Метаморфозы (Métamorphoses)
Реж. Кристоф Оноре
Франция, 102 мин., 2014 год
Называя Кристофа Оноре «одним из самых непредсказуемых французских режиссеров», Британский киноинститут делает ему честь. Скорее ему подойдет эпитет «неровный». Из десяти полнометражных фильмов не было ни одного по-настоящему непредсказуемого, а качество колебалось от фильма к фильму с разной степенью удобоваримости. Тогда как «Метаморфозы» действительно выбиваются из его фильмографии, создавая свой особый поэтичный мир.
Если допустить сравнение монтажного метра со стихотворным, то фильм скорее снят амфибрахием, чем более аутентичным по отношению к источнику гекзаметром. Так, открывающая сцена с Дианой и Актеоном, после небольшого вступления под аккомпанемент 32 симфонии Моцарта, состоит из 19 планов продолжительностью в среднем 15 секунд. Планы в свою очередь составляют своеобразное трехстишие – с ударением на второй слог. Именно в эти моменты акцентируется движение персонажей. И неизбежная развязка: смерть Актеона и переход к следующему стиху. Далее, следуя логике перевоплощений, 32 симфония перетекает в элегические поп-напевы Бакстера Дьюри, а силлабо-тоника довольно резкими, но все же уловимыми росчерками, переходит к античной метрике. Например, в эпизоде, когда Юпитер повествует о «спасении» Ио из-под взора Аргоса, а бог-гонец, дабы усыпить бдительность «всевидящего», рассказывает историю о появлении свирели. Вдвое увеличивается число планов и их продолжительность: 43 по 30 секунд в среднем. Семь строк из шести метров, приблизительно чередующихся по схеме долгий-краткий-краткий (в секундном выражении 30-20-20) с небольшими изменениями в легенде о свирели.
Все эти построения не более чем умственный эксперимент, позволяющий понять ритм и стиль фильма. Подобное можно проделать и с «Незнакомцем у озера» (2013) Алена Гироди. Более того, картины очень близки по темпоритму, такое ощущение, что Оноре заимствует особое дыхание природы и «божественное» спокойствие героев, не отменяющее, однако, их внутреннего напряжения. Элегантный монтаж звука, неторопливое течение кадров как нельзя лучше подходят античному мировосприятию, насквозь пропитанному сакральностью. Даже профанность у них тесно соприкасается с трансгрессивными практиками. И если у Гироди озеро выступает алтарем внутри пляжа – места для мистерий, выхода в инобытие, то у Оноре оно – место для слияния Гермафродита с томной Салмакидой. Именно туда приезжает Вакх, чтобы в итоге превратить сестер Миниад в птиц. Там, где у Гироди статика, у Оноре движение, метаморфозы тела и места. Орфей пытается остановить их, клеймит и призывает к аскетической жизни, дабы душа более не перерождалась. Но аскетизм не ведет к трансгрессии, равно как и бескровное жертвоприношение. Неслучайно образ Орфея использовали в раннем христианстве; и не зря Жорж Батай регулярно подчеркивает отсутствие трансгрессии в оном. Идеи философа также объединяют двух постановщиков, хотя Оноре подвержен им в большей мере. Примечательна его экранизация «Моей матери» Батая, где Оноре даже в какой-то степени полемизирует с писателем, приглашая на главные роли Изабель Юппер и Луи Гарелля, совершенно не «батаевских» по темпераменту актеров, из-за чего фильм теряет в своем эротическом, на грани порно-образов, воплощении. Однако, этот же прием помогает достичь эстетической целостности в «Метаморфозах». Молодые актеры мало походят на античные изваяния с их величавой статью, приобретаемой с возрастом. Но их бесстрастность, артикулируемая плавными движениями камеры, монтажом и музыкальным сопровождением делают свое дело – это действительно боги в нашем сегодняшнем мире.
Атрибуты современности не столько подчиняются богам, сколько изменяют их. В финальных титрах играет логически завершающая повествование композиция «You Changed Me» Шона Николаса Саваджа. Учитывая, что не все зрители, как правило, доживают до этой части фильмов, рациональней было бы поставить песню хотя бы перед титрами. Впрочем, какая тут рациональность? Здесь только импульсы, только «дионисийское», как выразился бы Фридрих Ницше. Но это он, человек века 19-го, искусственно разделил и развел в разные стороны «дионисийское» и «аполлоническое», объявив их началами в культуре. Для самой античной культуры не характерно подобное разделение. В Аполлоне не меньше хаоса, чем в Дионисе, и совершать иррациональные поступки не находится у него за гранью недостойного. С этой стороны Оноре и предлагает посмотреть на действительность, лишенную дуальности. Мир снова, возможно, как никогда с поздней античности, открыт мифологизации. Юпитер вместо быка выбирает для трансформации грузовик Iveco, Сиринга возвращается с полиэтиленовым пакетом продуктов из Carrefour, сестры Миниады коротают время в кинотеатре, этом рассаднике мифов. Как сказал бы Серен Кьеркегор, здесь дух себя не проявляет. Но то, что античное язычество стремится к нему – тоже его слова. В этом стремлении проявляется застывшая красота статуй, храмов, литературы; в этом стремлении гармонируют надменность с яростью, безумие с созерцанием. Все потому, что античным героям неведом страх, который полагается духом, и им неведомо время, полагаемое авраамическими религиями. Их время, как и дух, определяются не провидением, а игрой. Боги играют с богами и временами, от скуки, заигрывают с людьми. А в играх важно умение сохранять бесстрастность и менять лица, при этом не изменяя себе, своей стратегии игры. И чем дальше заходят игры, тем искуснее становятся метаморфозы