бы они теряли свой цвет, растворяясь в темноте, прозрачной, бездонной.
Меня зовут Аврелия Штайнер.
Я живу в Париже, здесь преподают мои родители.
Мне восемнадцать.
Я пишу.
Текст: Маргерит Дюрас
Перевод: Алексей Воинов
Другие материалы блока:
Симпатическое письмо: короткометражные фильмы Маргерит Дюрас
«Аврелия Штайнер (Париж)». Сценарий неснятого фильма
Маргерит Дюрас. Знаменитая незнакомка
Клип Бюль Ожье. Сквозь историю кинематографа
Читайте также:
Олег Горяинов. Маргерит Дюрас. Политика не различения кино и литературы
Олег Горяинов. «Корабль «Ночь»» Маргерит Дюрас: по направлению к материалистическому кинематографу
Морис Бланшо. Уничтожить (перевод: Татьяна Никишина) – о фильме «Разрушать, говорит она»
Интервью с Маргерит Дюрас – о фильме «Разрушать, говорит она» (часть 1)
Интервью с Маргерит Дюрас – о фильме «Разрушать, говорит она» (часть 2)