Реж. Ли Чан-Дон
Южная Корея, 139 мин., 2010 год
Пожилая женщина выходящая из дверей больницы, где она с трудом подбирая слова рассказывала врачу о беспокоящих ее покалываниях в правой руке, сталкивается с разбитой истерикой матери, чью дочь, после того как она покончила с собой, прыгнув в реку с моста, привезли в морг. Чуть позже, женщина сталкивается с объявлением о записи на курсы обучения поэзии. Эти два столкновения разовьются в две истории, которые будут пытаться сблизиться, сойтись – как математический ряд, или – пасьянс, но – им удастся достичь этого не на территории фильма, но – в финале – в Песне Агнессы.
Ли Чан-Дон извлекает свои истории – что нить из пряжи. В первой из них – начавшейся с гибели девочки-тинейджера в ее средние teen – этой пряжей является обычная газетная история. С течением времени пожилая женщина узнает, что девочка бросилась с моста чтобы прекратить сексуальные отношения, к которым в течение полугода ее принуждали шестеро учеников колледжа, где она училась – это становится известно из ее дневника. Один из этих шести – внук женщины. Родители пытаются замять историю – компенсировать матери девочки ее утрату – деньгами. Их интересы совпадают с интересами колледжа. Пожилая женщина – что долгое время отсутствующий в истории детектив – исследует последние дни девочки, она приходит в класс, где девочку принуждали заниматься сексом. Она – приходит на тот самый мост. Приходит в ее дом – инкогнито – разговаривает с ее матерью. Но прежде всего – она посещает поминальную мессу, устроенную в память о девочке. Вставая на скользкую тропинку рассказывания подобной истории, очень трудно – остаться на ногах – воздержаться от ее этической оценки, которая безусловна – полифоничность, отстраненность здесь – невозможны. Но – вместо того, чтобы поскользнуться – Ли Чан-Дон ускользает – и от полифоничности, и от – категоричности, и от – самоотстраненности. Пожилая женщина не безэмоциональна, как это часто кажется, но мы просто не можем подобрать слово для того, чтобы описать ее эмоцию. Оценка Ли Чан-Дона заключается в чуть более сильном нажиме на кисть, чуть-чуть другом оттенке туши, становится каллиграфически точной. Именно таким образом – ненастойчиво, ненавязчиво – Ли Чан-Дон дает нам образ полупарализованного пожилого мужчину, ухаживая за которым героиня подрабатывает себе на жизнь. Сексуальные отношения, которых он от нее требует, и она – в итоге – ему уступает, также можно охарактеризовать как – «принуждение». Он – этот старик – конечно же каким-то образом соотносится с – теми шестерыми подростками, а пожилая женщина – с той бросившейся с моста девочкой – Парк Хиджин, чье католическое имя – Агнесса. Но окончательное соответствие между ними будет установлено только во второй истории – истории Поэзии.
Эта история – история Поэзии – так же лишь – для не боящихся поскользнуться, «не боящихся головокружения». Пожилая женщина учится по новому смотреть на простые вещи – цвет красных – что кровь – цветов во дворе, дерево или яблоко. Или бросившиеся на землю – как-будто бы из-за непреодолимого желания новой жизни – абрикосы. Для рассказа этой истории не достаточно – пусть даже самой искусной – каллиграфии. Или – пусть даже самых совершенных – стихов. Поэзия – она как болезнь Альцгеймера – диагноз, который ставят пожилой женщине. «Вы сначала будете забывать – существительные, потом – глаголы» – объясняет ей врач. Женщина действительно – забывает. А Ли Чан-Дон это «забывание» показывает, как женщина только что помнила название цветка – камелии, а сейчас уже – нет; показывает – как она забывает во время разговора с матерью девочки о погоде, об урожае – что должна была предложить ей деньги. Женщина хочет сделать заметки, которые она привыкла делать для своего будущего стихотворения, но – забывает слова, на чистый лист капают – смешавшиеся с дождем слезы. И этот чистый лист бумаги, он не только заключает в себе великую потенцию, несотворенный мир – возможность написать стихотворение – как объясняет пожилой женщине и ее группе учитель поэзии, но и – великое и вечное пространство без–словия, после–словия.
Поэзия – это также – забывание старого языка, создание – нового. Если воспользоваться ремаркой Пруста о том, что «прекрасные книги написаны на своего рода иностранном языке», то можно утверждать, что максимальная степень «иностранизации» языка достигается именно в – Поэзии. Иными словами, в Поэзии используются не те слова, что находятся в словарях, но – иные – отличные от них по сути, хотя и совпадающие по написанию. Таким образом, Поэзия говорит на том Языке, где словарь – фактически – отсутствует. Именно таким образом Кристиан Метц описывал и – кино–язык. И именно подобное сущностное сходство обеспечивает Кино и Поэзии максимально возможную связь, именно Поэзия, а не – театр, или фотография, или – живопись – наиболее в Кино укоренена. Именно это позволяет Поэзии говорить посредством кино-языка, а Кино посредством языка поэтического. Именно в Поэзии и Кино можно достичь – предельных скоростей мысли, снайперской точности попадания.
Ли Чан-Дон удивительный режиссер. Хотя он снимает в Корее, снимает корейских актеров – в его фильме нет самой корейской повседневности – вернее – нет экзотики, ориентализма в самом худшем смысле этого слова – так же как нет традиционных корейских образов – цветение персика, одинокие журавль, цапля, рыбак, цикада и т.п. – в стихотворении, которое напишет женщина. Это ни в коем случае не кино снятое на экспорт. В фильме почти нет обращения к так любимой на Западе теме реинкарнаций. Его персонажи не носят традиционных национальных нарядов и чаще всего сидят не в привычных восточно-азиатских едальнях с неизменной лапшой или рисом, но – скажем – едят пиццу в обычном кафе в western style – как это делают пожилая женщина и ее внук. Подростки пьют кока-колу. Даже рис у Ли Чан-Дона варят не в привычных пароварках, а в обычных кастрюлях. И даже та поэзия, которой учат на курсах – это не традиционные корейские сиджо, или поэмы-каса – учитель ничего не сообщает ни о форме, ни о правилах стихосложения – это скорее привычный западный свободный стих. И – главное – фильм наполнен очень тонкой западной – католической – символикой. Уже одно только внимание пожилой женщины к цветам следует рассматривать в том числе в контексте того, что цветы – один из символов мученицы Св. Агнессы, являющейся покровительницей не только девственниц, девушек, помолвленных пар, женщин подвергнувшихся сексуальному насилию – что, безусловно, очень важно для нашей истории, но и садоводов/ садовниц, тех, кто разводит цветы. А – как мы узнаем – любить поэзию – это значит – всегда иметь свежие цветы в своем сердце. То есть, этот фильм мог бы – при всей условности сравнения – снять, скажем, Брессон – при том, что – конечно – они с Ли Чан-Доном находятся в различных весовых категориях – едва ли Брессон позволил бы себе иногда случающуюся небрежность кадрирования, недоработанность кадра. Ли Чан-Дон снимает свой фильм так, как пишут стихи – поддаваясь порыву вдохновения, иногда забывая – чем именно ты занимаешься. И, наверное, об этом фильме и надо было бы говорить так, как говорят о стихотворении – об удачных рифмах, строфике, ритме, метафорах, или – наконец – возможно, достаточно было бы сказать, что фильм – по сути – снят ради последней пятиминутки – также как стихотворение часто пишется ради последних – скажем – двух – строчек, ради – Песни Агнессы – Песни, прочитанной голосом пожилой женщины в какой-то момент переходящем в тонкий голос совсем юной девушки – погибшей корейской девочки Агнессы и/ или Св. Великомученицы Агнессы, погибшей примерно в том же возрасте – одной из семи женщин-святых, упоминаемых в католической мессе, являющейся заступницей – садоводов, помолвленных пар, девственниц, девочек и – главное – всех женщин подвергнувшихся сексуальному насилию. Здесь – в Песне Агнессы – обе истории сходятся – отражаются – конечно же с неизменным оптическим искажающим эффектом – друг в друге – так же как отражается/ искажается в – смерти – жизнь –
– Как там? Очень ли одиноко?
Полыхает закат? Размечают ли птицы
голосами тропинку до леса? Скажи,
можешь ли ты получить
письмо, что послать я не смею? Могу ли
я – выразить то
В чем не смею признаться…?
Или – «все преходяще и розы
яркость свою потеряют» –
неизменно?
… Время сказать – прощай
– Как ветер что еле-еле
движется и затем
затихает – и так же как
тени – всегда
обещающие тебе
то – что никогда
не случится – как
любовь никогда до конца
неясная – как трава
целующая мои
лодыжки – как
крошечные шажки
следующие за мной
… Время сказать прощай
Сейчас – когда темнота
упала – будет ли снова
свет?
Здесь я молюсь …
Чтобы слеза никогда
не проливалась – чтобы
ты знала как глубоко
я люблю тебя
В середине дня
– жаркого – летнего – ожиданье
долгое и тропинка
старая напоминает
мне лицо отца – даже цветок
одинокий стыдливо
отворачивается – так сильно
я люблю тебя – как неровно бьется
сердце, слыша твою
ледащую песню – Я
благословлю тебя – прежде чем
последняя переправа
будет пройдена, до того
как совсем истончится
твое дыхание – Я
начинаю мечтать о том –
что просыпаюсь – снова –
ярким солнечным утром
ослепленная светом … И –
замечаю что ты
склоняешься надо мной