Larvatus prodeo. Масочный режим классического слэшера

 

Упоминание Рене Декарта и практик древнегреческого театра применительно к иконографическим персонажам классического американского хоррора может показаться надуманным и даже произвольным. Алексей ТЮТЬКИН признаёт такое мнение небезосновательным, но трезво понимает, что цель его текста – не игра с объёмом культуры или научение мыслить по аналогии, отыскивая в материальном вечно повторяющееся аффективное, а скромная попытка отыскать нечто новое в подходе к образу маски в давно известном и даже набившем оскомину жанре – классическом слэшере и его более поздних отголосках.

 

Ветреное утро. Берег озера. На зелёном стебле хвоща – странный нарост бурого цвета. Это маска – личинка стрекозы. Маленький мальчик, бросив свои подвижные игры, застыл, став взглядом. Он смотрит пристально, стоит неподвижно, с него можно делать скульптурное изображение. Оболочка личинки надрывается, яркое солнце врывается в темноту, искрится в фасеточных глазах. Лицо стрекозы окончательно разрывает хитиновую личину, исподволь расправляются крылья; кажется, что видно, как бежит бесцветная кровь, становясь радужной в слюдяных выпрастывающихся плоскостях. Мальчик смотрит, не замечая времени – преображение его заворожило: бурое становится прозрачным, затем окрашивается в синий цвет; бесформенное становится жёстким, упругим; неподвижное – живым. И вдруг стрекоза-имаго улетает по своим хищным делам – остаётся лишь сухая маска, притороченная к стебельку. Мальчик словно бы отмирает и думает: «Это, наверное, что-то значит».

 

* * *

 

Отношения лица и маски – вечная тема человечества. Маска закрывала лицо при служении древним богам, усиливала голос в древнегреческом театре, была неотъемлемым элементом карнавала и комедии дель арте, защищала лица – рыцарей на ристалище, грабителей банков и врачей на хирургической операции. Отмечать все вехи на пути масок после Клода Леви-Стросса [1] в эпоху, когда все виды масок победила антикоронавирусная, – дело ненужное; и всё же один частный случай, случившийся в истории кинематографа, следует вспомнить.

«Под маской жизнь – игра!», пели в оперетте «Летучая мышь», не уточняя, какая это игра – в салки, покер или «русскую рулетку», но цепко схватывая сущность маски. Машкара закрывала лицо, давая ему силу инкогнито – силу мощную, беспредельную, о которой воочию знают анонимные паучки Всемирной паутины. Это общее место: смысл маски – скрыть лицо, замаскировать, сделать невозможным опознание.

Зеленолицый Фантомас (не фейядовский, а из серии фильмов с Луи де Фюнесом), пользуясь этим расхожим знанием, идёт чуть дальше и напяливает на себя личину комиссара Жюва: и вот уже верзила Жан Маре с резиновым лицом французского комика стреляет из автоматического оружия по витринам магазинов. Стратегия – скрыть лицо, чтобы стать другим человеком: Брюс Уэйн примеряет костюм летучей мыши, Питер Паркер – Человека-Паука; оба начинают действовать, истово служа Добру. Тактика – скрыть лицо, чтобы стать другим человеком: Итан Хант надевает на себя кожаное лицо, чтобы спастись от погони.

Отказавшись от пути Леви-Стросса, автор данного текста всё же безумно очарован возможностью создания перечня масок. Придётся ему привести себя в чувство, одёрнуть самого себя, пусть радость создания классификации и не может быть развеяна окончательно. Возвратимся к частному случаю. Тема – маньяк в маске. Жанр – слэшер. Время – 1974-2017 годы.

 

Кадр из фильма Тоуба Хупера «Техасская резня бензопилой»

 

Тоуб Хупер создал страшного персонажа Буббу Сойера, широко известного как «Кожаное лицо», в фильме «Техасская резня бензопилой» (The Texas Chain Saw Massacre, 1974). Скрыть лицо, сделать опознание невозможным? Ничуть не бывало. Бубба Сойер, не подозревая о существовании Рене Декарта, проделывает то же, что и французский философ, взявший себе девиз Larvatus prodeo – иду, скрыв лицо маской [2]. Только Бубба скрывает вовсе не стыд, а желание убивать; маска из человеческой кожи становится предпоследним штрихом перед выходом на подмостки театра мира сего: остаётся только завести цепную пилу и сыграть свою роль.

Бубба Сойер – это Джейм Гамб (он же «Буффало Билл») из «Молчания ягнят» (The Silence of the Lambs, 1991) Джонатана Демме, с поправкой на более высокий интеллектуальный уровень и иные травматические обстоятельства порождения. Этот портной, кроящий женскую кожу и шьющий из неё маску для всего тела в желании вырваться из своего пола таким кошмарным способом, не отрефлексировал свои действия до конца, так как просто пользовался идеей, имплантированной в него его психиатром. Красноречивая деталь: Гамб оставил личинку бабочки «Мёртвая голова» в горле головы, отрезанной у его любовника, как символ метаморфозы, но он не понял или не вспомнил, что в мир бабочка вырывается из своей маски, а не вползает в хитиновую оболочку личинки.

 

Кадр из фильма Джонатана Демме «Молчание ягнят»

 

Маска из кожи человека – чудовищный и будоражащий мысль образ, отодвигающий границу в понимании отношений маски и лица. Развивать его, уточняя, куда сложнее, чем вернуться к типу маски как забрала, прячущего лицо. Джейсон Вурхиз из фильма «Пятница, 13-е» (Friday the 13th, 1980) Шона Каннингема и шахтёр-убийца из фильма Джорджа Михалки «Мой кровавый Валентин» (My Bloody Valentine, 1981) используют маску как чёткий знак, выразительный и запоминающийся – но не более того. Настало время комбинаторики – смены вида маски, но не изменения её смысла; и далее, после хоккейных, клоунских и шахтёрских масок, скрывающих истинное лицо убийцы, «Призрачное лицо» из «Крика» (Scream, 1996) Уэса Крейвена, «харя» Джона Крамера из франшизы «Пила» (Saw) и троица замаскированных убийц из «Незнакомцев» (The Strangers, 2008) Брайана Бертино – всего лишь страницы из каталога сокрытых лиц.

Из каталога Larvatus prodeo словно бы вырывается Фредди Крюгер из «Кошмара на улице Вязов» (A Nightmare On Elm Street, 1984) упомянутого Крейвена. Этот маньяк не носит маску, но его обгоревшее лицо – именно маска, в том смысле, о котором говорил Заратустра: «Поистине, вы не могли бы носить лучшей маски, вы, современники, чем ваши собственные лица! Кто бы мог вас – узнать[3]. Эта расхожая мысль – нет лучшей маски, чем собственное лицо – в случае Крюгера получает иной смысл: понадобился огонь, смерть и перерождение в сон, чтобы Фредди обрёл своё, только ему присущее лицо.

В «Нулевой степени письма» Ролан Барт даёт отличную от известной трактовку Larvatus prodeo: «Я шествую, указывая пальцем на свою собственную маску» [4]. Довольно странный, кажущийся излишним жест – указывать на маску, которую и так все видят. Но Джейсон и все другие из когорты масок-ярких образов именно так и поступают: они, надев маску, своими зверствами указывают на неё, обозначая её как некое средоточие зла, знак, принадлежность. Это даже не древнегреческое, а опереточное, все эти изобретательные членовредительства и «горнографические» смерти, придуманные или совершённые под маской. В качестве примера, всё же имеющего к хоррору отдалённо родственное отношение,  тут можно вспомнить о многосерийном фильме Марка Фроста и Дэвида Линча «Твин Пикс: Возвращение» (Twin Peaks: The Return, 2017) (как и о фильме Дэвида Линча «Твин Пикс: Огонь, иди со мной» (Twin Peaks: Fire Walk With Me, 1992)), где есть несколько убедительных сцен указания на собственную маску.

 

Кадр из фильма Дэвида Линча «Твин Пикс: Огонь, иди со мной»

 

Кадры из фильма Марка Фроста и Дэвида Линча «Твин Пикс: Возвращение»

 

Все упомянутые трактовки Larvatus prodeo воплощены в рассмотренных выше фильмах с разной степенью талантливости; но есть один безоговорочный гений, который удивительным жестом перевернул отношения маски и лица – это Джон Карпентер. Жиль Делёз и Феликс Гваттари в главе «Год ноль. Лицевость» писали: «Широкое лицо с белыми щеками, мелованный лик, пробитый глазами как чёрной дырой. Голова клоуна, белый клоун, лунный Пьеро, ангел смерти, плащаница. Лицо – не внешняя оболочка того, кто говорит, мыслит, чувствует» [5]. Этот пассаж из «Тысячи плато» – словно слегка опоэтизированное описание маски Майкла Майерса из «Хэллоуина» (Halloween, 1978).

Larvatus prodeo Майкла Майерса, на первый взгляд, это действие, совершённое под маской, так как указывать на неё нет никакого резона – зритель знает, кто под маской, зло имеет имя. Но Карпентер, слегка приправляя фильм специей сверхъестественного, позволяет «Призраку» словно бы растворяться в воздухе, а затем сгущаться из него. Самый воздух пахнет смертью, маньяк в маске становится лишь его манифестацией. Именно поэтому белая маска столь отличается от гротескного «Кожаного лица», инструментальных масок или явно пародийного «Гоустфейса» – Майерсу нужно принимать некое подобие человека, обманывать и запутывать и в то же самое время маркировать собственную сущность. У него нет лица – только маска.

 

* * *

 

Ветер пробежал по зарослям хвощей. Сухая оболочка поддалась порыву, но мальчик подхватил маску стрекозы, поднёс к глазам. Осторожно развернул, надел на мизинец. Снова рванул ветер и сорвал маску. Стрекоз уже не было видно. «Наверное, это что-то значит».

 

Примечания:

[1] Леви-Строс К. Путь масок. – М.: Республика, 2000. – С. 20-97. [Назад]

[2] «Подобно тому как актёры, дабы скрыть стыд на лице своем, надевают маску, так и я, собирающийся взойти на сцену в театре мира сего, в коем был до сих пор лишь зрителем, предстаю в маске». Декарт. Р. «Частные мысли» / Сочинения в 2 т. Т. 1. – М.: Мысль, 1989. – С. 573. [Назад]

[3] Ницше Ф. Так говорил Заратустра («О стране культуры») / Сочинения в 2 т. Т. 2. – М.: Мысль, 1990. – С. 86. [Назад]

[4] Барт Р. Нулевая степень письма / В сб. «Нулевая степень письма». – М.: Академический проект, 2008. – 79 с. [Назад]

[5] Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. – Екатеринбург: У-Фактория, М.: Астрель. – С. 276. [Назад]

 

Алексей Тютькин