Максим СЕЛЕЗНЁВ об одном из главных фильмов года – новой ленте филиппинского режиссера Лав Диаса, получившей главный приз на кинофестивале в Локарно и показанной накануне во Владивостоке.
От предшествующего (From What Is Before)
Реж. Лав Диас
Филиппины, 338 мин., 2014 год
«От предшествующего» – фильм о страхе. Страхе бытовом, домашнем, подсознательном, что заползает в воспоминания о прошлом, в детство и незаметно превращает их в «память о катаклизме». Том страхе, который возрастает с вестью о неожиданном приближении к твоему дому и городу отряда солдат («своих» – солдаты всегда «свои»), но болезненно знакомом еще задолго до этого. Просто однажды он незаметно въедается в повседневность и с тех пор уже не выветривается просто так. Это вынуждает думать о проклятии.
О проклятиях много и навязчиво говорят почти все герои фильма, жители маленького прибрежного баррио, бедной деревеньки в филиппинских джунглях. Начинается все негромко, чередой как будто бессвязных мистических происшествий. Однажды ночью вдруг загораются три разных дома. Кто-то до смерти забивает буйволов-карабао – к чему крестьяне тут же прибавляют рассказы о страшном вое, доносящемся из леса. А в джунглях обнаруживают мертвого человека с двумя колотыми ранами на шее – явный признак ведьмы асванг. Загадочные несчастья скрадываются в неторопливом первом часе фильма, укрываются в глубине его длинных кадров природы и огромных открытых пространств, куда встраивают свои маленькие человеческие занятия местные жители. Величественная скала на берегу, в которой фанатичная целительница Итинг видит облик Богородицы; мощные морские прибои; и конечно, завораживающие джунгли – в каждой точке кадра странная объемность, как потенциальная возможность высвобождения опасного и древнего чуда. Так суеверия жителей совершенно естественно продолжают окружающую их природу. Но, к сожалению, все не кончается одними суевериями – страх продолжает прорастать сильнее, а для того находит новые формы.
Как и раньше, несмотря на внеурочную пятичасовую длительность, Лав Диаса едва ли можно упрекнуть в злоупотреблении зрительским временем и терпением. Такие объемы – вовсе не тяга к эпичности, но только желание добросовестно выстроить повествование на нескольких уровнях, дать место и ход всем мыслительным связям. По мере того как мы ближе знакомимся с жителями баррио, как дальше заглядываем в их обыкновенные дни и заботы, все сверхъестественные мотивы один за одним отпадают. Вместо них проявляется сложный узор из преступлений и виновности. Всматриваясь в человека с пристальной внимательностью (да, долгой и на грани ненормальности), Диас находит его состоящим из ошибок, разрывов, психологических неточностей и нарушений. Вместо того, чтобы повторять знакомое и справедливое сравнение с Достоевским, хотелось бы неожиданно и может невпопад предложить Рауля Руиса. Некоторых его героев, которые также несли в себе тайны и сплошную внутреннюю дезорганизацию, столь сильную, что она уносила их из одной истории в совершенно другую. Персонажи Диаса выписаны той же преступной генеалогией, но только обречены оставаться в одном единственном повествовании-катаклизме, придавленные к нему общим страхом. Даже правительственный шпион, отыгравшая роль, нервически и задушено смеется в тот момент, когда снимает маску и празднует свой триумф – так или иначе, даже она понимает, что остается частью той истории и тех людей, которых только что обрекла на смерть.
С середины в фильм явственно вторгается и третий важнейший уровень – политический. Сначала появляется уже упомянутый отряд солдат, направленный в баррио, чтобы защитить жителей от неведомых врагов (формулировка и аргументация до ужаса знакомые). Впрочем, и сами солдаты поначалу выглядят абсолютно потерянными, не менее испуганными, как бы, действительно, готовыми к внезапному нападению бесплотных злых духов. В этой настороженности угадывается потенциальное согласие воевать с кем угодно, хоть бы и с крестьянами или между собой, только бы унять тревогу, вызванную непонятной окружающей средой. Долго ждать не приходится, механизм набирает достаточный ход, одно страшное событие мелькает за другим, когда, наконец, по радио мертвый президентский голос объявляет о военном положении. Слова, после которых дороги станут патрулировать уже не обходительные вежливые военные, но садисты и банды наемников. Здесь в последних кадрах страх принимает уже физические и животные формы. Страх и боль перед пыткой, перед нечеловеческой ситуацией – тотальностью и беспрепятственностью государственного насилия.
Тогда закадровый голос вновь напоминает нам – все это «воспоминания о катаклизме». Но что значит такое воспоминание? Конечно, это не просто присказка, предлог для интересной истории из стародавних времен. Но, пожалуй, и не реконструкция, не осмысление важного исторического периода своей страны как часто характеризуют фильм Диаса. Скорее «От предшествующего» показывает нам оживающее отражение современности, химеры, слепленные черт те из чего, тянущиеся к нам из прошлого. В одном эссе Райа Мартин писал о пугающем повторении – все то, что случалось при диктатуре Маркоса находило новые и новые следствия, как бы рефрены в несчастьях последних 20 лет (промышленные аварии, преступления, социальная незащищенность). Все это вместе – жуткое вторжение истории в жизнь. И даже уже не истории, а неких кадавров, состоящих из случайных исторических ошметков.
Кажется, в этом и заключается решающее отличие «От предшествующего» от «Белой ленты» Ханеке. Картины, сравнения с которой по признакам сюжетного сходства едва ли можно будет избежать. У Ханеке последовательная цепочка из преступлений и грехов, ведущая к мировой войне, торжественно подтверждалась и насаждалась, не то в назидание зрителю, не то из соображений художественного блеска. Лав Диас же наглядно демонстрирует ее неестественность. Прежде всего, неестественность историческую. Логика торжествует, находя безусловные подтверждения порочности человеческой натуры, но это не значит, что в ней самой нет изъяна. И именно слепо доверяясь априорным связям, мы сперва соскальзываем из предубеждений и суеверий к преступлениям и гибельным страстям, а от них вскоре приходим к тоталитарным политическим жестам. Диас развертывает эту закономерность во всей полноте, но вместе с тем старается подорвать ее, уйти от ее неизбежности.