«Патерсон» Джима Джармуша выходит в российский, украинский и белорусский прокат. Встречая картину, Cineticle возвращается к трём главным литературным истокам кинематографа Джармуша. Не Уильям Блейк, не Роберт Фрост и Уолт Уитмен, и даже не Артюр Рембо, но прежде всего нью-йоркская поэтическая школа всегда была ориентиром джармушевских фильмов. Мы публикуем переводы стихов Фрэнка О’Хары, Рона Пэджетта и Уильяма Карлоса Уильямса – наставников и прототипов главного героя «Патерсона»
Вступление переводчика
Названия картин Джармуша поэтичны, а значит противятся буквальному и однозначному переводу. Stranger Than Paradise, Down by Law, Gimme Danger – как прикажете понимать эти головоломные и емкие заглавия? Кривые уста локализаторов порождают инвалидов вроде «Страннее, чем рай» и «Дай мне опасность». Простые решения оскопляют заложенный образ, вымывают волшебную ауру прихотливо устроенных фраз («Вне закона» – это вообще что, фильм Джармуша или, может, Стивена Сигала?). Нельзя, недопустимо переводить поэзию волочащимся языком невежд. Но много ли кто ведал о поэтических истоках джармушевского кинематографа, пока сам режиссер не заговорил о них открыто и не отдал дань своим литературным учителям в «Патерсоне»?
«Мои фильмы можно смело считать кинематографическим аналогом нью-йоркской поэтической школы» – без обиняков обнажает Джармуш свою фамильную ветвь: коллективным отцом Джиму приходятся три стихотворца из трех различных поколений, но с общим голосом, чьи интонации напоминают о себе и в Stranger Than Paradise, и в Down by Law, и в других пресловутых картинах с непереводимыми поэтичными названиями.
Самый старший из «отцов Джармуша», неприметный педиатр Уильям Карлос Уильямс, своими стихами, написанными после работы, предсказал появление пресловутой школы. «Смысл жизни в самой жизни» – эта хрестоматийная строка Уильямса не сходит с губ Джармуша во время интервью; порой он варьирует её на протяжении всей беседы, излагая, разглаживая, иллюстрируя суть фразы целыми вдохновенными абзацами; пожалуй, он бы сделал с ней татуировку, если бы не помнил наизусть. Ею Джармуш также поясняет и смысл «Патерсона». Она же звучит в этом фильме прямым текстом – в исполнении рэпера Метод Мэна.
Второй отец, Фрэнк О’Хара, в некотором роде и есть Нью-йоркская школа: им написан прозаический манифест объединения (этот документ под названием «Личностность» Джармуш цитирует на публике кусками), его авторству принадлежат самые известные поэтические декреты Школы.
Младший отец, Рон Пэджетт, взрослее Джармуша всего на десять лет, и тот на правах современника дарит Пэджетту главную роль в «Патерсоне»: нескончаемые рядки строчек, которые изо дня в день умножает в своей тетрадке пасмурный шофер автобуса, написаны именно Пэджеттом. С той же вероятностью их мог быть написать и Фрэнк О’Хара, и Уильям Карлос Уильямс, да и, наверное, сам Джармуш.
Уильям Карлос Уильямс | Фрэнк О’Хара | Рон Пэджетт
Уильям Карлос Уильямс (William Carlos Williams)
Родился в 1883 году и умер в 1963 году в Разерфорде, Нью Джерси.
Полное уничтожение
День был холодным.
Мы схоронили кошку,
Потом сожгли
ее лоток
на заднем дворе.
Те из блох,
что избежали
земли и огня,
сдохли на морозе.
* * *
Воспоминания об апреле
Ты говоришь: «любовь то», «любовь это»
Ты говоришь: «любовь – это
сережки у тополя, барашки у вербы,
ветер и струи дождя,
капель-перезвон, капель-перезвон –
и ветви трепещут». Какое там!
Любовь обходит стороной эти места
* * *
О чем я напишу сегодня?
О красоте
волнующих меня
грубых физиономий
всеми презираемых
трудовых мигрантов:
негритянок, мексиканок, индианок
работяг –
повидавших многое –
возвращающихся домой заполночь
в лохмотьях
с лицами цвета
флорентийского дуба
На самом деле
лица добропорядочных граждан
и отцов города
тоже волнуют меня
но совсем в ином смысле
* * *
Четверг
И у меня была мечта –
пустая, впрочем, так что
чего теперь жалеть
стою, врастая ботинками в землю
задравши голову в небо
ощущая всем телом вес одежды
а пятками – вес всего тела
ветер носится туда-сюда
у самого носа
а я
больше никогда не буду мечтать
Родился в 1926 году в Балтиморе, Мэрилэнд и умер в 1966 году в Лонг-Айленде, Нью-Йорк.
Смутное время для Голливуда
Смутное время настало
каждый должен задаться вопросом, кому он отдаст свое сердце, и не ошибиться
нет, не вас я люблю, моя нянька-чистюля, напрасно вы втолковывали мне,
что такое добро и что такое зло, и что добро гораздо лучше (вам-то, впрочем, эти знания пошли на пользу), и не тебя, Римско-католическая церковь,
чье учение в лучшем случае – торжественный конферанс перед грандиозным праздником,
и не тебя, «Американский легион», что так зол на весь мир,
а вас,
вас, прославленный Серебряный Экран, скорбный Техниколор, игривый Синемаскоп,
расправивший крыла Виставижн и поразительный Стереофоник Саунд
со всеми вашими неземными измерениями и раскатами эха и вашими бунтарями!
Мое сердце принадлежит вам, Ричард Бартелмесс (тот самый босоногий паренек), Дженетт МакДональд (эти огненно-рыжие волосы, эти губы и длинная-длинная шея), Сью Кэрролл (так и вижу: чего-то выжидает, прислонившись к помятому крылу своей машины, и улыбается), Джинджер Роджерс (стрижка «боб»: локоны, как сосиски, елозят по суетливым плечам), Фред Астэр (эти стопы и этот медовый голос), Эрих фон Штрогейм (скольким же покорителям горных вершин он наставил рога!), всевозможные Тарзаны (хоть убей, не могу предпочесть Джонни Вайсмюллера Лексу Баркеру!), Мэй Уэст (во всем своем шлюшном великолепии), Рудольф Валентино (подобный луне), кроткая Норма Ширер (она тоже подобна луне), Мириам Хопкинс (так и вижу: роняет бокал с шампанским за борт яхты Джоэла МакКри, и слезы падают в запачканные воды), Кларк Гейбл, который вызволил Джин Тирни из России и Аллан Джонс, который вызволил Китти Карлайл из лап Харпо Маркса, Корнел Уайлд, который кашляет кровью на клавиши пианино под ругань Мерл Оберон, Мерилин Монро (так и вижу: рассекает на шпильках на фоне Ниагарского водопада), Джозеф Коттен (плетущий сети) и Орсон Уэллс (бьющийся в сетях) и Долорес дель Рио, поедающая орхидеи на завтрак, Глория Суонсон (идет, задравши нос) и Джин Харлоу (идет, задравши нос виляющей походкой) и Элис Фэй (идет задравши нос виляющей походкой и посвистывает!), Мирна Лой (так неприступна и мудра), Уильям Пауэлл (сногсшибательно любезен), Элизабет Тейлор (в самом соку), да, всем вам и всем остальным – великим, полувеликим, приглашенным звездам и актерам эпизода, которые, едва появившись, исчезают за кадром, а потом возвращаются ко мне во снах, произнося одну-две коронные фразы – вам,
вам принадлежит мое сердце!
Пускай не иссякнет тот дивный свет, что льется с каждым вашим появлением, с каждой паузой между словами, с каждым новым изменением интонации, и пусть все деньги мира, мерцая, сыпятся к вашим ногам, покуда вы дремлите после долгого дня, выстроившись в ряд под лучами прожекторов, подобно созвездию! О как же вы божественны в своем бессмертном величии! Крутись, катушечная пленка, вслед за Землею!
Правдивая история о том, как я разговаривал с Солнцем
Солнце разбудило меня этим утром,
Оно грохотало мне в самое ухо:
«Эй! Я уже целых пятнадцать
минут пытаюсь тебя растолкать.
Это, в конце концов, невежливо
с твоей стороны – впервые с сотворенья
ты всего лишь второй поэт,
удостоившийся беседы со мной
так что
не мог бы ты вести себя чуть полюбезней? Я и так
тебя заждалось. Еще чуть-чуть, и я бы спалило тебя заживо.
Я ведь не могу висеть тут весь день».
«Прости меня, Солнце! Я поздно лег вчера,
ко мне зашел Хэл – так до самой темноты с ним и проболтали»
«Маяковский был со мной более внимателен»
промолвило Солнце с обидой.
«Обычно люди встают заранее,
чтобы не пропустить, как я соизволю
расправить мой первый луч».
«Прости! Я проспал!»
«Так-то лучше», ответило Солнце.
«Я даже не знал, выйдешь ли ты вообще или нет»
«Должно быть, тебе любопытно,
почему я сегодня так близко к Земле?»
Я кивнул, а про себя подумал:
как бы оно не сожгло меня здесь ненароком
«На самом деле, я просто хотело
сказать тебе, что мне понравились твои стихи.
Я много чего повидало, пока вращалось,
так что мне есть с чем сравнивать.
До гения тебе как до луны, но ты
особенный. Некоторые говорят,
что ты безумец, ну а те, кто сам безумен,
называют тебя старпером. А я думаю вот что.
Я буду солнце лить свое,
а ты – свое, стихами. Свети всегда –
и никаких гвоздей. А мне ты думаешь,
светить легко? Люди постоянно
жалуются на погоду, то им жарко,
то, наоборот, зябко, то слепит свет,
то темь, то, видите ли, дни
короче стали, то, наоборот, длиннее.
Если тебя не видно в течение дня,
они думают, что ты или
халявишь, или умер
так что
свети всегда – вот лозунг мой.
Не думай о том, как ляжет строка,
и о том, приятно ли она звучит. Видишь ли,
Солнце заглядывает в джунгли и в тундру,
освещает морскую гладь и самые потаенные уголки.
Где бы ты ни был, тебе от меня не укрыться.
Я с лучом наготове всегда поджидаю тебя.
Смотри на вещи просто, занимайся своим делом,
раз уж взялся. Поверь, если даже я останусь твоим
единственным читателем, тебе грех жаловаться.
Не каждому дано со мною говорить,
в мои смотреть глаза».
«О Солнце, как тебе я благодарен!»
«Так помни: я слежу, я всюду. Хотя
здесь удобнее всего вести разговор.
Это лучше, чем бегать за тобой,
протискиваясь между небоскребов.
Я знаю, тебе люб Манхэттен,
но тебе не мешало бы почаще
подымать свою голову к небу.
Как знать, может,
свидимся в Африке, к которой я
особенно тепло дышу. А теперь возвращайся ко сну,
Фрэнк, и пусть тебе приснится – на память
о нашей встрече – какой-нибудь стишок».
«Не покидай, Светило!», я вскочил
с постели. «Увы, пришел мой час. Они зовут
меня».
«Но кто – они?»
Взмывая вверх, ответило: «Придет черед,
узнаешь. Тебя однажды тоже
позовут» – и скрылось. Я заснул опять.
Литературная автобиография
В детстве я
был сам по себе, я
шатался за школьным двором
всегда один
Я, я ненавидел играть в солдатики, я
вообще все эти игры ненавидел
коты не шли ко мне на руки
а птицы – так те сразу улетали
А если кто-то вдруг
искал меня зачем-то, я
тут же прятался за дерево
и рыдал оттуда: «Я один, я
круглый сирота»
А вот теперь, пожалуйста, – я
чувствую себя пупом земли!
Сижу себе, пишу стихи!
Прикинь!
Родился в 1942 году в Тулсе, Оклахома.
Места, где пьют кофе
Громадные чашки кофе за завтраком во Франции,
увесистые фарфоровые кружки в старомодных американских закусочных,
коричневые одноразовые стаканчики в фойе мотелей,
ты, кажется, просто обязан выпить всю кружку до дна –
почему так, непонятно, объяснения здесь бессильны
ты злишься на себя, но продолжаешь пить дальше
хочется обнять того, кто приготовил этот кофе,
это был трудный выбор, но ты все же нашел в себе силы отказаться от добавки,
иногда приносят такой кофе, что пожалеешь о потраченных деньгах
а ведь когда-то он стоил цент, затем семь центов, потом десять,
а теперь он везде стоит от шестидесяти центов до трех долларов и семидесяти пяти,
а иногда еще дороже, если он без кофеина
след от кофейной гущи, засохшей на стенках кружки
на дне осталось еще чуть-чуть
всё остальное уже булькает в утробе
разгоняя кровь по венам, ладно, увидимся,
мы что-то припозднились, ключи у тебя? господи,
куда опять девался мой бумажник
День взятия Бастилии
Когда я впервые увидел Париж,
я направился туда, где стояла
Бастилия, и хотя
Июльская колонна была на месте,
я решил, что ошибся дорогой,
ведь я не умею
видеть то, чего уже нет.
Люди ходят «посмотреть»
на сгоревшие башни-близнецы
вероятно, им нравится
образовавшаяся пустота.
Мне не нравится пустота,
которая образовалась после того,
как умерла моя мать.
Простите, что сравниваю
свою мать и высотные здания.
И за то, что вообще завел речь о смерти.
Красно-серое небо
над крышами
темнеет, и горожанеторопятся
домой обедать.
Ладно, увидимся.
Накося выкуси
Чем бы мне попотчевать себя на завтрак?
Может, съесть немного слив,
тех самых, из поэмы Уильямса,
в которой он извинялся перед женой
за то, что съел их и не поделился
А вот перед кем он так и не извинился,
так это перед своими читателями,
с которыми он, такой сякой,
тоже ведь не поделился сливами.
Вот почему я обычно
не читаю его натощак.
И сейчас не буду.
Ну, это я так говорю, мимоходом.
Влюбленный кулинар
Позволь мне приготовить тебе кое-что
Присаживайся, снимай туфли
и носки, да и в общем-то всю остальную
одежду, плесни себе дайкири,
включай музыку, танцуй вокруг дома,
а также внутри него и попеременно
то внутри, то снаружи
сейчас уже ночь, и все соседи
спят, вся эта бестолочь дрыхнет, и
звезды горят так ярко,
и конфорки зажглись –
это все для тебя, ненажора
Перевод: Дмитрий Буныгин