***
ЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИМИААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА
хвилі людей зійшлися
чорний екран – прелюдія перед народженням сюжету
вона може бути короткою, а може бути довгою, наприклад сім довгих днів протягом яких глядач прикутий до крісла. Його кістки поступово атрофуються. Він більше ніколи не зможе не дивитися фільм. Око сприймає колір, розрізняє предмети на екрані, вухо сприймає звук. Це твій голос? Це мій голос? Це наш голос?
Поволі з’являються титри. Знайомі літери, які складаються в імена та прізвища акторів, які грають якісь ролі, якихось людей, персонажів. Персона, особа, лице. Щось, що нагадує мені подобу людини, людини яку я десь бачив, яку зустрічав на вулиці, на роботі, в метрополітені. Звукова хвиля, проходить крізь тіло не помічаючи його існування. Я не існую для риски в повітрі. Постріл, стріла що застрягає в шлунку. Кров заливає паркет. Навряд чи я дійду до телефону, щоб викликати «швидку». «Швидка» мчить проспектом Гагаріна. Якби вона рухалась вертикально, вона б наздогнала швидкість космічного корабля «Восток-1». Усмішка санітара, усмішка сатани. Паморочиться в голові. Як в той день коли проходив медичну комісію, від військкомату. Я не зміг би керувати літаком.
Хтось завжди поруч зі мною, хтось записує кожен мій крок. Я беру пакетик чаю Greenfield і двічі занурюю його в окріп. Вода перетворюється на буру рідину з присмаком бергамоту. Терпне на кінчику язика. Стрілка, довга стрілка годинника робить оберт. Чай покривається білою плівкою. Хтось спостерігає за мною, хтось дивиться за тим, як я читаю книжку, як я перегортаю сторінку за сторінкою. Кириличний шрифт щільно заповнює собою екран. Страх. Хтось візьме мене двома пальцями та опустить в окріп замість чайного пакетика. Не чіпай мене козел, мудак, урод, я ненавиджу тебе. Забери від мене свої руки!
За вікном травень, дзеленчить червоний трамвай, він везе робітників на роботу, вони не помічають, що їхні рухи фільмують. Зняти зі світу зображення означає зняти з нього шкіру.
Сонце сліпить очі. Окуляри викинуті в смітник, на них занадто багато подряпин.
Подряпини це штрих-код який наносять в Освенцимі.
Я беру пакет з чіпсами та підходжу до каси. Вона стріляє в мене червоним лазером пікалки.
Мене зчитали.
Кидає в холодний піт, здається у мене температура. Добре добре. Окей. Я відповім на твої питання. Давай. Нумо. Чого чекаєш. Став свої дурні запитання. Ти ж заради цього стежиш за мною вже півтори години. І я не можу підняти повстання, вдягти балаклаву і взяти до рук РПГ, я не зможу тебе вбити, я не здатний на бунт, поки ти дивишся на мене, не зводячи очей. Але не приведи Господь тобі хоча б раз кліпнути оком, я щезну і ти більше мене не впіймаєш на сітківку свого ока. Так, так, я знаю, що ти не довіряєш моїм відповідям, тому що їх ніколи не достатньо. Уяви собі безкраю ніч, степ покритий темним шаром землі. Тут не можна відрізнити землю від неба. Це всього лише фон, на якому здійснюється кривава драма мого життя. Ти все знаєш, то нащо я буду тобі розповідати про те, як горіла хата. Ми не в кінотеатрі імені Бергмана – Тарковського. Все значно простіше, дуже просто, простіше простого, мої внутрішні вади, викривлення всіх органів, призводять до єдиного відпадіння. Так само як з дерева падали груші, яблука, сливи, так від мене відпадали нирки, печінка і зрештою серце. Я нічого тобі не можу сказати у відповідь на твої докори, на твоє постійне сюсюкання. Я знаю, що ти плачеш, коли спостерігаєш розірваних на шматки дітей. Іди нахуй. Ось, що я можу тобі сказати на всі твої сльози. Банальна сентиментальність кіноглядача. Назавтра тобі дадуть новий фільм про кохання, ненависть та війну. До чого тут сентименти. Тобі шкода не мене, а в першу чергу себе, ти з’їси цілу коробку хрусткого моралізаторства. Ти знаєш, що від солодкого псуються зуби? Але справа не в цьому, не в зубах, а в чомусь іншому, певно в тому, що ти запхав у цю стрічку дурних акторів, які дуже кепсько грають свої ролі, гарно у них виходить тільки лежати в труні. Але і це досить важко. Бути нерухомим. Знерухомлювати своє тіло в коридорі лікарні, коли сидиш на незручній лавці без спинки. Якщо кого і треба пожаліти, то тільки тебе, оскільки тобі доводиться проходити тисячу раз повз кабінет, і кожного разу прибиральниця кричить тобі в слід, щоб ти не бруднив підлогу. Але ти її брудниш, і брудниш, своїм калом, своєю кров’ю, своєю ненавистю.
Я спостерігаю хроніку.
однострої в міському пейзажі – рамка
однострої в полі
літо осінь зима весна
пори року
дати
рука крутить ручку вперед
вони щось говорять але нічого не чути
німі сцени
колючий дріт
брама
стіна біля якої шикують арештантів і розстрілюють
на раз два три
я \ ми \ а
що далі?
чорний квадрат екрана і небо яке ми так і не побачили.
***
ЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫМЫААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА
волны людей сомкнулись
чёрный экран – прелюдия перед рождением сюжета
она может быть короткой, а может быть длинной, например семь длинных дней, в течение которых зритель прикован к креслу. Его кости постепенно атрофируются. Он никогда больше не сможет не смотреть фильм. Глаз воспринимает цвет, различает предметы на экране, ухо воспринимает звук. Это твой голос? Это мой голос? Это наш голос?
Медленно появляются титры. Знакомые буквы, которые слагаются в имена и фамилии актёров, играющих какие-то роли, каких-то людей, персонажей. Персона, особа, лицо. Что-то напоминающее мне подобие человека, человека которого я где-то видел, которого встречал на улице, на работе, в метрополитене. Звуковая волна, проходящая сквозь тело не замечая его существования. Я не существую для чёрточки в воздухе. Выстрел, стрела застревает в желудке. Кровь заливает паркет. Вряд ли я дойду до телефона, чтобы вызвать «скорую». «Скорая» несётся по проспекту Гагарина. Если бы она двигалась вертикально, она сравнялась бы со скоростью космического корабля «Восток-1». Улыбка санитара, улыбка сатаны. Кружится голова. Как в тот день, когда проходил медицинскую комиссию, от военкомата. Я не мог бы управлять самолётом.
Кто-то всегда рядом со мной, кто-то записывает каждый мой шаг. Я беру пакетик чая Greenfield и дважды погружаю его в кипяток. Вода превращается в бурую жидкость с привкусом бергамота. Немеет кончик языка. Стрелка, длинная стрелка часов делает оборот. Чай покрывается белёсой плёнкой. Кто-то наблюдает за мной, кто-то смотрит за тем, как я читаю книгу, как я листаю страницу за страницей. Кириллический шрифт густо заполняет собой экран. Страх. Кто-то возьмёт меня двумя пальцами и опустит в кипяток вместо чайного пакетика. Не трогай меня козёл, мудак, урод, я ненавижу тебя. Убери от меня свои руки!
За окном май, звенит красный трамвай, он везёт рабочих на работу, они не замечают, что их движения снимают на плёнку. Снять с мира изображение означает снять с него кожу.
Солнце слепит глаза. Очки выброшены в помойку, на них слишком много царапин.
Царапины это штрих-код который наносят в Освенциме.
Я беру пакет с чипсами и подхожу к кассе. Она стреляет в меня красным лазером пикалки.
Меня считали.
Бросает в холодный пот, кажется у меня температура. Ладно ладно. Окей. Я отвечу на твои вопросы. Давай. Давай же. Чего ждёшь. Задавай свои дурацкие вопросы. Ты же ради этого следишь за мной уже полтора часа. И я не могу поднять восстание, надеть балаклаву и взять в руки РПГ, я не смогу тебя убить, я не способен на бунт, пока ты смотришь на меня, не сводя глаз. Но не приведи Господь тебе хотя бы один раз моргнуть, я исчезну и ты больше не поймаешь меня на сетчатку своего глаза. Да, да, я знаю, что ты не доверяешь моим ответам, потому что их всегда недостаточно. Представь себе бескрайнюю ночь, степь покрыта тёмным слоем земли. Здесь нельзя отличить землю от неба. Это всего лишь фон, на котором совершается кровавая драма моей жизни. Ты всё знаешь, зачем я буду тебе рассказывать о том, как горел дом. Мы не в кинотеатре имени Бергмана – Тарковского. Всё гораздо проще, очень просто, проще простого, мои внутренние изъяны, искривление всех органов, приводят к единому отпадению. Так же как с дерева падали груши, яблоки, сливы, так от меня отпадали почки, печень и в конце концов сердце. Я ничего тебе не могу сказать в ответ на твои упрёки, на твоё постоянное сюсюканье. Я знаю, что ты плачешь, когда наблюдаешь разорванных на куски детей. Иди нахуй. Вот что я могу тебе ответить на все твои слёзы. Банальная сентиментальность кинозрителя. На следующий день тебе дадут новый фильм о любви, ненависти и войне. Причём здесь сантименты. Тебе жалко не меня, а в первую очередь себя, ты съешь целую коробку хрустящего морализаторства. Ты знаешь, что от сладкого портятся зубы? Но дело не в этом, не в зубах, а в чём-то другом, вероятно в том, что ты запихал в этот фильм глупых актёров, очень плохо играющих свои роли, хорошо у них получается только лежать в гробу. Но и это довольно тяжело. Быть неподвижным. Обездвиживать своё тело в коридоре больницы, когда сидишь на неудобной скамейке без спинки. Если кого и нужно пожалеть, то только тебя, поскольку тебе приходится проходить тысячу раз мимо кабинета, и каждый раз уборщица кричит тебе в след, чтобы ты не пачкал пол. Но ты его пачкаешь, и пачкаешь, своим калом, своей кровью, своей ненавистью.
Я наблюдаю хронику.
униформа в городском пейзаже – рамка
униформа в поле
лето осень зима весна
времена года
даты
рука крутит ручку вперёд
они что-то говорят но ничего не слышно
немые сцены
колючая проволока
ворота
стена возле которой строят арестантов и расстреливают
раз два три
я \ мы \ а
что дальше?
чёрный квадрат экрана и небо которое мы так и не увидели.
Перевод: Алексей Тютькин
Текст проиллюстрирован кадрами из фильмов Квентина Тарантино «Однажды в Голливуде» (Once Upon a Time in… Hollywood, 2019), Марка Л. Лестера «Коммандо» (Commando, 1985) и Андрея Тарковского «Жертвоприношение» (Offret, 1986).