Есть явления, о существовании которых знают все, а о сущности – никто. Смерть – одно из этих явлений. В начале 90-х годов Александр Сокуров находился под несомненным влиянием некрореализма и добавил в это течение несколько своих работ, в которых показ смерти и состояний, с ней связанных, подробен до крайности. Алексей ТЮТЬКИН рассматривает эту крайность на примере одной из наиболее значительных картин Сокурова «Круг второй» и показывает, как смерть в кино может стать краеугольным камнем новой этики и, следовательно, помочь живым.
У гражданина Афин времён Перикла, гунна, вторгнувшегося в Европу, голландского протестанта XVII века, эсэсовского офицера или каннибала из Новой Гвинеи была своя, определённая сложившимся социальным порядком этика. Нет никаких сомнений, что все эти «этики» отмечены относительностью их характера, причём каждая из них совершенно неприменима и даже неприемлема для всех остальных случаев.
Тем не менее, этика, как и любая общая, созданная мышлением дискурсивная практика, имеет своим основанием нечто недискурсивное, может быть, неосмысляемое, не выражаемое в законах и уложениях. Такая интуитивная дихотомия этики на «дискурсивную» и «недискурсивную» проблематизирует этику как структуру, связанную с концептом «человек», сегодня рассматриваемом чаще всего как нецельное, намеренно стратифицированное пространство.
Указанная дихотомия также позволяет определить этику как практику, которая делает «человека фрагментарного» цельным, очерчивая границы его пространства. Кроме того, такой подход к этике, разграничивающий социальное и не экспроприированное общественным порядком, позволяет определить предел помысленного, то есть ту границу, к которой стремится мысль об этике, скользящая по поверхности дискурсивных практик.
Если рассматривать именно «дискурсивную» часть этики, то следует отметить её слабость из-за ее относительности, укоренённости в социальном порядке, который в наше время изменяется с огромной скоростью. Этика, выраженная в законах, императивах и кодексах, осмысливалась критически в работах многих авторов, которые отмечали неабсолютность рационального подхода к этическим положениям. Сегодня большинство этических норм даже профанируется именно в силу своей нормативности, попытки приведения социума к единой системе действия.
Кадр из фильма Александра Сокурова «Круг второй»
Представив понимание этики как двухчастной структуры и определив относительность её «дискурсивной» части, важно найти некое событие, отношение к которому может сформировать «недискурсивную» часть этики, её основание. Его выявление позволит отыскать силу, которая точнее определит человека как «человека этического», который не совершает зло не потому, что так предписано определённым извне моральным кодексом, а сопротивляется ему, обращаясь к самому себе и соотносясь с некими чувствами.
В качестве пропозиции такого общего для всех события рассматривается смерть близкого человека. В 1990-м году, вероятно проникнувшись некрореалистической эстетикой своих подопечных, Александр Сокуров снимает по сценарию Юрия Арабова фильм «Круг второй». Не будучи чужд юмору самого густого чёрного цвета и осмыслив некоторые приёмы Евгения Юфита и Игоря Безрукова, фильмы которых были сняты в его мастерской, Сокуров всё же остался верен звучанию особенно серьёзной ноты.
Смерть отца в «Круге втором» – событие страшное, разламывающее жизнь, речь, противящееся осмыслению, недискурсивное, пусть дискурс и пытается его встроить в свой порядок. Именно взаимодействие с неосмысляемым событием, а также попытка его осмыслить порождают этическое чувство в человеке, не связанное с «дискурсивной» этикой, которая работает в режиме табу, долженствования, слепого подчинения Закону.
Предложенный Кантом моральный закон, который внеположен укладу конкретного общества и наиболее отвечает этике, как системе, противоположной Природе, требует такого же «неприродного» к нему отношения: Закон дан, нужно ему соответствовать, все остальные эффекты, возникающие в ходе такого соответствия, побочны. Кант же, с его «свободным самопринуждением», в пределе смыкается с самыми манипулятивными стратегиями Церкви, которая за десятки веков великолепно отработала методы взращивания в человеке чувства вины перед Долгом, неоплатность которого породила одну из мощнейших моральных систем, относящихся к «дискурсивной» этике.
Кадр из фильма Александра Сокурова «Круг второй»
«Я всё сожгу, а отца не нужно сжигать». Дмитрий Малянов, персонаж «Круга второго», перед лицом смерти отца косноязычен, неуклюж, нежен. В этом своём состоянии он предельно открыт и ясен: смерть близкого, смерть отца забрала у него речь, но дала понимание, которое невозможно выразить словами. Если бы не было кинематографа, то ухватить это состояние выхода за границу дискурсивного было бы невозможно. Буров и Персов, глаз и ухо Сокурова, запечатлевают недискурсивное и передают зрителю.
Смерть, как и этика, также имеет двухчастную структуру, разделяясь на «дискурсивное» и «недискурсивное». Смерть в мире живых, как показывают Сокуров и Арабов, становится событием, которое язык/дискурс из-за бессилия своего опошляют донельзя. Разговоры врачей о больнице, в которой всё было бы проще, женщина-врач, поминающая Ильича, завещавшего бороться с бюрократизмом, или затяжные эпизоды с деловитой служащей ритуального агентства, демонстрируют, что говорить о смерти можно, но стыдно. Отсюда и этот комизм – от нестыковки языкового и того, что находится за его пределами: хочется попытаться п(р)очувствовать, но нужно слушать разговоры о подушечке и одеяльце.
«Недискурсивное» отношение к смерти характеризуется действием: обмывание мертвеца в снегу на строительной площадке, возле гусеничного трактора, соединяет двух мужчин особой связью. При всех прозаических реалиях действия (сын обмывает тело отца, сосед, закурив, стоит на стрёме), с учётом абсурдной окраски бытового события, которое стало его причиной (в квартире отключили воду), это ритуал, приближающий к смерти максимально близко. При этом отношение к смерти другого человека переживается как личная, индивидуальная смерть: нет ни мышления, ни (о)сознания, ни слова – только холод, снег и вечерний свет.
Кадр из фильма Александра Сокурова «Круг второй»
Трюизм: моя личная смерть непознаваема, невозможна во время моего существования; смерть другого человека не менее непознаваема, но потенциальна. Моя личная смерть может быть объектом моих размышлений виртуально, может быть, в трансгрессивном ключе, но не как переживаемое событие. Потенциал смерти «Я» как события, фундирующего «недискурсивную» этику, вероятно, огромен, но его раскрыть весьма трудно, потому что живому думать о смерти не хочется. Совершенно точная и страшная в этой точности деталь: Малянов сидит у рукомойника, бальзамировщики выполняют свою работу, а потом один из них, встретившись с Маляновым взглядом, улыбается ему и продолжает подкрашивать лицо мертвеца.
Мёртвое проблематично для живых. Это проблема не столько выражения невыразимого, но разделения неразделимого. Приближение к смерти всё равно останется невыразимым. Пережитая смерть другого/близкого вполне может вложить в душу ощутимое только сердцем присутствие, но для этого нужно уметь чувствовать и, вероятно, молчать. Сокуров, показывая как бальзамировщики толкутся у мёртвого тела, постоянно его переступая, доказывает, что и частое соприкосновение со смертью притупляет чувства.
Смерть другого человека, сегодня кажущаяся событием нулевой моральной силы, требует возвращения своей мощности воздействия. Именно такое событие, не будучи обработано дискурсивным порядком, станет залогом и основанием «недискурсивной» части этики, которую не нужно представлять в виде указаний. Возможно, смерть близкого человека разбудит этический потенциал; пусть такое событие травматично, но в этой травме есть нечто, что не позволит забыть боль и совершить осознание небытия.
Алексей Тютькин
Декабрь 2019 года, май 2020 года