В глазах истеблишмента ложь – наиболее практичный способ общения с народными массами. В свою очередь, у населения всегда есть возможность отплатить высокопоставленным лгунам той же (фальшивой) монетой и сделать механику лжи прозрачной – для этого надо лишь поместить властный дискурс в контекст художественного вымысла, используя последний как эталон лжи. Только так и не иначе мы сможем расслышать мелодию истины, которую иначе нельзя было бы различить в окружающей нас какофонии спорящих и спорных мнений. Дмитрий БУНЫГИН рассказывает о гражданской обороне американского режиссёра Трэвиса Уилкерсона, который в своих фильмах сумел обмануть обманщиков и сделать ложь нашим спасением.
Направленная ложь является наследственным инструментом любой власти, которым та пользуется тем неаккуратнее, чем менее прозрачна властная структура. Такая грубость применения лжи не ведёт к её неэффективности. Напротив, явную и обильную ложь труднее опровергнуть, она, сплетаясь из многих, даже разноречивых кривд, становится щитом, о который разбиваются и самые яростные намеренные попытки разоблачения. «Щиту» не возразить: хотя по виду он совсем не крепок, зато упруг – альтернатива лжи попросту отскочит обратно в руки обезоруженных правдомётов. Так и должно быть – подобное лечат подобным, и брешь в бронированной лжи возникнет отнюдь не снаружи.
Вспомним афоризм испанского прозаика Хуана Гойтисоло: «Главный враг лжи – не правда, а другая ложь» [1]. Эту фразу нужно держать в уме, приближаясь ко «лживому» кинематографу американца Трэвиса Уилкерсона, создавшего на рубеже веков движение «творческой агитации» (creative agitation – так же называется и выпускающая кинокомпания Уилкерсона). Фильмы Уилкерсона напоминают пущенный снаряд, чья разрушительная сила не в правде, а в сомнении, которое режиссёр поселяет в своих зрителях. Уилкерсон обманывает нас, но при этом никогда не лжёт – на этом парадоксе строится эффект его картин. Чтобы этот эффект удвоить, зрителю разумнее всего будет воспринимать показанное соответственно: верить всему, но при этом ни в чём не обманываться. И тогда на этом поле напряжения, при встрече веры и неверия, на секунду покажется, привидится искра – с вашего позволения, «истина». Одной секунды более чем достаточно, чтобы оценить обстановку – и по завершении просмотра, в наступившей тьме реальной жизни, уже не спотыкаться о разбросанные там и тут ловушки.
Трэвис Уилкерсон – редкий критик властных структур, отмахнувшийся от глупой надежды на резкое вздутие классового сознания после первых же глотков неразбавленной правды. Разве фикция не может выполнять задачи, с которыми уже не справляется нон-фикшн? Правильная агитация должна быть не столько продуманной, сколько придуманной, нарочно лживой – такая невесомая, туманная и зыбкая, неясная и коварная агитация воздействует практически по законам художественного произведения, то есть принятого на веру миража. Творческий вымысел, этот благородный родственник наглой лжи, издавна служил для реального мира неиссякаемым источником сверхъестественных явлений – всяческих фантомов, неверных теней и бесплотных голосов. Без них человечеству было бы гораздо труднее разделять два не менее обманчивых понятия – «лжи» и «истины». Следуя логике вымысла, необходимо сыграть на разнице между понятиями, разделить их призрачным, но тревожащим пунктиром. Чем и занимается Уилкерсон – агитатор, всеми правдами и неправдами отвлекающий от готовых истин, извлечь которые препоручает слушателю с тонким слухом и долгим, вознаграждаемым, терпением.
На политический бой Трэвис Уилкерсон идёт, вооружившись чем только можно, от игрушечного пистолетика до атомной бомбы. Вернее, от пулемёта до печатной машинки, по названию его работы 2015 года (Machine Gun or Typewriter?). Среди винтиков сложной «машины войны» – конвейер архивных фотоматериалов (архивы как частные, так и государственные), документальные интервью с близкими родственниками режиссёра, вкрапления из голливудской классики, выборочно дублирующие закадровую речь подстёгивающие надписи во весь экран, неумолчные рулады фолка в саундтреке… Всю эту разветвлённую систему фортификаций замыкает на себе командный голос автора – вибрирующий баритон хозяина ночного эфира, чей гипнотический зловещий тембр прорезают истерические нотки.
В картине Уилкерсона «Пулемёт или печатная машинка?» кругляш микрофона героя-радиоведущего выставлен на первый план, словно рыцарский щит. За этим мелкосетчатым кругом угадывается овал лица, впоследствии так и не показанного. Агитатор лишён тела, за надвинутым забралом пустота. Тем больше эфирного пространства захватывает Голос. Обнажается формат почтенного радиожанра – «театр у микрофона», с приставкой «политический». Театральное действие импонирует Трэвису Уилкерсону как в артистическом отношении («театр теней»), так и в тактическом, позволяя придавать бестелесным идеям агрессивные масштабы («театр военных действий»). Словно правитель страны Оз, автор пьесы остаётся за ширмой, мороча публику всеми средствами, грубыми или хитроумными, чтобы к финалу огорошить вопросом: не является ли этот насланный морок хотя бы наполовину продуктом нашей отзывчивой оптики, и если так, то почему бы не попробовать в ней что-то поменять?
Далеко не сразу за громогласными исповедями «Пулемёта» получается различить хитрую игру, намеренное притворство, высокий обман. Уилкерсона, в кадре и за кадром вещающего от первого лица, легко спутать с главным персонажем «Пулемёта» – карикатурным психопатом, вообразившим себя жаждущей отмщения Тенью шекспировской сцены. Рано или поздно пылкие откровения диджея-террориста, безусловно, выдадут себя как имитацию, выполненную опытным трикстером; с другой стороны, так ли эта имитация бесстрастна? Плевела выдумки и зёрна репортажа не перебраны автором загодя, так что процесс просеивания ложится на плечи зрителей. Но едва ли такое задание выполнимо. Этот скользкий голос никому не оседлать, он вещает на пиратской частоте, у него нет владельцев, за ним не закреплён ни режиссёр, ни его гетеронимы [2]. Что важнее всего, за ним не стоит Большой Брат. Дядя Сэм при всех своих аппетитах никогда не позарится на «авторский» голос Трэвиса Уилкерсона, не присвоит и не подчинит своим нуждам. По той же причине птицы не едят божьих коровок – у этой букашки ядовитая кровь.
Лгать в глаза – единственный известный Уилкерсону способ донести истину. Что толку в густой тягучей правде «режиссёров от информбюро», когда её закачивают в зрителя, словно шприцем – корм в рождественского гуся перед забоем. По правде, ей бы – правде – сидеть да помалкивать: когда ложь нагромождают, когда кроме неё – лжи – уже не о чем говорить, ложь выдаёт себя с головой безо всякой посторонней помощи правдивого свидетеля. Враньё питается враньём и в конце концов проедает дыры в собственном теле, и сквозь них-то и возможно будет расслышать истину. Но и то, доверчиво прильнув к приёмнику, не дайте залить ухо глиной: «Ложь богата и разнообразна, истина скудна и непритязательна, у неё, бедной, всего-навсего один лик» [3]. И всего-навсего один аккорд: что есть истина, если не блюзовый рефрен, заунывный, ухающий, каплющий и тут же просыхающий бесследно, не оставив даже призрака.
Примечания:
[1] Хуан Гойтисоло «Перед занавесом», пер. с испанского Н. Матяш. [Назад]
[2] См.: «a voice that doesn’t present itself as a specific subject, a voice without an owner» (цит. по: Roger Koza. Archeology of the present. An approach to Travis Wilkerson Work). [Назад]
[3] Юрий Домбровский, «Ретлендбэконсоутгемптоншекспир. О мифе, антимифе и библиографической гипотезе». [Назад]
Дмитрий Буныгин