В 1927-м году мир становится свидетелем противостояния Германии и СССР. Пока что оно разворачивается лишь на экране, между двумя выдающимися картинами жанра «городской симфонии» – «Берлин – симфония большого города» Вальтера Руттмана и «Москва» Михаила Кауфмана и Ильи Копалина. Пройдут чуть более десяти лет, и авторы этих лент встретятся уже на всамделишной, мировой войне. Расположив картины согласно дуэльной позиции, Дмитрий БУНЫГИН наблюдает, каким образом две нации, два менталитета, наконец, две мелодии бьются в классовых диссонансах.
Киноведы зовут на очную ставку «Берлин – симфония большого города» (1927) Вальтера Руттмана и столичные симфонии Михаила и Дзиги Кауфманов, но те не узнают друг друга. Оба тараторят – диалог не завязать. Руттман снимает открытку, топоним, Вертов и Михаил – карту, космоним. Первый копирует, вторые перестраивают. Мещанский «Берлин» мы видим с точки зрения удобно расположившегося пассажира поезда, трамвая, такси. Человек Руттмана движется в пространстве, утопая в кресле, человек Вертова-Кауфмана, придерживая галстук на ветру, бежит впереди головного вагона – указывать путь.
В «Москве» Михаила Кауфмана и Ильи Копалина того же 1927-го года всё вроде то же, вроде схоже: и операторы на крышах, и шинкованный в монтажной миллионник, и вольный тип композиции – «один день из…». Но, позвольте, что это за «дни»? В Берлине явно длится выходной, тогда как Москва Кауфмана – это мегаполис рабочего дня, понедельника или скорее – так он ещё будничней кажется – вторника. Жизненный поток в руттмановском Берлине бесцельно кружится либо бурлит на месте. Руттман действует как футурист за написанием белого стиха: минуя ладана мстительной рифмы, расхожей метафоры или малейшей звуковой переклички, на каждом тетрадном листе он оставляет лишь по одной букве.
Кадр из фильма «Москва», реж. Михаил Кауфман и Илья Копалин
Хорошо темперированный хаос, как бы Руттман ни вытравливал символы, выбирает себе образ американских горок – праздного движения. В Москве же брюхо города бурчит на монотонной ноте, и, нарастая, оглушительный шум наконец утверждается в ритме: «На работу. На работу». Титр с этой командой появляется и исчезает несколько раз за первые же минуты «Москвы», сигнализируя со всей строгостью: перед вами не хаос, а цикл.
Цикл производственный. Фильм Кауфмана-Копалина с видовым не спутаешь. Пролетарий от буржуя, равно как и понедельник от воскресенья, тем и отличается, что заряжен на созидательный труд. О приносимой государству пользе рапортуют, куда в столице ни сунься. «На почтамт», «По Тверской», «Из Замоскворечья через Москва-реку по мостам» – ведут нас по Городу титры.
Частый гость иллюзионов той поры, за год «побывав» в обоих мегаполисах, по возвращению домой оказывался словно в двух политически неравномерных штанинах. Руттман предлагал ему смешаться с идеальными гражданами Берлина – потребителями услуг: едоками горячего, клиентами такси, посетителями магазинов, завсегдатаями пивных. Играющие дети и зеваки-янки приветствуются. Выделяя процессы труда, Руттман прячет трудящихся, обращая камеру на станок, а не на рабочего. Сами собой щёлкают заводские рычаги и телефонные диски, самостийно поутру водружаются вывески лавок, от души, а не под сторонним давлением гудит механизм всего города, и разве это важно, кем он смазан? Крупный план отводится не машинистке, а клавишам её печатной машинки, которые сливаются в спираль, напоминающую о предыдущих, кубистских опытах Вальтера Руттмана. В «Симфонии большого города» спираль, множа круговые стены, разделяет, во-первых, орудия производства и персонал фабрик, во-вторых, рабочий класс и буржуазию. Симфония Берлина складывается не из гудков, а скорее из окриков: «Челове-е-ек!».
Кадр из фильма «Берлин – симфония большого города», реж. Вальтер Руттман
На взгляд Руттмана – взгляд свысока, но не пойми откуда, поди, с верхней площадки стеклянного шара, внутри которого и заключен Берлин – средний житель города, а значит, и средний зритель фильма, сродни насекомому или, по крайней мере, меньше, чем человек. Право, удивительно, что пропагандой фашизма считают фильмы Рифеншталь, а не «Симфонию большого города» её ближайшего коллеги и напарника.
Москвич же – вровень если не с богами, то с их музейными изваяниями, в чём мы можем убедиться по сцене посещения выставки античного искусства: слепой и вечный взор архаичного божества обращён к новообретённым собратьям, столичным рабочим; между ними нет расхождения ни в физических масштабах, ни в историческом значении. Предполагается, что и зрители, виртуальные туристы, ощутят себя одного роста и с теми, и с другими.
Пока скачущий кузнечиком берлинец вязнет в янтарном плену завитриненных улиц, боевитый москвоид расширяет плавающие границы своей мини-родины – не пройдет и трети фильма, как мы заметим титр «За город». Так расширяется Москва. Куда?
Вальтер Руттман
«Куда» – это, конечно, означает «всюду». Рука Москвы – не решето: когда она дотянется до тебя во славу освобождающего труда, вопрос времени, и отвечая на него, Кауфман пугающе точен. «Весной» – отвечает он названием своего следующего фильма, разумеющегося продолжения «Москвы», в то время как ограниченный понятием пространства мещанин Руттмана мыслит категориями населённых пунктов, вместо симфонии хотя и большого, но всё-таки города, насвистывая «Мелодию мира» (Melodie der Welt, 1929), оборвавшуюся свистом. Через 12 лет Вальтер Руттман скончается от ран, полученных на русском фронте. А ещё через четыре года советские документалисты под руководством соавтора «Москвы» Ильи Копалина войдут в Берлин и исполнят ему отходную – произойдёт это, как и предсказывал Кауфман, «весной».
Дмитрий Буныгин
2 мая 2017 года