Выживут только любовники

 

Only Lovers Left Alive

Реж. Джим Джармуш

США, Великобритания, 122 мин., 2013 год

Желание сыграть на поле жанра (или даже Жанра) всегда связано с риском. Любая жанровая ревизия или реформация априори отягощена вторичностью, поэтому прослыть реформатором в этом конкретном случае как-то не очень приятно и почётно. Навязать жанру свои личные правила – такой сценарий иногда срабатывает и даёт возможность создания чего-то нового, но чаще всего играющие в шахматы в центре футбольного поля выглядят слегка комически. Вариант стилизации или оммажа жанру вообще рассматривать как-то не с руки, хотя возможность восхититься ремеслом копииста выпадает всегда.

Джим Джармуш снял свой фильм «Выживут только любовники» на поле «фильма о вампирах», удивительным образом избежав тех трёх путей, которые были прочерчены пунктиром выше. Удалось ему это только потому, что он и не собирался играть в жанр и, соответственно, выражать в фильме своё отношение к нему – вампиры понадобились Джармушу как приём, как центральный образ волнующей режиссёра проблемы – древней, как сами вампиры. Проблемы человека.

Это удивительно элегантный жест – снять кино о вампирах, но рассказать больше не о них, а о людях. Без сомнений, такой эффектный приём оценят лишь те зрители, которым интересна поставленная Джармушем проблема, но то, что поднести к лицу человечества зеркало вампиризма и дать увидеть в нём знакомые черты, это может понять кто угодно. Джармуш снял трагическую историю бессмертных мыслящих паразитов (или, что точнее, симбионтов), которые в долгих размышлениях давно разобрались в своей участи – из них проистекает эта вечная меланхолия Марло, взвинченная ажитация Авы, ледяное спокойствие Евы и суицидальность Адама. Каждый из них выбрал своё настроение существования (всё время приходится одёргивать себя, чтобы не написать словосочетание «жизнь вампира»).

В попытках осмыслить с позиции своего личного конечного существования бессмертие вампира, вспоминается Борхес и его усталые, обнищавшие и опрокинутые в первобытность бессмертные. Но Джармуш предлагает совершенно иной тип бессмертного – художника, музыканта, книгочея, писателя, мыслителя. Так связывается вампиризм и творчество, которое оказывается единственным спасением от дурной бесконечности бессмертия. Но и настрой на творчество связан с опасностью пресыщения.

Захламлённые вампирские комнаты в Детройте и Танжере свидетельствуют о глубокой грусти этих существ, из века в век обрастающих вещами. Это побочный эффект бессмертия – фетишизм Адама, когда новая гитара радует и интересует только короткое время, или аннотированный взгляд Евы, которая смотрит в мир, а видит ярлыки линнеевской классификации видов (не Адам, а Ева даёт имена вещам – фильм Джармуша богат такими тонкостями) или данные из каталогов гитар Gibson и Gretsch. Это профессиональная деформация взгляда вампира – видеть уже не мир, но его образ, наслоение текстов, дискурсивный палимпсест. Так строитель мостов видит в Golden Gate не мощь архитектуры, а эпюру распределения силовых факторов, так врач видит не красоту женского лица, а взвешивает вероятность перерастания родинки в меланому.

Поразительно, что при таком обнажённом взгляде на мир, в котором уже нет загадки, у них ещё остаются искры радости и удивления. Джармуш иллюстрирует их ударными гэгами – Тильда Суинтон с восхищением читает книги «зрячими» пальцами, с какой-то восторженной радостью «даёт» имя скунсу или разговаривает с мухоморами. Можно услышать также и нотку удовлетворения – стихи Марло, «украденные» Шекспиром (впрочем, тому, кто читает 116 сонет и проникает в его красоту, всё равно существовал «великий бард» или нет), «Адажио» Адама, отданное Шуберту, «чтобы у людей было немного красоты», и его современная дремучая музыка.

Джармуша сложно критиковать за то, что фильм, по сути, бессюжетный – всего лишь несколько ночей из жизни вампиров, незначительные события, окрашенные каким-то стёртым усталым драматизмом. Критика выстроенности фильма излишня, наоборот, Джармушу удалось запечатлеть и показать зрителю существование, разворачивающееся от одного события к другому – каждая ночь как складка, которая вкладывается в предыдущую, как волна, набегающая на берег за другой волной. И при этом – никакой амнезии, всё хранится в памяти. Это иной режим существования, совершенно невозможный для человека, но совершенно логичный для вампира.

«Жизнь» вампиров отягощёна ещё и существованием внутри культуры. И это настоящий хаос, смесь без иерархии, пространство без верха и низа – беспримесный образец постмодернизма, когда из культуры вынимаются нужные образы, слова, идеи; лёгкая фарсовая нота «игры в культуру» только ярче оттеняет тяжесть этой «человеческой игрушки». Существо, прожившее сотни или тысячи лет, просто придавлено культурой – отсюда вся эта перегруженность навязчивыми реминисценциями, все эти имена, цитаты, лица со старых картин и фотографий. Иначе просто и быть не может.

И здесь проявляется странный симбиоз между вампиром и человеком: человек нужен вампиру для существования, при этом к нему развилась уже стойкая брезгливость: Адам ни разу не пожал руки Йену или доктору «Ватсону», стильные перчатки нужны, чтобы лишний раз не прикасаться к миру, мёртвый Йен не вызывает ровно никаких чувств – интересней голоса детройтских койотов в ночи. И в то же время вампиры становятся для человека дарителями прекрасного – впрочем, я не уверен, что все герои алтаря Адама, подобного алтарю из «Зелёной комнаты» Трюффо, были вампирами (Иоганн Себастьян Бах, Марк Твен и Бастер Китон так точно не были, а вот Франц Кафка, Эдгар Аллан По и Шарль Бодлер под вопросом). То есть, без сомнений, существуют и те люди, которые творят, создают общее культурное пространство для всех – людей и вампиров. Вампиры по Джармушу действуют как катализатор культуры и искусства.

Наверное, и это будет единственным лёгким кинокритическим уколом столь выверенного и продуманного фильма, излишне было называть человека «зомби» (дихотомия «вампир – зомби» уже банальность) – из-за этого слегка затушёвываются некоторые акценты, так как и без такого поименования бесконечная тупость и безграничная бодрость человека совершенно понятны. Однако, нежность вампира, его хрупкое заёмное бессмертие  на фоне такого имени человека прочитываются максимально полно. Быть бессмертным, но умереть от голода или заражённой еды (Кристофер Марло умирает от заражённой крови, которая могла бы достаться Еве) – это тонкая шутка Джармуша, которая будет непонятна зрителям, любящим фильм «Я – легенда».

При просмотре фильма Джармуша случается странное, но тесное сближение не с Хорхе Луисом Борхесом, а с некоторыми вещами братьев Стругацких. Возможно, такое прочтение покажется странным, но вампиры Джармуша очень близки люденам (существам, «рождённым от человека, но уже им не являющимся» – по определению из повести «Волны гасят ветер»), но только вампиров, как бы это мягче выразиться, ещё интересуют люди. Удивительные бессмертные из «Пяти ложек эликсира» (или фильма Аркадия Сиренко «Искушение Б.») – это те же самые вампиры, только большинство из них банально проматывают вечность («прожигают», как определяет это действие Адам). Вампиры близки и существам из будущего, мокрецам из «Хромой судьбы», которые умирали, если не читали книг и пытались изменить человечество, приобщая его к ненасильственному обращению с природой.

Вампиры – это и есть те, кому действительно принадлежит будущее. Они поэтому и живут в городах будущего – Детройте, в котором капитализм уже издох, и в Танжере, в котором он и не рождался. Они видели войну за землю, золото, нефть, увидят и войну за воду. Выживут только любовники – Адам и Ева и ещё одна пара, которую они «обращают» в конце фильма. Можно быть уверенным, что они вместе продолжат обрастать гитарами, лютнями, винилами, книгами, коврами, домами, музыкальными отрывками из The Stooges и The White Stripes, стихами, побасенками о Тесле и Шекспире, продолжат слушать ветер и смотреть на звёзды. Просто жить, любить и танцевать, что почти не получается у людей.

Когда я ранее писал о фильмах Джармуша, выстраивая концепцию пробуждения, то я надеялся, что «Любовники» тоже станут таким фильмом, в котором случится это событие – пробуждение. Не случилось – но только потому, что вампиры в фильме Джармуша уже и есть пробуждённые: понимающие мир, стоически выносящие воинственные повадки человека, терпящие весь груз общей культуры, сдержанно радующиеся миру и не потерявшие в темноте веков желание творить. Вероятно, что «обращение» влюблённой пары в конце фильма – это тоже пробуждение, которое нам, людям, не суждено.