Реж. Кристоф Оноре
Франция, 105 мин., 2009 год
Кристоф Оноре, сорокалетний бретонец-режиссёр, драматург и сценарист, начал свою кинокарьеру с короткометражки «Мы двое» и дебютировал в полном метре с лентой «17 мгновений Сесиль Кассар»; а известен стал, в первую очередь, благодаря почти мюзиклу «Все песни только о любви», номинированному на «Золотую Пальмовую Ветвь».
Его прямо называют потомком французской Nouvelle Vague: он и сам не уходит от подобных определений, признавая «Песни» рифмой годаровскому «Женщина есть женщина». Тем не менее, полнее автор следует принципам предшественников не здесь, а в предыдущей работе «Парижские истории» (2006, Dans Paris), которая более ярко раскрывает, например, его способность играть с нарративным и сюжетным пространствами.
Последовавшие за ней «Песни» и «Прекрасная Смоковница» вообще оказались менее многогранными работами. И хотя нельзя, конечно, однозначно отрицать уникальность срастания странного мюзикла без танцев с брызжущим французским обаянием кино, или пройти мимо нового чистого взгляда на красоту молодости и любви, а точнее мимо восхитительно красивого взгляда на молодёжь, теряющуюся в любви; этим двум фильмам недостаёт самоиронии, свободы и простора.
Тем интереснее следующий опыт Оноре, продолжающий, после обозначенного блуждания по сторонам, начинания именно 2006-ого года. Его последняя на сегодняшний день лента «Non ma fille, tu n’iras pas danser», в русском варианте называется «Моя девочка не хочет…», а в англоязычном – «Making Plans For Lena». Во втором случае заголовок игриво отсылает зрителя к содержанию, а в первом зачем-то теряет ключевое действие освобождения, к реализации которого героиня стремится на протяжении всего фильма, преодолевая запрет: «Нет, моя девочка, ты не будешь танцевать».
После трёх подряд картин, снятых в столице, Оноре выносит историю за пределы Парижа: Лена, недавно ушедшая от мужа и пытающаяся жить самостоятельно, с двумя своими детьми отправляется в дом родителей, где те, собрав под одной крышей всю разросшуюся семью, приготовили «планы» для неё, неспособной, по их мнению, привести дела в порядок без их помощи.
Обычная драма семьи, конфликт обременённых опытом «отцов» и свободолюбивых «детей» тем острее разворачивается здесь, чем ожесточённее проявляется желание героини не прибегать к чьим либо советам. Она, загнанная, измученная, уже не вникает в смысл фраз, обращённых к ней, воспринимая только упрёки. Сформированные ею представления о свободе и собственном пути; уверенность в принятых ранее решениях постоянно проверяются, и она, не выдерживая этих проверок, всё глубже скатывается в отчаяние собственного бессилия, в котором боится признаться себе.
Это происходит с каждым новым ударом: мёртвой птицей, за которой она не может уследить, неожиданной встречей с бывшим мужем, никак не исчезающим из её жизни, ухаживаниями молодого любовника, поддакивающего её мечтам о самостоятельности. От разговоров последнего, слишком наивного, слишком мимолётного, на которого она не может променять детей, она бежит к бывшему мужу, уже чужому и с другой, а от него – к матери.
Появляются вкрапления-предвестники, народные истории о женщинах, вошедших в дела с дьяволом, требующим, но «отдающим взамен то, чем нельзя воспользоваться». В одной из них, женщина остаётся без детей и без денег, в другой, вставленной в форме полноценной отдельной истории – погибает в танце, так горячо любимом ей.
Эти девушки теряют всё, так и Лена в отчаянном самоотречении, оказывается в точке равенства себе, чуть ли не в первые спрашивает о чём-то и говорит от себя, а не защищаясь. Это откровение и несчастный случай с её сыном, меняют все её связи с окружающим миром, Лену-страдалицу принимают мать, сестра и отец, в семье их наконец-то находится место для последней нежности, но в то же время для самой героини места там уже не остаётся. Через обряд инициации, в котором почти умирает не она, но самое ей дорогое, она уходит, исчезает, чтобы в новом для себя, пока ещё пустом мире стать собой не на отрицании, а на согласии, так, чтобы ничьё разрешение не было нужно для начала танца, и так, чтобы танец имел смысл.
После предыдущих двух фильмов, концентрировавшихся на мелодиях и текстах собранных в них музыкальных композиций, переплетённых с диалогами, этот кажется абсолютной звуковой пустыней с точечными лаконичными оазисами песен.
Такие вкрапления здесь идеальны. В конце, когда Лена внезапно окидывает всё вокруг взглядом печальным, но уже спокойным и начинает куда-то собираться, первые аккорды «Another World» Antony & The Johnsons предвещают её уход. «…I’m gonna miss you all. I need another place, will there be peace? I need another world, This one’s nearly gone».
Другая точка, более очевидная, но столь же правдивая, ставится песней «Making Plans For Nigel», подытоживающей все действия родителей, будто внезапно озаботившихся тем, что Найджел, бывший муж Лены, возможно «хочет видеть детей».
Можно сказать, что и сам образ Лены приходит в фильм через доносящуюся из музыкального автомата «Elle ?tait si jolie» Алана Барье. Она играет в «Прекрасной смоковнице», когда героиня того фильма, Жуни, сидит в кафе, а из-за столика напротив на неё с доброй улыбкой смотрит появляющаяся там в эпизодической роли Кьяра Мастроянни.
Связывание фильмов через этот момент возможно надуманно, но и без него лента о подростках без рассказа об их семьях и лента о семье без подростков, стоящие рядом в фильмографии одного режиссёра притягиваются к друг другу. Они становятся полярными, но стремящимися друг к другу проявлениями одной мысли, одного образа, и история Лены – возможное будущее если не Жуни, то другой красивой страстной девушки с мечтой о свободе и с непрекращающимися сомнениями и мыслями в голове. Лена риторически замечает, что родись она мужчиной, ей пришлось бы легче, и то же самое верно для Жуни.
В итоге, «Моя девочка не хочет…» остаётся самым значительным произведением Оноре, контрольной и самой цельной работой, определяющей, его почерк. В разрезе всего современного французского кино с его уходящими мастерами, он, видимо, останется важной формирующей фигурой, способной связывать современность и прошлое: достаточно вспомнить его драматургический опыт и опыт адаптации классических литературных произведений. С другой стороны ясно, что от ярко выделенной концепции чистого кино Оноре уходит, приплетая то музыкальные ходы, то литературные, становясь автором текстоцентричным. Во всяком случае, такие эксперименты выглядят свежо и качественно.
Интересно, что в своих интервью режиссёр довольно пессимистично размышляет о будущем кинематографа Франции, сожалея о том, что во многом из-за появления Саркози уходит его государственное финансирование, а это долгосрочная и довольно безрадостная перспектива.