«Мы всё здесь взорвём» (On va tout péter)
Реж. Лех Ковальски
Франция, 109 мин., 2019
От автора. Сейчас, когда в Беларуси проходят протесты против фальсификации результатов выборов, а задержания и избиения активистов и случайных прохожих ОМОНом, военными и людьми без формы и опознавательных знаков стали «новой нормой», многие бросают книги и кино, – чтение новостных сводок занимает почти всё свободное время, а взгляд забит бесконечными плакатами, граффити, репортажами, которые воодушевляют или возмущают по стольку раз на дню, что способность к эмпатии по отношению к далёким или выдуманным персонажам порядком изнашивается. Я, впрочем, не перестал смотреть кино – но в каждом кадре – игровом, документальном или анимационном – вижу отражение происходящего во дворах и на улицах Минска. Иногда, как в случае с фильмом Ковальски, вероятно, это не плод моего воображения. Иногда мне кажется, что бесконечное соревнование в креативности лозунгов и быстрый выброс эмоций, присущий типичному для современной кризисной ситуации просмотру, пересматриванию и распространению вирусных видео, заводит в эмоциональный тупик, а кино – один из возможных способов выйти из него. Пусть многим и «не до кино», Ковальски рассказывает и о нашем настоящем – протестах «без лидера», об усталости, выгорании и маленьких победах, и о будущем – неизбежном приходе «эффективных менеджеров», которые непременно всё оптимизируют, запустив новый виток борьбы.
Лех Ковальски – праздный соглядатай, прочертивший бледным пунктиром своей как будто бесцельной походки множество явлений и событий. Когда-то запечатлевший падение американского панк-рока (D.O.A. и Born To Lose), теперь он обращается к заранее обречённой на полнейший провал забастовке рабочих захолустного французского завода, производящего запчасти для гигантов автомобильной индустрии (в первую очередь – Рено). Почти сорок лет и множество фильмов спустя, сменив Сан-Франциско на Ла Сутеррен, звёзд на работяг, Ковальски снимает ту же историю, которую обнаружил и во многих других своих фильмах, – люди ни на что не годятся, а за воодушевлением, вызвано оно рёвом гитар и наркотиками или борьбой за свои права, обязательно следует похмелье. Старый мотив, наигрываемый не особенно-то и умелым уличным музыкантом в пустом подземном переходе. Знакомые до тошноты слова, повторяющиеся без конца. Меланхоличный закадровый комментарий чужеродной нитью вплетается в канву происходящего: «Возможна ли вообще революция? Что она вообще значит для потребителя, которыми все мы стали?» Слова «попутчика», а не соратника.
Ковальски действительно чужда умелость. Он, кажется, не способен, – или не стремится – поймать эффектный кадр или смонтировать историю под обещанные в промо-описании ритмы рок-н-ролла. Рабочие без устали обсуждают свою почти уже потерянную работу, лживых политиков и особенности рыбалки на бойлы. Они принимают решения и раз за разом терпят поражение, и никакая бодрая ритм-секция не тащит фильм вперёд. Неудивительно, что протест иногда может показаться бесцельным. Хорошо, если бесцельной не покажется жизнь.
Но «неумелость» – и есть настоящее достижение режиссёра, отказывающегося рассказывать складную историю из жизни сопротивляющихся. Забастовка – не способ пощекотать нервы зрителя перед экраном, у неё есть лица, и за каждым – множество противоречивых историй, мыслей, эмоций. Именно с такого лица – рядового, по сути, участника забастовки – Ковальски и начинает фильм. Ведь рабочие GM&S и в самом деле не революционная партия с пламенным лидером во главе. Всеобщая конфедерация труда, самое крупное профсоюзное объединение во Франции, предала их интересы. «Бесформенность» фильма отражает горизонтальность организации протеста, хотя в обоих случаях речь идёт не о невозможной бесструктурности, а о слабости формы. Когда разработка чёткой стратегии невозможна, постоянная адаптация к изменяющимся условиям, импровизация – достоинство, а не недостаток.
Столкнувшись с угрозой закрытия своего завода, рабочие осознают, что и вне профсоюза они составляют цельное сообщество, способное на самостоятельные акции. Ковальски, конечно, не может быть «лицом» наравне со всеми, но не является он и любопытствующим американцем. Никогда не принадлежавший к «большой» киноиндустрии, во время учёбы он и вовсе подрабатывал то столяром, то грузчиком, то съёмкой порно. Начав снимать собственное кино, он неизменно занимал сторону своих «персонажей». Он экспериментировал с форматами и различными медиа, встраивал киносъёмки в широкие активистские инициативы, выписывал гонорары людям, задействованным в его проектах. Однажды Ковальски рискнул пригласить бездомных, фигурантов одной из своих картин (Rock Soup, 1991), на премьеру в Сандэнс – и поплатился участием в фестивале. Так и на съёмках забастовки, когда Ковальски вынуждают заодно с журналистами покинуть помещение, где за закрытыми дверьми проходят переговоры промышленников и рабочих, самого его никак не спутать с телевизионщиками, задающими глупые вопросы и не заинтересованными в том, что они снимают. Именно этим объясняется интимный характер комментария режиссёра, который пытается не узурпировать право репрезентировать протест, а выстроить своё отношение к нему.
Вопреки мнению техницистов, камера – не просто «кинематографический аппарат, пассивно записывающий происходящее»: такое абсурдное утверждение стоит постулатов о невидимой руке рынка или неизбежности глобализации, которые боссы проповедуют рабочим, заполняя тем временем свои карманы государственными субсидиями. Камера неотделима от производства идеологии, даже – или тем более – если это камера скрытого наблюдения или «автономный» дрон. Что уж говорить о камере ангажированного режиссёра, актора событий, которые он фиксирует на плёнку. Ближе к финалу «Мы всё здесь взорвём» руководствующиеся здравым смыслом, а не досужими умствованиями бравые «флики» выносят с демонстрации Ковальски вместе с его «кино-глазом». Рабочие подбадривают его криками – для протестующих режиссёр и его камера стали «своими чужими», способными показать не только изматывающую борьбу, но и слабо тлеющую надежду на то, что в ситуации, когда ты вынужден играть по чужим правилам, возможна хотя бы частичная победа.
Максим Карпицкий
25 сентября 2020 года