Дневник Райа Мартина. Запись №3: Заключительные титры

 

Третья и последняя глава записок Райа Мартина как участника каннской программы: рассуждения о семье, сомнения, первый показ, встреча с Брюно Дюмоном и возвращение в Манилу.

 

Запись №1 |  Запись №2 | Запись №3

 

Все нижеследующее – произвольные записи, сделанные в Париже и Роттердаме, за исключением последней, написанной в Маниле.

 

***

 

«Я оставляю концовки неопределенными, потому что такова жизнь», – Бернардо Бертолуччи

 

***

 

Елисейские поля огромны. Особенно, если не выспаться и проделать весь путь с севера Парижа к центру, туда, где находится кинотеатр Le Balzac. Нас встретил  директор кинотеатра Жан Жак Шполянски, энергичный молодой человек, даже невзирая на раннее время, 9 часов. Очень даже раннее, из-за этого Жорж отрекомендовал меня в качестве гостя из Таиланда. Все похватали по чашке эспрессо и шоколадном круассану. Жан Жак провел нас по кинотеатру, показав технические помещения. Впервые я увидел зал из-за проектора, в смотровое окошко, расположенное за зрительскими креслами. Прошли и мимо уголка, завешанного постерами. Сильнее всех выделялся Вонг Кар-Вай. Мы разговорились на тему азиатского кино, и тогда Жан Жак обратился ко мне. «Филиппины?», «Лино Брока?», – я полагал, что это самый узнаваемый из наших режиссеров. «Какой Брока?». После чего он повернулся к Хи-Юн и продолжил разговоры о Корее. Тогда меня будто стукнуло. Где, черт подери, филиппинское кино?

 

***

 

Маме внушает опасения мое недавнее признание. Она думает, что это может оказать вредное влияние и разрушить те ценности, что она вселяла в меня. Вместе с братьями и сестрами мы учились в католической средней школе, о которой впоследствии предпочли бы забыть. Как бы то ни было, именно мама запретила мне пройти пробу в одно популярное детское телешоу, когда я был маленьким. Я очень хотел попасть туда, но мама так сильно отговаривала, что пришлось обо всем забыть. Несколькими годами позже я прошел прослушивание на детское шоу, но вполне предсказуемо ничего не получилось.

Теперь мне никак не удается поговорить с ней. Отец, который может быть как лучшим, так и худшим собеседником, всегда в он-лайне, в мгновенном мессенджере. Время от времени мама сидит рядом с ним и мне удается передать привет и рассказать им, что тут происходит. Но вообще-то вечно не хватает времени, да и не так уж много действительно любопытных вещей. Так и выходит, что я никак с ней не поговорю.

Дома у нас с мамой были интересные беседы о том, чем я занимаюсь. Когда я устаю от раздражительных комментариев и пренебрежения со стороны отца, то обращаюсь к ней, и она всегда искренне проникает в суть вещей. Не хочется обсуждать форму с людьми, которым до нее мало дела. Но я всегда люблю слушать, о чем говорит душа, а все, кто помещает свое сердце в душу, способны хорошо говорить. Душа должна быть основой кинокритики, вот почему лучшую критику я получаю от матери. На этом закончим разговоры о семье, семейной жизни, жизни.

О матери в эти дни я вспоминаю из-за того, что окружен огромным количеством сомнений. Каждый день я пересматриваю имена резидентов прошлых наборов, большая часть из них мне довольно знакома. Питера Соллетта я знаю по пиратской копии «Юности Виктора Варгаса» (Raising Victor Vargas). Далее Ван Бин и его эпичная документалка «Район Тиеси» (Tiexi District). Недавно я посмотрел потрясающее «Болото» (Cienaga) Лукреции Мартель. Еще «Брошенные земли» (The Forsaken Land) Вимукти Джаясундры с его историей о шри-ланкийской армии. Иногда у меня взрывается голова, и я вижу Марка с его номинацией на BAFTA, Хи-Юн и ее киношколу в Лодзе, Бена с Самехом и их титулованные короткометражки, Сантьяго и его первую законченную работу. Так я сижу, уставившись на стенку, валяюсь в пустой ванной, накачиваясь пивом, склоняюсь над батареей, зависаю в бесконечных раздумьях. Я до сих пор не понимаю, зачем я вообще здесь, пишу эти эссе, рассиживаюсь на дизайнерских креслах (более дорогих, чем я сам), стараюсь звучать для вас важно и убедительно. Я до сих пор не понимаю, почему увлечен фильмами, все еще пытаюсь осмыслить свою жизнь, свое детство, свои отношения с сестрой. Вспоминаю лучшего друга, болезненный эпизод из школы; я мечтаю о жизни в любом другом месте.

Итак, единственная вещь, в которой я уверен – желание вернуться домой.

 

***

 

Гламурный, престижный. Этими словами новый генеральный директор Каннского кинофестиваля Катрин Демье описала фестиваль во время длительного застолья на Оберж дю Клу. Ранее она работала в Национальном кинематографическом центре (CNC), государственном учреждении, регулирующем французскую киноиндустрию. Фестивалем она занялась только три месяца назад, но многих уже впечатляет проделанная работа.

 

 

Так о чем это я? Изначально она поинтересовалась у Пьера Виота, президента Cin?fondation о возможной работе. Безо всяких колебаний тот ответил: «А почему бы и нет». И это кажется мне самым впечатляющим моментом (как и ей), ведь немало людей претендуют на такую работу. И вот она делится своим впечатлением от фестиваля, используя слова «гламурный и престижный» (Бен корчит смешную рожицу). Стоит сказать, здесь и сейчас, о том, что моему фильму отказали в официальном отборе, и это после того как нас многократно уверяли, что сделают все возможное для нашего карьерного роста. В любом случае таким было новое знакомство, сопровождаемое шампанским, красным вином, газированной водой, тарелками с фуа-гра, рыбой в крабовом соусе и спагетти с овощами.

Не самая лучшая еда, но обед, конечно же, вышел интересным. Я впервые пообщался с нашим президентом, Пьером. Хотя это была и не первая наша встреча. В прошлом году во время собеседований с новыми претендентами (оно проводилось в нашем большом доме) – прогуливаюсь я в шортах, как из гостиной выходит пожилой мужчина и начинает говорить на малопонятном французском. Я догадался кто это, а он все продолжает повторять «паренек» и «плевать на возраст». В итоге, как только он обернулся к Марку и заговорил с ним, я потихоньку слинял из комнаты.

Председателем жюри в том году стал Брюно Дюмон. Его фильмы «Человечность», «Жизнь Иисуса» и «Двадцать девять пальм» принято называть высокомерными и «претенциозными». Но встретившись с ним на другой день, я увидел восхитительного человека без каких-либо понтов, уверенно рассуждавшего о кинематографе моей мечты – движимом свободной энергией непрофессионалов, с непредсказуемостью подхода и стремлением к простоте. Подобные методы я усвоил за время работы документалистом, за время, проведенное с Кидлатом Тахимиком. Дюмон говорил уверенно (словно все мы должны это попробовать), но не торжественно. К недовольству кого-то из присутствующих. Кого-то, кто не уставал устраивать провокации, спрашивая Дюмона о кинематографических предпочтениях, а затем рассуждая о том, что в этом кино есть и другое. Дюмон холодно отвечал: «Да, я с этим и не спорю…».

Кажется, вчера на общей встрече Пьер был более доброжелателен. В прошлый раз он виделся с нами, когда я уезжал на японский фестиваль, и, вернувшись во Францию, со всех сторон слышал жалобы на этого старика, ведущего себя весьма странно и язвительно, обещающего, что дальше дела пойдут намного ужасней. В любом случае Оберж – классное местечко, правда, поехал я туда в той же футболке с Микки Маусом и красной куртке, что надевал в прошлый раз, в то время как все остальные были в темных мрачных пиджаках. Я выделялся и, очевидно, что сам напросился, словно непослушный ребенок на то, что Пьер предложил мне сесть во главу стола «как президенту». На этот раз он ко всем относился с любовью, и обед продолжался три часа. Виной тому французская одержимость пищей: начинается все с тостов под шампанское, за ними следует первое блюдо, на которое ушло достаточно много времени, так как параллельно мы перечисляли те фильмы, что стоило бы отыскать. (В мой список вошли «Зеркало» Тарковского, «Я – Куба» Калатозова, «Хэллоуин» Карпентера, Майя Дерен, Сатьяриджит Рэй…) После чего большую часть времени занимает основное блюдо с распитием вина и воды, чтобы залить пищу, затем чашка кофе, а порой еще и десерт. Три часа, вы только подумайте.

Это был самый уютный совместный обед, особенно в те моменты между едой, когда появлялся какой-нибудь парень и оказывалось, что это один из известных французских режиссеров. Ранее в тот же день Патрис Леконт («Откровенное признание», «Человек с поезда») снимал прямо перед нашей комнатой, и, готовясь принять ванну, я посмотрел сцену, в которой молодой человек берет такси. И сделал фотки, они где-то тут… Так вот, Леконт тоже обедал в Оберже, и, собравшись уходить, подошел к нашему столику по приглашению Пьера. Сомневаюсь, что он заметил меня, даже несмотря на то, что месье Виот и Жорж несколько раз повторили название моей страны («Филип-пан, Филип-пан…»). Вместо меня он смотрел на Хи-Юн, очевидно, полагая, что так и выглядят филиппинцы.

Не хочется завершать эту запись жалостью к самому себе, оттого что меня не замечают в подобных ситуациях или оттого что обращаются скорее как с ребенком, нежели как с профессионалом –  все так и есть, поэтому просто закончу.

 

***

 

У меня кровоточили десны, и я искал лекарство. Сегодня застал себя за прохождением курса лечения от распространенных заболеваний, а к концу этих настойчивых экспериментов поймал себя на том, что с грустью взираю на рекомендации. Забавно, как скоро меня это увлекло. Я сказал «забавно»? Мне уже не смешно.

 

***

 

Сегодня я сходил на выставку дадаистов в Центре Помпиду. Потрясающее место, ставшее моим любимым в Париже, притягивающим словно магнит. Впервые я попал туда на программу короткометражек, среди которых работы Кеннета Энгера (так как я не видел их и уже ссылался на него ранее). В любом месте их воздействие столь сильно, что они всегда вселяют в меня смелость, холодный ветер в вечернем Париже волшебен. Программа составляется превосходно. Ранее там демонстрировали серию анимационных показов, куда я сходил дважды. Я могу бесконечно говорить о применении пространства, начиная с огромного сквера снаружи до захватывающего эскалатора, поразительных магазинов, вида с вершины, многоцветия повсюду. Ладно, вернемся к дадаистам. Итак, выставка оказалась бодрящей, но в то же время и утомительной, так как она выглядела орущей – «Да, да», – призывая смотреть одновременно во все стороны. Хотя осознал я это только в самом конце дня, не успев посмотреть и половины постоянной коллекции к моменту закрытия. Меня никогда не впечатляли подобные выставки. Большинство из тех, что я помнил по Маниле, выставляли горшки, очень похожие на те, что затем покупала мама. С другой стороны, отклоняться от основного культурного маршрута было гораздо интереснее.

 

 

На этой неделе я рассказывал Марку о художественных группах у нас на Филиппинах, говорящих о разочаровании в искусстве и объявляющих, что создают свои творения ради удовольствия. И как я это понимаю (ребят, поправьте, если я не прав): удовольствие – это честность, наслаждение правдой.

Марк ответил: «Вот уж не подумал бы, что дадаизм зреет в таком месте, как Филиппины!»

Почему люди боятся искусства? Виной тому образование, система, фальшивость и претенциозность плохого искусства. Порой я удивляюсь, как все устроено во Франции: фильмы, чтение в публичных местах. Отчасти это вопрос экономики, но частично и общее отношение.

Так чего же тут стоит бояться? Ну, всего.

Но что гораздо важнее – ничего.

 

***

 

Хорошо, сейчас я немного трезвый (и планирую выпить вечером), так что могу повспоминать, что случилось прошлой ночью. Меня настигло несчастье пятницы 13-го – по пути в офис Critic’ Week моя статья, зажатая подмышкой, выпала в сточную канаву. Сперва я не мог понять, где она, пока не догадался, что обронил ее. И точно, я уронил ее в нескольких метрах от места, где опомнился, но было уже поздно, она к чертям вымокла в чистейшей жидкости. Примчавшись обратно в свою комнату, я набрал статью заново, переживая, что не успею дописать до закрытия офиса. Что ж, и хорошие вещи случаются. Первоначальная упаковка смотрелась дерьмово, потрепанный желтоватый конверт с напечатанными пометками и адски обклеенный скотчем. К счастью, Бен знал, где найти запасные чистые конверты, так что новая упаковка выглядела божественно. Не знаю, что будет со статьей, но попробовать стоило.

После я побежал на метро, чтобы добраться до кинотеатра «Арлекин», где меньше, чем через час у нас предстоял показ. Поразительно, но я попал в тот же поезд, что и все остальные, хотя мы планировали встретиться на месте.

Что было на показе? Было пиво, не то чтобы очень дешевое, но по разумным ценам. Я начал пить сразу, как мы добрались. К началу я прикончил уже три бутылки? Затем я выпивал по одной после каждого второго фильма. И обильно мочился. Ладно, последним шел фильм Марка, любимейший из всех. Мой прошел перед этим, и сидеть на собственном фильме адски тяжко, особенно когда от первого показа осталось стойкое красочное воспоминание огромного зала, молчащего после заключительных титров. Поэтому я был удивлен тому, что французы зааплодировали, и не только мои товарищи, но и неизвестные мне люди, просто пришедшие посмотреть кино. К концу фильма я заметил, как парень, сидевший рядом с нами, подался вперед в предвкушении. Люблю такие моменты, и не потому, что я тщеславный гад, но они согревают и напоминают, что усилия не пропадают даром. Я был польщен. И был бы польщен в десять раз сильней, не будь пьян. А еще это первый раз, когда я смотрел свой фильм с французскими субтитрами. Он назывался La Visite.

Итак, после фильма Марка я вышел, чтобы пописать и выпить еще. Когда вернулся, все стояли на сцене, так что мне тоже пришлось выйти, рассказать о себе, своем фильме и проекте, и все это в нетрезвом виде и с бутылкой пива в руке. Надеюсь, кто-нибудь это сфотографировал; не знаю кто, ведь все выглядело так напыщенно, с бутылкой пива в руке выступать перед французской аудиторией, обхохочешься. Ваше здоровье. Что ж, я рассказал им, что только у меня пленка не была напечатана, так как мы делали ее в государственном учреждении, которое вынуждено было закрыться, и теперь мы не в курсе, куда делись негативы. Глупо, но немного разнообразило историю: разжалобило публику – паренек из третьего мира с ограниченными средствами, давайте же дадим ему побольше денег. Но если серьезно, печально, что у нас не оказалось негативов, и повезло, что с собой оказалась основная копия отредактированной версии.

Затем выпили еще. Той ночью мне не пришлось говорить с какими-нибудь продюсерами, я только передал брошюры по просьбе Жоржа. Черт, я был слишком пьян, чтобы нормально вести разговор. Может, еще и выглядел жутковато; поэтому никто и не решался приблизиться ко мне.

О, я уже говорил, что когда я один сидел и выпивал на ступеньках кинотеатра (странно, во Франции так много мест, где можно нормально посидеть, но я не видел людей, стоящих или сидящих на ступенях), один парень помахал рукой и поприветствовал меня. Это был Брюно Дюмон.

Ваше здоровье, коллега.

 

***

 

Мне 21 год.

(Я работал с людьми значительно старше меня).

И когда люди узнают о моем возрасте, это неизменно вызывает удивление (скорее я выгляжу где-то на 25 для большинства), особенно принимая в расчет создание фильмов. Ничего такого, я считаю. Но разговоры о возрасте порой продолжаются всю оставшуюся ночь, будто бы в кинематографе есть какие-то ограничения для слишком молодых.

Из-за чего у меня возникает вопрос – каков же тогда минимальный возраст для занятий кинематографом?

 

 

Есть Самира Махмальбаф, дебютировавшая на Каннском кинофестивале в 18 лет, не говоря уж о ее младшей сестре Хане, снявшей документалку о том, как ее сестра делает фильм  «В пять часов вечера» (At Five in the Afternoon), показанная в Венеции. Что ж, Хана слишком мала, чтобы посетить собственный показ. В то же время, конечно, это Махмальбафы. Не знаю, к чему бы это привело, но мне было бы очень интересно узнать, как бы развивались их карьеры под иной фамилией, иной традицией.

Моя предельная влюбленность в кинематограф не гарантирует автоматически публичное признание. Оказывается, что все сводится к возрасту, к профессионализму и продюсеры очень боятся рисковать своими средствами ради, быть может, заигравшегося мальчика (другое дело хитроумный 50-летний шутник). Не знаю. Иногда я смотрю на свой фильм и вижу в нем пустой поток света, интересно, как бы люди восприняли его, если бы я сделал его в 40. Думаю, менее снисходительно.

Кажется, что идея «кинематограф — это деньги» постепенно исчезает. Хотя деньги для него всегда требуются (или общие ресурсы и обмен), подход и процесс в последние годы изменились. Думаю, есть люди, отстаивающие свои проекты с благими и честными намерениями изменить мир.

Несколько лет назад поднялась шумиха вокруг 13-летнего американца, дебютировавшего со своим фильмом, все объявили его вторым Спилбергом. Забавно, как на любого подающего надежды режиссера под бдительным взором Голливуда сразу примеривается звание Стивена. Теперь ему должно быть столько же, сколько и мне. В те дни это, возможно, было забавой для публики, но вместе с тем и полезным коммерческим резоном для продюсеров. Так или иначе, я предпочитаю новое поколение художников, не обращающих внимания на прежние школы. Кому какое дело, насколько ты молод или стар; в наши дни возраст не имеет значения. Вы можете спорить, но этим уже нельзя пренебрегать.

 

***

 

Вот в чем лицемерие: я постоянно говорю, что ненавижу свой возраст, и в то же время всегда рассчитываю, что он как-то защитит меня.

 

***

 

Я ни разу не видел Бергмана, пока Марк не показал мне «Осеннюю сонату» (ага, киношкола, знаю). Она в точности о том, чего я хочу достичь в кинематографе, чем хочу поделиться в жизни: преображение от человеческой жестокости к искуплению, через исправление и познание, с обретением покоя в конце.

 

***

 

Я сходил на запоздалую парижскую премьеру «Самой грустной музыки в мире». Последнее, что я читал, сидя в туалете, перед отъездом из Манилы, это выпуск Cinemascope о фильме Гая Мэддина. Кое-кто мог одолжить мне пиратскую копию, но как всегда я не озаботился этим, так как вечно делаю все в последний момент. Про фильм ничего не скажу, кроме того, что он смотрится здорово и отныне во мне воспылала тайная страсть к Изабелле Росселини.

Гай присутствовал на показе, и кто-то из аудитории спрашивал о работе над фильмом (я никогда не запоминаю такие штуки, надо есть побольше бобов для укрепления памяти). Он упомянул что-то о работе над «духовной честностью». Честность – вот название игры. Он все продолжал и продолжал рассказывать о том, что хотел сделать в своем фильме; Гай очаровательный человек. Достаточно очаровательный, чтобы подойти к нему после окончания и пригласить в резиденцию. Марк собирался идти на показ со мной, но как обычно увлекся письмом. Было бы здорово, если бы Гай пришел и мы побеседовали бы все вместе, ведь мои товарищи очень интересуются его работами.

 

 

К вопросу о честности. Какова мера честности? Либералы заявляют, что необходимо  уважать каждого. Возможно, кино достигает сущности правды, и в фильмах заключены убеждения, которые необходимо реализовывать. Это всегда желание лучшей жизни, раскрытие того, что необходимо знать. Я не знаю. В моей голове все еще так много пустоты и неопределенности.

В любом случае, Гая я так и не пригласил. Типа вот, хорошего дня.

 

***

 

Премьера моего фильма состоялась перед кучкой зрителей в большом кинотеатре Пате. В основном это были пожилые люди, быть может, ожидавшие короткий немой фильм в духе комедий Чаплина. Некоторые ушли, и в зале осталось лишь несколько заинтересованных, напряженных людей. Второй показ вчера прошел сравнительно лучше. Небольшой кинотеатр оказался наполнен, а некоторые остались, чтобы задать вопросы. В этот раз пришло достаточно много молодых людей. В конце – дискуссия о филиппинском кино с критиками Ноэль Вера и Тони Рэйнсом и директором фестиваля, режиссером Тикоем Агуилисом, что также поспособствовало хорошей посещаемости и интересной беседе. В этот раз я был уже достаточно пьян и уже слегка поплыл к моменту ужина со всеми четырьмя гостями.

Это труднее, чем я думал, но надо помнить: это то, что я сам выбрал, абсолютно искренне.

 

***

 

Уно, дос, трес

Паковать чемоданы

Это вечно замес.

 

***

 

Когда я возвращался на самолете обратно в Манилу, где-то в перерыве между лапшой и минеральной водой, у меня заслезились глаза. Затем почему-то не смог удержаться от рыданий. Было очень неловко, до парня, сидящего рядом, воздержавшегося от лапши, стало постепенно доходить, что рядом с ним что-то не так. Я почти наверняка видел, как он наклонился в мою сторону, подставляя мне свое плечо. Хотя, возможно, это значило что-то другое, не уверен.

Снаружи виднелось приближение заката. Мы пролетали где-то над широкими просторами, именуемые Россией. В голове у меня крутилось все, что происходило на прощальной вечеринке несколько дней тому назад. Все, с кем я сблизился за последние четыре с половиной месяца, были там. Я и представить не мог, что Эммануэль, с которой поначалу только переписывался после попадания в шортлист летом 2005 года, станет одним из моих верных парижских друзей. Помню, как решил сделать что-то со своими кровоточащими деснами после того, как каждое утро обнаруживал испачканную постель; Эммануэль тут же связалась со стоматологами.

Жорж, которого все любят, человек, к которому я обращаюсь по любому поводу: кинематографические мудрости, жизненные мудрости, пребывание вне дома. Не думаю, что встречу кого-нибудь похожего в ближайшее время: он был отцом, братом, ребенком. На последней неделе он пришел в резиденцию ради одной личной встречи. Со мной он всегда вел себя непринужденно, не особенно расспрашивал о работе, и порой мне казалось, что он разочаровался во мне, так как я считал, что слишком наигрываю в жизни (хотя, вероятно, это лишь личные переживания). Я сказал ему, что не хочу заниматься своим проектом, над которым работал месяцы и даже начинал подыскивать продюсеров.

«Бывает, не волнуйся», – сказал он.

Понимаю, он разбирается в подобных вещах, но от него всегда исходит такое спокойствие, что все будет в порядке и какое бы решение я ни принял, он всегда будет на моей стороне. Он объяснил, что думает о моей ситуации, и был очень удивлен, услышав от меня именно такие слова. Миру нужно побольше людей, как Жорж, не только миру кино, но и миру в целом.

Бен Хэкуорт, поехавший со мной в Лион на концерт Sigur Ros. Не думаю, что резиденция будет прежней без него, так как он во всем собирает людей вместе: ужины, просмотры фильмов, походы на мероприятия, да и просто прогулки по округе. Одним из самых памятных Рождеству и Новому году я обязан ему и его парню Питеру Савьери, талантливому актеру (и отличному повару).

 

 

Далее Самех Зоаби, слегка отстраненный поначалу. Кажется, Самех доказал, что со мной не так-то просто иметь дело, понадобилось некоторое время, чтобы чувствовать себя комфортно. Он же показал, что я поверхностный и самонадеянный человек и мне стоит поучиться не судить о людях по первому впечатлению. Жаль, что я сблизился с ним только под конец, отчасти из-за того, что его часто не было рядом (его бесславные трипы), но также и из-за моих проблем с доверием, с которыми надо что-то делать. Замечательно было жить с Самехом, без конца жалующимся на мой бардак, но в любом случае наводившем порядок.

Сантьяго Палавечино — самый утонченный человек на свете. Последний восхитительный разговор в резиденции у меня состоялся с ним, во время очередного скулежа на тему того, что дальше делать в жизни. Только в его дверь я стучусь должным образом (в комнаты Марка и Хи-Юн я просто вваливаюсь), возможно, к нему я испытываю наибольшее уважение. Так что я сажусь рядом с ним и говорю, он очень уравновешенный парень. Мне нравится слышать вещи, в которых я нуждаюсь больше всего, безо всяких личных возражений. Я говорю ему, что закончил сценарий, который писал в резиденции и теперь хочу попридержать его некоторое время, а он отвечает: «Да, конечно», так словно произносит: «Вперед, следуй зову своего сердца». Я буду скучать по тому, как каждое утро сталкивался с ним на кухне и приветствовал.

Ким Хи-Юн – моя сестра, не старше и не младше и не одного со мной возраста. Я многому обязан общению с ней, поскольку я из тех людей, кто цепляется за других, когда ему одиноко, чтобы не закрыться совсем. Именно она настаивала на том, чтобы я присоединялся к остальным, и каждое утро появлялась у моей комнаты, приглашая к общему завтраку. Или следила за тем, чтобы я поел позже. Она посоветовала мне лучший фильм из тех, что я посмотрел в резиденции – «Вкус чая» Кацухито Исии. Мне не хватало ее всякий раз, как она уходила на обед или ужин со своими корейскими друзьями, и всегда по возвращении я вламывался в ее комнату, мы пили чай или вино или просто веселились. Вскоре к нам присоединялся Марк Уолкер, после того как слышал очередной смешок, перерастающий в раздражающий хохот. Хи-Юн рано засыпала, и лучшим местом для завершения вечера становился круглосуточный паб. Однажды мы устроились на строительной площадке в задней части здания. Я спросил у Марка, что там найдется в запасах. «Сейчас узнаем», – сказал он. Мы все еще не могли поверить, что находимся здесь, разливаем выпивку, хотя всего лишь день тому назад я сидел сложа руки в своем загородном доме посреди тропической жары. Девушка Марка, художник-постановщик Сабина Хвиид не хотела прощаться. Всю ночь перед ее отъездом мы распивали вино. Такой бы я и хотел сохранить нашу дружбу. Встретить их завтра, 5, 10 лет спустя и тепло поприветствовать друг друга, так, будто мы ни на день не расставались. Время от времени я пишу Марку о том, как это произойдет, и сохраняю эти сообщения, чтобы они напоминали, что где-то у кого-то есть важные частички меня. И я чувствую себя лучше от осознания того, что однажды в жизни был полезен.

Но теперь я возвращаюсь в Манилу и гляжу в пространство.

 

***

 

Большие мечты сделаны из воспоминаний, не из фильмов и не из видео.

 

Кадры из фильма «Независимость»