Бела Тарр: Цикл завершен, работа сделана

 

В рамках ММКФ состоялась ретроспектива Белы Тарра, где была представлена последняя картина режиссера «Туринская лошадь». В Москве Бела Тарр лично представил свой «прощальный фильм».

 

О своем уходе из кинематографа

Все, что я хотел сказать в своих фильмах, я уже сказал. Круг замкнулся. Цикл завершен. Я 34 года занимаюсь кино, и все эти годы пытался приблизиться к чему-то, пытался что-то понять, и передать это так, как я вижу. Я не хотел быть именно режиссером, мною двигало нечто иное. Все, что я делал бы дальше – было бы повтором. Этим бы я обидел вас. Потому что все вы взрослые люди, умеющие чувствовать. И я должен давать вам самое лучшее. Быть режиссером — это занятие буржуазное. Поэтому я не хочу быть режиссером. Цикл завершен, работа сделана.

 

Рай и ад

Мир таков, каким мы его делаем. Если мир – рай, то это мы его создали. Если ад – тоже мы. Это касается и меня. Мы должны нести ответственность. Поймите, я ни в одном своем фильме не выносил суждений. Я не говорю, что есть плохо, что есть хорошо. Моя задача была лишь показать мир таким, каким я его вижу. Попытаться понять всех живых существ, приблизится к ним с симпатией, почувствовать их. Понять то, что любое существо обладает достоинством. И все 34 года я говорю именно об этом. Поэтому я не знаю, является ли мир адом, или нет.

 

О героях «Туринской лошади»

Герои этого фильма делают то, что должны делать, они делают свою работу. Утром они встают, одеваются, едят… знакомо? Они достигли вершины холма, осмотрелись и поняли, что уезжать бессмысленно. За холмом было то же самое.

Я должен вам сказать, я уже побывал во многих местах и тоже достиг вершины холма: всюду одно и то же. Но это не значит, что я примирился, в противном случае, я бы не притронулся к камере. В самом жесте, в том, что я хочу вам что-то сказать, уже заложено мое желание что-то изменить. Необязательно говорить о больших вещах, надо говорить о нашей жизни, наших буднях, о личном счастье. И все это только об этом. Один американец написал, что фильм этот апокалиптичен. И теперь я как бы возвращаюсь к теме ада. Нет. Апокалипсис – это телевизионное шоу. Там столько всего происходит… А мы хотели показать, что жизнь становится все меньше и меньше, и в конце концов исчезает. Мы хотели поговорить об этой болезненной вещи. О том, что мы лишены бессмертия.

 

О Ницше и Туринской лошади

Мы все знаем, кто такой Ницше, мы знаем его систему, мы знакомы с его теорией, когда мы читаем его тексты, мы наслаждаемся его стилем. Человек, создавший Сверхчеловека, в котором нет места жалости, вдруг в Турине увидел эту лошадь, и это факт. Это мы знаем, мы это читали. Но вопрос в том, что стало с лошадью. Вот как раз о лошади никто не говорит. В 1985-м году мой друг Ласло Краснахоркаи задался этим вопросом. А к 2010 году нам удалось ответить таким образом.

 

История в кино

Я не старался, и не осмеливался бы говорить о последних 20-30 годах. Я вовсе не историк. Меня это не особо интересует.

Я знаю, что мы все на своих плечах носим историю. Я знаю, что и я и вы должны нести на плечах эту гребанную феодальную систему. В Лондоне туман. Здесь вот это. Но у нас одна жизнь. То есть не надо обращать внимание на обстоятельства. Надо смотреть на людей, которые рядом с нами, и понимать, как мы к ним относимся. За эти 34 года я понял: надо все делать как можно проще, без излишеств. Мы всего лишь хотели поговорить об этих двух людях, о лошади, и о том, что ветер дует, сильный ветер. Вы наверняка помните, что мир был создан за шесть дней, и каждый день что-то было новое. А у нас каждый день что-то исчезает. Всё.

 

О монологе соседа в «Туринской лошади»

Во-первых, сосед пришел с той стороны холма. Он помнит, что в этом доме есть еще палинка. Он просто рассказывает пока ему наливают. Не входит в круг моих обязанностей соглашаться с ним или не соглашаться, он просто рассказывает, что происходит.

 

О религии

Я человек нерелигиозный, и моя команда, люди, с которыми я работал, тоже не ждут от Бога спасения. Когда я был ребенком, у меня была любимая сказка про барона Мюнхгаузена, который вытащил себя из говна, за свои волосы. Мне легче поверить в него, в барона Мюнхгаузена, чем в систему, в некоторый институт под названием церковь. Я все еще хожу на земле. Если бы я не верил именно в людей, я не стал бы для них создавать фильмы. Я бы сел в уголке и помолился бы, мне было бы насрать на людей, я бы все оставил Богу.

 

О политике

Когда человек снимает кино, он никогда не думает ни о какой политике. У меня нет политических работ, потому что политика – это все-таки грязный бизнес, это недостойно моей камеры. Судьба человека, человеческое лицо, или морда лошади – это да, это меня тронет. Но политику давайте оставим в стороне, это не предмет искусства. На самом деле я хотел бы заниматься политикой так, как невозможно в нашем мире: каждые четыре года заходить в будку и, как ответственный взрослый человек, оставлять там свой голос. Но для этого надо было найти политическую силу, которая действительно защищает человеческое достоинство. И это вовсе не примитивный антикапитализм. Нет, речь идет совсем о другом. Мне не хватает гуманности. Нельзя жить так, что все одномерно, все оценивается деньгами. Это все, что я хотел сказать о политике, и больше я не буду об этом говорить.

 

 

О сцене с девочкой и котом в Сатантанго

Девушка в «Туринской лошади» это, кстати, та самая девушка, которая в десятилетнем возрасте снималась в Сатантанго. А в «Человеке из Лондона» она играла дочку Тильды Суинтон.

 

О выборе актеров

Меня совершенно не интересует, какой он актер, умеет ли он играть. Меня больше интересует его личность. В сценарии прописаны персонажи, но в фильме мы видим человека. Я хочу, чтобы именно их личность попадала на первый план. И если он начинает играть, я у него спрашиваю – ты вообще что делаешь? Это тоже хорошо, но для другого фильма. У меня надо всего лишь быть там. Да. Быть там. Это относится ко всем: к Тильде Суинтон, к Эрике в «Туринской лошади» или Ирен в «Семейном гнезде», и неважно, профессионал ты или нет. И это относится и к лошади. Поэтому мы выбрали эту лошадь. Мы хотели найти лошадь, о которой мы знали, что он никуда не пойдет, что она не будет работать. Может быть, ее побили, когда она была жеребенком, но вот она точно  никуда не пойдет, ни за что не будет работать. То есть лошадь не должна была играть.

По поводу девочки и кошки – там было сложнее. Мы три недели репетировали это простое круговое движение. Они должны были воспринимать это как простую игру. Они просто повторяли одно и то же каждый день. Они так привыкли, что кошка даже не поцарапала девочку во время съемок. И потом с кошкой ничего не произошло, мы ее усыпили, через полчаса она встала и живет. А что касается лошади, могу заявить, что с ней тоже все хорошо, она беременна, и месяцев через пять у нас будет маленький жеребенок.

 

О черно-белом

Мы снимаем фильм о реальности, но мы не натуралисты. То есть мы должны дать знать о том, что это не действительность напрямую, но некий трансформированный вариант. Черно-белый мне очень нравится с самого детства. Мне нравится возможность что-то оставить в темноте, а что-то выявить. И в моем распоряжении вся шкала, весь спектр от белого до черного, как в живописи. Есть еще весьма практическая причина. Кодак в 1985 году изменил принципы производства цветной пленки, они перешли на полиэстер. Это пластиковое сырье. То есть зеленый слишком зеленый, синий слишком синий, все это настолько натуралистическое говно, что смотреть противно. Мне просто это не нравится.

 

 

О голосе Тильды Суинтон в «Человеке из Лондона»

Она говорит собственным голосом. Она озвучила сама себя. Ей фильм настолько понравился, что она сказала: «Неужели я не могу это сделать сама»? Она шотландка, из хорошей семьи. Она ходила в хорошую школу, у нее была хорошая база и она знает французский. Конечно, это было давно, и она немного подзабыла язык, но она взялась. Например, и чех Мирослав Кробот тоже самого себя озвучивал на французском, это такой подвиг героический. В «Гармониях Веркмайстера»  немного другой случай: существует два варианта синхронной озвучки, есть немецкий вариант, и венгерский. В немецком варианте озвучивали только венгерских актеров, а в венгерском, наоборот, – только немецких. И поскольку Хана Шигулла в детстве не учила венгерский, мы не могли ее попросить озвучить себя.

 

О месте съемок «Туринской лошади»

У меня были вполне конкретные представления о доме, но выяснилось, что такого дома нет на Земле. И еще был второй фактор – «Человек из Лондона» мы снимали на острове Корсика, но мне надоело путешествовать, и я решил, что место для следующего фильма я выберу в радиусе 15 километров от моего дома. Ну, все-таки я пошел на небольшой компромисс – 18 километров от моего дома. Просто долина, где есть это самое дерево. И тогда я сказал – все, мы здесь построим дом. Вот, собственно, мы привезли туда камни, старые бревна, пригласили старых каменщиков, которые еще помнят, как надо строить дом. Мы построили конюшню и вырыли колодец. И это было очень хорошо, потому что таким образом мы могли построить такой дом, какой был нам нужен. Мы заранее знали, что вот тут он будет сидеть и смотреть в окно. Я в принципе всегда знаю очень хорошо от первого до последнего кадра, каким должен быть фильм. Я достаточно автократичен в том, что я хочу увидеть в фильме.

 

«Туринская лошадь» – это либо больше, либо меньше, чем кино

Я сказал, что это не похоже на фильм. В кинотеатре обычно не такое показывают. Это вещь очень радикальная, очень безобразная в каком-то смысле. Режиссер обычно не показывает, как герои четыре раза одеваются. Вы же не видели такого фильма? Они не могут себе такого позволить. Они это показывают знаком. Леди садится перед зеркалом, потом – (cut) – она уже вся одетая выходит в парк. Поэтому я задавал вопрос таким образом: это либо больше, либо меньше, чем кино. Это, и есть жизнь? Хм. Ну да.

 

 

О жалости и любви

Если один человек жалеет другого, это как бы предполагает, что он находится в лучшей ситуации. Тот, кого я жалею – он находится ниже. Я не жалею этих людей. Я люблю этих людей. Это другое.

 

Для чего был нужен Ницше?

Ницше просто приводит нас к лошади. Всё. (Аплодисменты.) Ну и все-таки, конечно, нельзя забыть, что например «Так сказал Заратустра» начинается со слов «Бог мертв». Это, конечно, витало в воздухе.

 

Есть надежда или никакой надежды нет?

На глупости я отвечать не буду. Я уже говорил о бароне Мюнхгаузене.

 

На вопрос о символах

Я должен признаться, это будет очень серьезно. Символ, метафора, аллегория – это категории литературные. Они относятся к другому языку. Фильм – это изображение, ритм, звуки, человеческие взгляды, это коммуникация. Это все конкретные вещи. А символы – очень пригодны для литературы, но в кино их просто нет. В фильме все конкретно. Та система линз, которую мы называем оптикой, имеет еще название «объектив»… (Берет в руки стакан) Писатель возьмет и об этом стакане напишет 25 страниц. А я несчастный киношник, я возьму этот стакан и сделаю картину, и буду показывать этот стакан, и это будет настолько конкретно, что просто ужас. Это всего лишь стакан. Я должен сделать что-то с этим. Писатель может расписать всю историю этого стакана. Я узнаю все о стакане, о его владельце, о дедушке владельца. А наша примитивная задача – дать судьбу вот этому стакану. То есть у нас такое же простое занятие, как у столяра. Мы должны придать действительности какое-то настроение. Вот поэтому я говорю, что это разные языки. Литература имеет свой язык, имеет многотысячелетнюю историю, а кинематографу всего сто лет. Не факт, что язык кинематографа уже сформировался. Но мы его уже начинаем портить.

Еще одна вещь вам (показывает на девушку, задавшую вопрос о надежде), потому что я вижу, что вы недовольны, на что я надеюсь. Хороший пессимист, который ни во что не верит, настоящий пессимист пойдет и повесится. Он не будет вставать в пять утра, выходить в поле с камерой под дождем, говорить кому-то: ты справа, ты слева. Если я трачу столько энергии, чтобы что-то рассказать вам, тогда я доверяю вам. А без веры этого не может быть. Это точно.

 

Записал Сергей Дёшин