В фильме «Мамочка и шлюха» Жана Эсташа герой Жан-Пьера Лео на вопрос подружки, почему он застилает постель таким чудным способом, отвечает, что видел это в кино, добавляя: «А разве не для того нужно кино, чтобы учить нас жизни». Еще раньше Жан-Люк Годар скажет практически идентичные слова о себе и своих коллегах, признавшись, что именно в кино они узнавали об окружающем мире и об отношениях с девушками, учились одеваться, носить шляпы и т.п.
Кино обучало, кино открывало целый мир. И перефразируя слова одного из героев «Банды аутсайдеров», «то ли мир становился мечтой, то ли мечта – целым миром». Чуть позже, резюмируя все это, Серж Даней напишет, что синефилия – это открытие себя и мира посредством кино. А Ямпольский в разговоре о Данейе вспомнит, как тот, первый раз гуляя по Красной площади, рассуждал о фильмах Джона Форда.
О синефилии можно говорить бесконечно и все равно ни к чему не прийти. В своей статье Эдриан Мартин дает ей несколько определений. Бордуэлл или французские критики вроде Скореки – свои. Все это позволяет говорить о синефилии как об уникальном явлении, которое каждый может понимать и переживать на свой лад, либо же искать единомышленников, к лагерю которых можно примкнуть. В этом смысле тяжело говорить о синефилии в общих словах. Любой разговор о ней будет индивидуален, любая попытка трактовки скатится к личным признаниям.
Так, когда тебе двадцать, синефилия и вправду кажется целым миром-мечтой, в котором все разделено на хорошее и плохое кино. Последнее поддается жесткой критике, первое – становится большим, чем жизнь. Синефилия оказывается религией и политической позицией, фантазией и реальностью. Синефилия делает тебя одновременно самым коммуникабельным и самым одиноким человеком на земле. Ее можно воспринимать как историю одной любви, или как войну, где твоими собратьями оказываются те, кто разделяет твои вкусы, или вовсе как психическое отклонение. Здесь, конечно, было бы интересно найти психологическую предпосылку синефилии. Возможно, провести исследование с поиском детских травм и пройтись по безумной фрейдисткой теории. Кто его знает, может, все синефилы в детстве пережили какие-то травмы или были лишены чего-то. Может, увидели то, что им не положено было видеть, или их слишком часто оставляли одних перед включенным телевизором.
В любом случае, на мой взгляд, синефилия состоит из двух этапов. Первый – назовем его условно университетом или ученичеством – это то самое открытие мира посредством кино. И это самое прекрасное время на свете, когда синефилия несет на себе романтический ореол. Учителями здесь выступают Рауль Уолш и Робер Брессон, Джон Форд и Роберт Маллиган, Годар и Трюффо. Одни из них так и остаются наставниками и рассказчиками, позволяющими увидеть иной мир. Другие – становятся еще и твоими друзьями, мнения которых ты разделяешь, чье мировоззрение кажется тебе близким, а фильмы позволяют найти в них частичку себя. Но в отличие от любого киномана или простого зрителя, синефил не может держать все внутри. Синефил состоит из множества противоречий. Он остро нуждается в артикуляции своих переживаний и убеждений. Ему необходим слушатель, читатель и даже последователь. Но вместе с тем, синефил – самый большой эгоист и самый нуждающийся человек в мире кино. Его интересует чужое мнение, только в случае если оно созвучно с его собственным. Он не признает авторитетов. Он может любить никому не нужный фильм только за то, что в нем показана жизнь, частью которой он хотел бы быть. И если обычный критик тут же укажет на десятки слабостей подобного произведения, синефил найдет миллионы аргументов в его защиту. Таким образом топ любимых фильмов синефила всегда расскажет о его составителе больше, чем автобиография или история болезни. И дело здесь не в дурацких блогерских списках с оценками просмотренных фильмов, что кажется мне едва ли не низшей формой отношения с кино. И не в попытке современного кинокритика, подобно патологоанатому, изучить и взвесить каждую часть просмотренного фильма с монотонным бубнением на диктофон, что печень увеличена, а сердце имеет странную форму, а в разговоре о себе под прикрытием кино. То есть та самая попытка дискурса, где конечной целью оказывается возможность если не создание своего мира, то создание мира, в котором еще можно что-либо изменить.
Вот только со временем приходит понимание, что не все девушки похожи на Анну Карину; что носить шляпу не очень-то и удобно; кино, как и все на свете – очень субъективный опыт; а написанное слово никогда ничего не изменит. Этот второй этап – уже самый грустный момент на свете. Юношеский идеализм больше не действует. Реальность берет верх. И здесь необходимо либо признавать свое поражение, либо переходить к куда более радикальным действиям – кураторству, просвещению, созданию кино. Последнее только подтверждает тот факт, что финальной целью синефила всегда остается возможность единения с увиденным на экране. И в этом смысле синефилия – это как болезнь в фильмах Дэвида Кроненберга. От нее либо нужно как можно скорее излечиться, либо смириться с мутацией, чтобы затем, подобно героине Мэрлин Чамберс, выходить на улицы уже не во имя чего-то, а просто ради необходимости выжить. В противном случае ты рискуешь стать 30-40-летним озлобленным задротом, который навсегда потерялся на границе между реальностью и вымыслом, между миром кино и миром, который никогда не будет так же прекрасен, как любой из кадров в фильмах Рауля Уолша.
Являюсь ли я синефилом? Да, конечно.