Овсянки

 

Реж. Алексей Федорченко

Россия, 75 мин., 2010 год

 

«Овсянки» екатеринбургского режиссера Алексея Федорченко – очередной прорыв российского кино к западной аудитории. «Tarkovsky!», – зачарованно восклицает западный кинокритик при встрече даже с военным эпиком Михалкова. «Zagadochnaya russkaya dusha» – прекрасно продаваемый на Запад брэнд, востребованнее только сексапильные русские красавицы и злые русские бандиты. В свободное от распития vodki и катания верхом на medvedyah время русские предаются «трансцендентной» медитации на темы смерти и вечности, достигая в этом невиданных на презренном материальном Западе высот.

Своим дебютным фильмом «Первые на Луне» Федорченко зарекомендовал себя как автор мокьюментари, псевдокументальной стилизации. В этой монтажно-игровой картине имитировалась кинохроника из архивов НКВД и Лиги наций, и рассказывалось, что Советы запустили ракету на Луну еще в далеком 1938 году. Ужасы сталинских репрессий и гордость  за нашу науку накладывались на искалеченные судьбы первых советских космонавтов. Но фильм так и не вышел дальше мотивов разоблачительных публикаций перестроечного «Огонька». Это мокьюментари скорее пародировало советский науч-поп, а если сравнивать с «Забытыми негативами» Джексона, проигрывало ему и в мастерстве фальсификации, и в остроумии. Все-таки основная «фишка» мокьюментари в том, что зритель понимает – его дурачат.  «Первые на Луне» получили приз как документальный фильм на Венецианском кинофестивале.

В «Овсянках» Федорченко продолжает имитировать реальность, экранизируя одноименную повесть Осокина. Выдуманные ритуалы народа меря, реально существовавшего племени, ассимилированного славянами около XIV века, ничуть не менее фантастичны, чем наш первый полет на Луну. Директор провинциального целлюлозно-бумажного комбината Мирон (Цурило) вызывает к себе фотографа Аиста (Сергеев). У директора умерла жена, и теперь ее надо похоронить по обычаям меря. Директор и фотограф моют тело жены, вплетают в лобковые волосы цветные ниточки и везут завернутую в одеяло Танюшу на берег реки. Вода –  основная составляющая мифологии меря. Утонуть для меря – лучшая смерть, с водой связано понимание жизни как сонливо текущей реки забвения.

«Овсянки» в целом и похожи на такое постепенное погружение в псевдоритуальное забытье. Джип главных героев долго-долго едет по осенним дорогам сквозь провинциальную хмурь лесов, полей и поселковых улиц. Директор рассказывает фотографу про сексуальную жизнь с женой, но постепенно вырисовывается любовный треугольник, отчего фильм отдаленно напоминает «Любовника» Тодоровского. Оказывается, Аист был тихо влюблен в Татьяну, но отдавалась она своему грубому бесчувственному мужу. Флэшбэки рассказывают также об отце Аиста (Сухоруков), провинциальном журналисте, фантазере и графомане, умершем от водки.

Федорченко предлагает востребованный и у нас, и на Западе взгляд на Россию, как на страну склонную к житейской апатии и меланхоличным мечтам. Даже начинает казаться, что в этой стране не существует никакого правительства, а все это территория чьего-то грустного сна. Жители заворожено смотрят на себя и на все, что вокруг. Так что загорись их дом – лишь будут смотреть еще зачарованнее. Федорченко и сам понимает, что такой взгляд слишком утрирован, и видимо, пытается разбавить его иронией. Тело покойницы сжигают на черенках от лопат, куда с непонятными целями подкладывают уголь для мангала. Директор вспоминает, как местная самодеятельность исполняла песню «Запах лета» – более шизофренической интонации не смогли добиться ни ДК, ни Гражданская оборона. И, наконец, в финале птички-овсянки внезапно вырываются из клетки, водитель отчаянно машет руками, и джип летит с моста в реку.

Мне вот эта характерная страсть Федорченко ставить в своих фильмах жирные ляпы не очень понятна. В «Первых на Луне» за шпионскую киносъемку спецслужб выдавались кадры мало того, что качественно снятые на профессиональную технику, так еще и озвученные. В «Овсянках» исчезновение древней народности подано в свете наступления всеобщей стандартизации и коммерциализации (супермаркет), при том,  что, кажется, на землях, выдаваемых за родовые, для меря не существовало ни советской власти с ее социальной разрухой, ни современной России, ориентированной на добывающий промысел.

Весь фильм два взрослых человека проживают в системе координат секса и смерти, которая выглядит искусственной от того, что не предполагает ни высоких чувств, ни семьи как ячейки общества, ни профессиональной реализации, ни каких-либо амбиций, да хоть элементарной зависти, а только какой-то подростковый инфантилизм и отрешенность. «Мужчины, вы нас не хотите?», – спрашивают директора и фотографа две случайно подошедшие женщины. Ну, то есть понятно, нам до этого объясняли, что это обычаи меря, что так принято. Но зачем весь фильм упрощать человеческую психологию до уровня банальных анекдотов? Да еще делать серьезное выражение лица? В русской культуре есть сформировавшееся отношение и к табуированным темам, и сакральным. Любовь и смерть существуют в нашей национальной мифологии в знакомых всем образах. Возьмите сборник сказок Афанасьева, где мертвые страшны, где герои идут на подвиг ради любимых, и где ради личной выгоды посылают на смерть. И абсолютно любая мифология, как отлично показал Джозеф Кэмпбэлл в книгах «Герой с тысячью лиц» и «Мифический образ», является проекцией из нашего подсознания общечеловеческих архетипов. Я не вижу в «Овсянках» ничего, что говорило бы о персонажах фильма как о живых людях, звеньях в человеческой цепи и жителях страны с богатейшим культурным и исторически фоном. Ото всех кадров в нем, с надоедливым смотрением в затылки и непременным расфокусом, сквозит пустотой. Режиссер и сценарист откровенно морочат зрителю голову.