Чужое тепло. «Отец и дочь» Михаэля Дюдока де Вита

 

Событие, не принадлежащее жизни, невозможно постичь или понять хотя бы в общих чертах. Но это не означает, что нужно оставить попытки его помыслить – даже зная, что в этом случае мышление отказывает. Размышляя о смерти, необходимо отдавать себе отчёт, что размышляешь о том, что разрешила тебе сама смерть. Алексей ТЮТЬКИН, снова и снова пытаясь объяснить термодинамику смерти, обращается к мультфильму нидерландского аниматора Михаэля Дюдока де Вита «Отец и дочь», чтобы сохранить внутри него память и последнее тепло.

 

1.

Наверное, так поспешно отказываться от идеи теплорода не следовало бы. Конечно же, в области физики этот концепт, поясняющий рождение тепла самим своим существованием, окончательно скомпрометирован появлением термодинамики. Но, может быть, он пригодился бы для метатермодинамики?

Последнее тепло человека рассеивается в природе. Представим, что объекты различной температуры – простыня, подушка, больничный воздух – принимают частицы этого тепла. Теплóты смешиваются. Может быть, пресловутый теплород или демон по типу максвелловского (читай: некий посредник между теплом и теплом) ставит на тепло особенную метку, позволяя затем отличать одну теплоту от другой. Если представить себе такую различающую тепло сущность, остаётся сделать ещё один шаг.

Смерть стирает всё, уничтожая сознание, мышление, личность, жизнь. Смерть охлаждает тепло, делая взгляд тусклым, а глаз – остекленевшим. Пальцы уже не удерживают пера, и только волосы растут, словно не осознавая, что пришла смерть. Внутренний двигатель человека после прихода смерти остывает. Но может так статься, что частицы движущего жизнь тела соединяются с другими частицами, создавая некие ансамбли.

Различить виды тепла в смешанном состоянии сложно даже тепловому демону, который долго размышляет, наморщив лоб, перед тем, как вынести вердикт: вот это тепло – от горящего костра, а это – от умершего у огня пастуха. Различные виды тепла… Фантазия часто опрокидывает нас в ересь. Но если принять, что тепло рассеивается, но некоторые его частицы упрямствуют каким-то чудесным образом и остаются неизменными, то станет понятно, откуда берутся призраки, эти зоны остаточного тепла.

 

 

2.

Человек умирает. Живой человек держит его за руку. Смерть выключает подачу тепла. Чёртовы законы термодинамики, не написанные Клаузиусом.

Заново.

Человек умирает. Живой человек держит его за руку. Тепло умирающего создаёт с теплом живущего взаимодействие, не описанное в учебниках элементарной физики. Термодинамика – дерьмо.

Заново.

Человек умирает. В народе говорят, что мёртвого нужно держать за ступню. Я держал за ступню своего мёртвого отца. Твёрдость, окоченелость смерти.

Заново.

Человек умирает. Живой человек держит умирающего за руку. Тепло жизни улетучивается с поверхности тела только что умершего. Часть этого тепла переходит живому. Тепло никогда не исчезает.

Заново.

Человек умирает. То, что случается с другими, можно доверить языку. Но это будет плохо и пóшло, так как язык создан человеком (или всё же человек создан языком?) для того, чтобы быть понятым другим человеком. Язык родился для того, чтобы рассказать, сколько стоит вот эта бутылка молока. Несомненно, в наше уродливое время смерть можно уравнять со стоимостью бутылки молока. Милости просим, как говорится, уравнивайте. Только в смерти есть нечто неуравниваемое – непостижимое для Платона, Гуссерля, Хайдеггера, Витгенштейна, Гегеля, Деррида и Делёза.

Заново.

 

 

Человек умирает. Он приезжает со своей дочерью к реке. Как называлась река? Река называлась. Отец сел в лодку – и мёртвый, и Харон в одном лице. Отец отплывает в смерть. Дочь остаётся на этом берегу. Она ждёт. Отец не возвращается. Устав ждать, дочь уезжает домой на велосипеде. Отцовский велосипед остаётся стоять прислонённым к дереву.

Дочь взрослеет. Она приезжает к тому месту, откуда отец убыл в смерть. Велосипед отца ржавеет у дерева. По дороге дочери встречаются старые люди, едущие к месту отбытия. Дочь удивляется, что они отбывают на тот берег без лодки, так как отец не вернул её обратно. Неотвязно звучит вальс «Дунайские волны». Данубе, Данубе…

Когда уже постаревшая дочь в последний раз посещает место прощания с отцом, она видит, что река смерти заросла густым тростником. Дочь переходит реку вброд, раздвигая тростник руками, словно плотные занавески. Первое, что она видит на том берегу, – занесенная песком лодка отца.

А вот и отец. Дочь сбрасывает обличье старости и подбегает к отцу юной. Создав «Отца и дочь» (Father and Daughter, 2000), Михаэль Дюдок де Вит бросил в пропасть небытия щепоть надежды. На полу – скомканные бумажные салфетки. Сыгранные на аккордеоне «Дунайские волны» успокаивают.

Заново.

 

 

Человек умирает. Его можно вернуть в другом обличье силой памяти. Мы, живые, не знаем: а может быть, это насилие – возвращать того, кто ушёл. Вернувшийся – это всего лишь образ. Слепок в памяти. Оттиск. След. Платон передаёт в «Тэетете» слова Сократа: «Так вот, чтобы понять меня, вообрази, что в наших душах есть восковая дощечка. <…> Скажем теперь, что это дар матери Муз, Мнемосины, и, подкладывая его под наши ощущения и мысли, мы делаем в нём оттиск того, что хотим запомнить из виденного, слышанного или самими нами придуманного, как бы оставляя на нём отпечатки перстней». Как жаль, что среди пирующих не было Жака Деррида, который и Сократа довёл бы до белого каления вопросами «А что такое в этом случае перстень?», «Как снова сделать воск чистым?», «Можно ли заполнить слепок перстня? Чем?».

Заново. Заново.

Человек умирает. Человек умер. Тепло рассеялось в пространстве. Рука живого слегка нагрелась, а потом снова остыла до нормальной температуры. След перстня на воске не затянулся. Надежда на встречу призрачна. Мы ещё здесь. Они уже не здесь. Человек умирает. Ты ещё чувствуешь его чужое последнее тепло. Ты будешь чувствовать его последнее тепло всегда.

Заново. Заново. Заново.

 

 

Алексей Тютькин

 

 

– К оглавлению номера –