Второй номер журнала Cineticle был посвящен французскому кинематографу. Один из предыдущих выпусков назывался «Восточная Европа». Сортировать фильмы по странам и регионам – привычка, быть может, практичная и удобная, но уж, во всяком случае, дурная. Алексей ТЮТЬКИН объясняет коллегам и читателям, почему любая попытка присвоить фильму большое национальное имя не то чтобы чревата игрушечной войной синефилов, но, главное, тщетна и обречена на бесславный провал.
Как разжечь межнациональную рознь между теми, которым, казалось бы, нечего делить, – например, синефилами?
Это просто.
Возьмём для примера синефилов из Украины и Армении – для наглядности только, а не для того, конечно же, чтобы подпасть под какие-то там статьи и быть привлечённым к уголовной ответственности за разжигание межнациональной розни.
Итак, приезжают украинские синефилы на кинофестиваль «Золотой абрикос» в Ереван, смотрят кино, а потом самый умный из них восходит на сцену и начинает свою речь такой фразой: «Сергей Иосифович Параджанов – украинский режиссёр…». Конец фразы утопает в криках (некоторые реплики выкрикиваются по-грузински) и всеобщем шуме. Украинские синефилы спешно ретируются.
Спустя полгода армянские синефилы приезжают на кинофестиваль «Молодість» в Киев, смотрят кино, а потом самый умный из них восходит на сцену и говорит: «Украинский кинематограф создан тремя выдающимися режиссёрами – одним украинцем и двумя армянами». Армянские синефилы ретируются ещё до того, как начинается гвалт, трещат от возмущения вышиванки и кресла кинотеатра «Октябрь».
Назавтра дипломатические отношения между Украиной и Арменией разрываются, и начинается буффонада и фарс.
Нас так научили и продолжают учить: это земля наша, Париж принадлежит нам, это исконно (…) земли (подставьте националистический эпитет сами). Некоторые сознательно радуются, что Сталин присоединил к Украине Буковину, некоторые с серьёзным лицом обосновывают, что Чехов был украинцем, а адмирал Нахимов был именно таким замечательным флотоводцем, потому что не был русским. Национализм – это идиотизм (и пусть простит меня Сартр, у которого я позаимствовал не содержание, но синтаксис этой фразы). Внутренний национализм, тот, который сермяжный, кондовый и шароварный.
Кадры из фильма Жака Риветта «Париж принадлежит нам»
Есть национализм, который захватывает мягко. У Макса Бирбома, автора превосходного в смысле стиля и смысла романа «Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви», есть удивительный шарж. На нём изображены два великих английских писателя – один поляк, другой американец. Лобастый Генри Джеймс в ажитации хватает бородатого Джозефа Конрада за плечи – иллюстрация английской литературы на переломе веков. Как-то у них, у англичан, всё обстоятельно: говорить о польских корнях Конрада или невзначай вспомнить о выдающемся американском брате Генри Джеймса можно только в отблесках камина, выпив бокал шерри и выкурив сигару до половины. Некоторых националистов аж завидки берут: ведь отобрать у москалей Николая Васильевича Гоголя можно лишь, признав его писателем малороссийским (отчего он не писал по-украински, столько мук принеся своим украинским свидомым потомкам?).
Но есть и грубый вариант национализма. Национализм – это чистая работа с территорией. Есть территория – и она наша (а «наша» территория – это та, которая определена таковой). Вроде бы должен быть вектор наружу, но нет, проще занавесить всё железно-бамбуковым занавесом и действовать внутри, забыв банальную термодинамику, которая касается не только физических, но и социальных пространств. И тут парадокс: детерриториализация должна происходить вовне, но она возгоняется в пространство дискурса, из которого её очень сложно извлечь. «Кровь и почва» становится чем-то невербальным – неуловимым, что заставляет стучать по столу кружками, когда в мюнхенскую пивную ненароком заходит еврей. Этот дискурс очень уязвимый, его легко украсть, чуть-чуть подправить и развернуть в теорию сверхчеловеков. И тогда из слова «национализм» запросто вырывают центральные буквы – и вот уже нужна новая почва, и печи не справляются со сжиганием трупов, и танки продвигаются вперёд.
Кадры из фильма Дэвида Мэмета «Убойный отдел» и Жан-Люка Годара «ЖЛГ. Декабрьский портрет»
Но есть ещё и внешний национализм, связанный с поиском идентичности. Идентичность – главная проблема многих, которые ищут твёрдой земли. Идентичность. Сакральное слово – в наше постмодерновом мире, где сакрального не существует. Оно не существует, а идентичность – вполне.
В «Убойном отделе» Дэвида Мэмета столкнувшийся с зыбкостью своего положения главный герой пытается стать-евреем (национальное относится к становлению; радует, что эту фразу уже не может прочесть Жиль Делёз). Ударный эпизод № 1: афроамериканец-полицейский называет оперативника убойного отдела жидом; ударный эпизод № 2: молодой каббалист спрашивает главного героя, кто он есть на самом деле, сначала показав ему геометрические преобразования с пентаграммой и двумя треугольниками, складывающимися в могендавид. И вот уже персонаж Джо Мантенья попадает впросак, всего лишь начав поиски идентичности.
Ещё пример. Размышляя в эссе «Казус Кафки» об идентичности и её поиске, Кирилл Кобрин вспоминает историю еврейского писателя Оскара Баума, который ходил в немецкую школу. После уроков немецкие и чешские школьники дрались, и в одной из таких потасовок Баум получил удар пеналом по глазам и ослеп. Густав Яноух пишет, что «Еврей Оскар Баум потерял зрение как немец, каковым он, в сущности, никогда не был и каковым его никогда не считали. Может быть, Оскар – печальный символ так называемых немецких евреев в Праге» [1].
Два случая желания/нежелания идентифицироваться – и оба заканчиваются негативно. Поиск идентичности – это попытка встроиться в эталон, узнать, насколько точно к этому эталону ты соответствуешь (Сьюзен Сонтаг пишет в дневнике: «Что доставляет мне удовольствие? Музыка. Влюбленность. Дети. Сон. Мясо» [2], и этого достаточно, чтобы не совпасть с эталоном веганствующих лесбиянок). Любой эталон пуст (Делёз), всегда найдётся свойство, которое вытеснит тебя из эталонного множества. «Ти і справді, українець? А чого не скачеш?» – «Ты – русский? А скажи-ка, чей Крым?». Всегда найдётся зазубрина, за которую зацепишься. А если не зацепишься, за неё тебя зацепят другие. Националистский дискурс зиждется на выборе, к которому принуждают тебя другие, не давая возможности отказаться. Это всегда так гнусно – когда тебя ставят перед выбором, условия которого придуманы другими.
Кадр из фильма Алана Пакулы «Выбор Софи»
О том, что эталон не просто пуст, но и опустошён намеренно и злокозненно, можно судить по следующему эпизоду. В фильме Раду Жуде «Браво!» неполиткорректный поп выдаёт следующий пассаж – пример бытового идиотизма, чего-то вроде астрологического «Все Скорпионы сексуальны, Весы – колеблются, а Близнецы принимают двойственные решения»: «Каждое племя существует на земле для чего-то. Евреи – для мошенничества, турки – для проклятий… Мы, румыны, для любви, чести и христианского мученичества. И у каждого народа есть свои привычки. Евреи много читают, греки много говорят, у турок много жен, у арабов много белых зубов, немцы много курят, венгры много едят, русские много поют и пьют, англичане много думают, французы очень следят за модой, армяне много бездельничают, у черкесов много шнурков на одежде, итальянцы едят много пончиков, сербы много мелют, а цыган много бьют». Дичайшая смесь свойств, в которой хватает места и шнуркам на одежде, и мошенничеству, свидетельствует только об одном: самая лучшая национальность у того, кто говорит.
Когда посвящённая поиску идентификации «Ида» Павла Павликовского получила «Оскар», вопросы к этому фильму слегка затихли под воздействием мировой награды. До «Оскара» поляки «обижались» на Павликовского (поляк? британец?) за то, что он выставил их в неприглядном свете: как будто бы именно Павликовский, а не Клод Ланцман впервые рассказал о том, как поляки радовались, что евреи из многочисленных местечек внезапно «исчезли» в «лагерях на берегах Буга».
Поляки могут расстроиться, почувствовать себя ущемлёнными и даже задетыми, поэтому, раз уж помянут фильм Ланцмана, то нельзя не вспомнить что «украинец немного отошел, метров на десять, и стал палить без разбора по людям в вагоне. Всюду были кровь и выбитые мозги» [3]. Для человека в поиске украинской (на самом деле – любой) идентичности есть лишь ловушки: первая – идентифицировать себя с этим украинцем-палачом из Треблинки, вторая – попасть под огонь пропаганды, которая изобретёт свой эталон украинца. Потому как национализм (внешний) – это идеологизм.
Кадр из фильма Павла Павликовского «Ида»
Рефлексируя о кинематографе, националистический дискурс представляется совершенно ненужным, излишним. И отсюда всего один шаг, чтобы понять: он не нужен как таковой. Жан-Люк Годар – не швейцарец, а кинематографист (а уж «французским режиссёром» его удобно называть лишь в том случае, если в сдаваемом редактору тексте вы избегаете повторений). Несомненно, кинематограф можно назвать национальным, но в размышлениях о фильмах и режиссёрах этот подход плодотворностью не отличается. Нет, для тех, кто хочет обосновать, что Голливуд был создан украинцами (можно ещё вспомнить и ковбоя-казака Володымыра Палагнюка) или немцами/австрийцами/евреями (Мурнау-Ланг-Премингер-Уайлдер-Сирк и ещё десяток имён) и даже (с натяжкой) французами (Ренуар и Жак Турнёр), это очень плодотворный подход. И это будет именно внешний национализм – со слезами на глазах целующего родной стяг (через три года после Революции Достоинства блакитно-жовті, вывешенные на балконах и там позабытые, почти истлели) и пытающегося доказать, что Пауль Целан был украинцем.
С кем же идентифицироваться, если национальное столь легко может стать предметом грязной игры? С человеком, пусть его лицо и стирает морской прибой. Нужно найти новую, не связанную с картой территорию, новый дискурс, может быть, определяющий человека как существо мыслящее (это кажется банальностью только на первый взгляд). Или хотя бы начать со слов мудрого Жана Ренуара, который на укоризненные вопросы «Почему ты решил жить в Америке? Ведь ты же – француз?», неизменно отвечал: «Я – человек кинематографа» [4].
Источники
[1] Кобрин К. Modernitè в избранных сюжетах. Некоторые случаи частного и общественного сознания XIX-XX веков. – М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2015. – С. 55-56, сноска 26. [Назад]
[2] Сонтаг С. Заново рожденная. Дневники и записные книжки 1947-1963. – М.: ООО «Ад Маргинем Пресс». – С. 110. [Назад]
[3] Ланцман К. Шоа. – М.: Новое издательство. – С.49. [Назад]
[4] Ренуар Ж. Моя жизнь и мои фильмы. – М.: Искусство, 1981. – С. 217. [Назад]