СЛОН – это не животное. СЛОН – это кинематографисты, небезразличные к происходящим событиям. СЛОН – это визуальная сущность Красного Мая, которую не переврать, не спародировать и не принизить. Много лет спустя после 1968 года Крис Маркер пишет запоздалое письмо своему уже умершему соавтору Марио Марре, вспоминая заводские стачки и рабочих, которые взяли в руки кинокамеры, чтобы обрести голос. Текст о приключениях СЛОНа и забастовке на заводе «Родиа» на русский перевела Александра БОКАНЧА.
Однажды Рене Вотье и Марио Марре снимали демонстрацию, кажется, в Алжире. Во время съёмок один сказал другому: «У меня закончилась плёнка», а в ответ получил: «Ты коммунист? Тогда снимай!». Мне очень нравится эта история. Не только потому, что она рассказывает о двух моих товарищах, но и потому, что я нахожу в ней метафорический смысл. Она хорошо показывает, как коммунисты с энтузиазмом и храбростью снимали те повороты истории, о которых другие забывали поставить фильм.
В те далёкие времена прочность коммунистической структуры могла служить поддержкой для ослабевающих сил или же, наоборот, направлять энергию тех, у кого силы бьют через край. Очевидно, Марио принадлежал ко второй категории. Непокорный от природы, он нашёл в Партии, о которой имел ясное представление, возможность проявить свою готовность к действию, а не к бесконечным словесным проклятиям. Такая склонность слишком рано подверглась испытанию. Подпольное радио во время войны, когда продолжительность жизни подобных Марио составляла не больше трёх месяцев, сочло бы везением то, что он выжил. Но его случай спасения был весьма необычен: он пережил пытки в Гестапо, прошёл через два допроса в Абвере, во время которых прикинулся важным американским агентом. Тот факт, что он не говорил по-английски и не имел акцента, мог бы его разоблачить, но лишь подтвердил то, что он был канадцем. Затем, продолжая эту игру, он воспользовался помощью своих товарищей и был освобождён охранниками, в обмен же дал обещание, что в будущем они не понесут наказания.
После войны Марио очутился у пингвинов. На самом деле, они называются Императорскими пингвинами, но мы живём в стране, где пингвинов (pingouins) называют маншотами (manchots), верблюдов – дромадерами, а кенгуру – валлаби [1]. Именно их научным названием – Aptenodytes forsteri – Марио окрестил свой первый фильм, снятый во время экспедиции с Поль-Эмилем Виктором [2] и уже в 1954 году представил его в Каннах. Из-за этого его мать отказалась появляться на пороге фестивального дворца: «Это место не для нас» – понятие классовой борьбы Марио впитывал уже с рождения. Но зато мать Марио проявила свои способности к наблюдению и предсказанию: когда они вдвоём сидели на лавочке на бульваре Круазетт, то мимо них проходили Жан Кокто и жюри фестиваля. Мама Марио воскликнула: «Получилось, ты победил! – Но мама, откуда тебе знать? – Смотри, они же выглядят в точности, как пингвины!». Сказанное оказалось правдой: Марио получил «Приз за фильм о природе, короткий метр». После такого «крещения», пингвины сразу же вошли в их семью, и я даже припоминаю, как один из них, весьма неуклюжего вида, какое-то время восседал в моей монтажной комнате.
Кадр из фильма Криса Маркера и Марио Марре «До скорого, надеюсь»
Кино столкнуло нас с Марио. А также цензура. Мы с [Аленом] Рене узнали, чего стоит снимать фильмы на табуированные темы после того, как «Статуи тоже умирают» получили десять лет запрета [3]. То же самое повторилось с «Куба – да» [4]. И я ещё удачно вышел из забавной передряги с министром Информации, Аленом Пейрефитом [5], и «Прекрасный Май» не выглядит порезанным на добрую треть. Можно вспомнить и другие тяжкие случаи цензуры: Вотье и его «Африка 50» [6], Марре и его фильмы о ПАИГК (Африканская партия независимости Гвинеи и Кабо-Верде), о движении за освобождение Гвинеи-Бисау. Можно вспомнить и такую сценку из 50-х: комиссар полиции врывается на частный просмотр в зал, арендованный для показа фильмов, и выходит из него уже с бобинами короткометражек Марио в руках, которые цензура никогда не пропускала. Подобное происходило со всеми фильмами Марре. И это связывало нас.
И в то же время я упрекал Марио в том, что его метод работы слишком объективистский. Он был великолепным рассказчиком: мог, подобно колдуну, превратить действие участников этого немного банального эпизода колониальных войн в настоящий прорыв, попытку революции в собственной стране [7]. Сглаживание острых углов, обобщение? Пока Марре обращался только к двум своим тевтонским рыцарям, его товарищи пользовались всем арсеналом [8]. Тональность его увлекательных фильмов, демонстрирующих борьбу, была похожа на брошюры ВКТ (Всеобщая Конфедерация Труда) с их деревянным языком. Марио был очень скован, когда говорил: «Это их фильмы, а не мои, я лишь делаю отчёт – и это всё. Я не буду говорить вместо них». Его советский подход в духе «наступить на горло собственной песне» наиболее отчётливо устанавливал границу между нами. Я знавал многих коммунистов, которые обладали высоким уровнем организационных навыков, но ненавидели бинарное мышление.
Кадр из фильма Криса Маркера и Марио Марре «До скорого, надеюсь»
У меня же не осталось иллюзий по отношению к СССР. Чтение Виктора Сержа, Бориса Суварина и Шарля Плиснье (его роман «Фальшивые паспорта», забытый по непонятной причине, раскрыл для нас механизм работы московских процессов) – всё это подготовило меня к будущим рассказам очевидцев. Конечно, на протяжении всей своей жизни я встречал коммунистов, в чьих человеческих качествах нельзя было сомневаться. Но их слепота в связи с СССР или же с очевидно мафиозными действиями партии казалась мне скорее загадкой биологии, чем моральным суждением. Уже к 1945 году у меня сформировался стойкий исторический пессимизм (который впоследствии сослужил мне хорошую службу, тогда как у моих друзей разочарование следовало за разочарованием). Но я ни в коем случае не хотел бы навязывать его другим и тем более объявить его единственным возможным способом мышления. Встречи с теми, кто боролся, с такими, как Йорис Ивенс, Курт Штерн [9] или Марио Марре, с теми, кто вносил конкретику в дискуссии, периодически разгоравшиеся в редакционных залах, дискуссии, которые пытались поставить знак равенства между двумя тоталитарными монстрами 20 века. Связь между сталинизмом и фашизмом подтвердилась в историческом плане в ряде достоверных примеров, но, когда столкнулась с частными случаями, потеряла всякий смысл. Несложно было бы найти коммунистическую пару для того или иного фашиста. Сталин обладал особенным чувством юмора [10], и, представляя Берия Риббентропу, рекомендовал его как «нашего Гиммлера», впрочем, обратное не было бы правдой. «Маяковский – нацист», «Медведкин – нацист», «Ивенс – нацист», «Марио – нацист» – такого быть не могло.
Таким образом, я хотел показать, что нет ничего удивительного в наших отношениях с Марио, когда каждый прекрасно знал, чего ожидать от другого. В начале наших приключений это, конечно, создавало проблемы в совместной работе. Но я полагаю, что в итоге мы стали хорошей командой. Марио отдавал себя полностью, обладал знаниями, которые необходимо было использовать в экстренных ситуациях, когда нужно действовать быстро и времени на осторожность просто нет, – всё это сыграло важную роль в наших отношениях. Трещина появилась и постоянно разрасталась. И эта трещина открыла то, что произошло весной 1967 года, во время «великой стачки» в Родиа. То, что последовало за ней, можно назвать «как чашка кофе может изменить судьбу многих людей».
Какое-то время я вёл переписку с ЦНК (Центром Народной Культуры административного района в Безансоне), который находился под опекой замечательной пары, Рене и Мишлин Бершу (Мишлин позже написала невероятный рассказ, честный и живой, о том, что произошло). Мартовским утром 1967 года я получил письмо от них: рабочие «Ля Родиасета» (La Rhodiaceta), завода, принадлежавшего компании «Рон-Пуленк» (Rhone-Poulenc), собрались на стачку и оккупировали здание (первый раз с 1936 года). ЦНК, очевидно, занимался культурно-развлекательной жизнью граждан. «Почему бы мне не отправить им шестнадцатимиллиметровую плёнку? Да и самому не приехать и посмотреть, что происходит?» – подумал я. Итак, ситуация была следующей: на уровне макрокосмоса я занимался монтажом коллективного фильма «Далеко от Вьетнама». Работа была сложной, а ответственность за фильм – изнуряющей. На уровне микрокосмоса я ещё не допил свою чашечку кофе. На пересечении этих двух космосов моей первой реакцией было: «Жаль, что я занят монтажом, ведь всё это кажется интересным», и я начал думать только о том, как бы им отправить плёнку, оставшуюся у моих друзей. Потом я выпил уже знакомую вам чашечку кофе, и мои мысли повернулись в другом направлении: «Безансон, это ведь не так далеко, как пустыня Гоби, пару часов на машине, может немного больше». Антуан Бонфанти, мой верный звукорежиссёр и его друг смогут подвести нас на вместительном автомобиле, куда можно будет закинуть и плёнку. Почему бы не рискнуть? И мы рискнули, так и появился «До скорого, надеюсь» (À bientôt, j’espère, 1968), группа Медведкин, и всё, что сопутствовало, отличало и направляло приключения СЛОНа, а позже и ИСКРы.
Кадр из фильма Криса Маркера и Марио Марре «До скорого, надеюсь»
(Надпись на стене: «Здесь начинается диктатура»)
Но сначала был отчёт, опубликованный в Nouvel Observateur 22 марта 1967 года. Я удовлетворился тем, что записал самые важные высказывания, сопроводил их фотографиями Мишеля Буде и добавил небольшое вступление:
«Прежде всего, изображение условий жизни рабочих, в котором реальность вступает в конфликт с большими мифами современности, тесно связано с обществом потребления и размыванием границ между классами. И если акцент ставится больше на нервное истощение, чем на голод, на культурную бедность, чем на бедность физиологическую, то острота неудовлетворённых потребностей и интенсивность бедности – отрицаются, как и в прошлом веке. В период «конца борьбы классов» и «преодоления марксизма», мы слышим рабочих, которые говорят об ущемлениях, новых масштабах нищеты, необходимости солидарности рабочих и интернационализме.
Наконец, поразительно наблюдать за тем, как рабочие связывают экстренные экономические требования с условиями их работы и обществом потребления: значение трудящегося, смысл его жизни и работы выходят на первый план в большинстве случаев. Они не предлагают соглашаться на то, что по-американски называется быть частью «общества благополучия», но протестовать против него и против тех компенсаций, которые им предложены. Миф о вхождении рабочих в новый класс с помощью автомобиля, стиральной машины, блестящего ключа от дома показывает нам, что, несмотря на все различия требований, революция остаётся катализирующей идеей во Франции 1967 года, как и в эпоху Виллерме» [11].
Необязательно иметь диплом социолога, чтобы найти связь с событиями, произошедшими спустя год, в Мае’68, который, признаюсь, меня не увлекал вовсе.
Марио постоянно перечитывал рассказы рабочих. Было очевидным, что нечто должно произойти, и это затрагивало его до глубины души. Я даже не предлагал Марио отправиться в центр событий, он сам решился, с этого момента начав свою деятельность. Марре отличался от других кинематографистов и был вне их сообщества, которое установило особый тип отношений между режиссёрами и рабочими. Он вносил свою энергию, свой опыт и – ингредиент совершенно необязательный – своё замечательное чудачество. Марио, начиная с фильма «До скорого, надеюсь», поставил знак равенства между кинематографистом и рабочим, чего я в одиночку бы не достиг. Благодаря этому мы удостоились комментария генерала де Голля (который, видимо, проводил время за просмотром телевизора): «Почему эти журналисты обращаются к рабочим на «ты»?».
Теперь же стоит задаться вопросом. Восстание рабочих, которое произошло в Родиа, руководилось ли оно из либерально настроенных штабов Коммунистической Партии или Конфедерации труда (к тому же, находившихся в распрях с Французской Демократической Партией Труда)? Восстание, которое будет беспощадно подавляться ФКП в течение всего мая и после него. Оно же, в иных формах, соприкоснется с догматом, познав абсолютное превосходство Партии. Культурная революция в Китае, фокоризм (подмена военного понятия политическим), Че Гевара, разрыв Фиделя Кастро со всеми коммунистическими партиями Латинской Америки, возникновение различных «движений» в Штатах — коммунисты больше не олицетворяли собой единственную альтернативу старому порядку вещей. Как же Марио, самый верующих среди остальных, окунулся в это варево с таким энтузиазмом? Попробую объяснить.
Кадр из фильма Криса Маркера и Марио Марре «До скорого, надеюсь»
Я уже говорил, что Марио прекрасно понимал, что такое Коммунистическая Партия. Он знал обо всём, и во время наших дискуссий, порой эпических, мне даже нечему было его научить. Разница была лишь в том, что он рассчитывал на время, которое, по его мнению, должно было отмести весь сор прошлого и сопутствовать приходу нового, более справедливого общества. Общества, где все былые преступления имели бы цену. Дорого заплатив за них, Марио признавал, что они существовали. И этим он демонстрировал увриеризм (ouvriérisme) [12], который можно было бы назвать словом, наименее ему подходящим, – наивность. Для Марио рабочий класс был носителем эсхатологической миссии. Однажды он сказал мне, по поводу какой-то проблемы, которая возникла в одной из наших групп: «Не волнуйся… Они справятся с этим, потому что справятся и со всем остальным».
Это была общепринятый дискурс марксистской Библии, но до большинства коммунистов её тексты доходили лишь понаслышке – так, что думать о ней или вычленять из неё определённые смыслы было невозможно. Но не для Марио. Без сомнений, он видел в событиях шестидесятых пролог к будущим движениям масс, которые Партия сопроводит до победного финала. Во время войны в Алжире Марио со своими товарищами заняли определённую позицию (как всегда, следовать за событиями). Заблаговременно с предосторожностью относясь к происходящему, он сохранил привкус горечи. «Как же глупо в такой момент пропускать встречу, мы ведь зашли так далеко во всё это…». Всё это: Родиа, партизанские войны, Африка, Амилкар Кабрал [13], Че, Фидель (но не китайцы, он ведь не идиот…), Куба, ставшая перекрёстком движений за освобождение, – значили для него многое, он часто обращался к ним (мы называли эти места нашей личной «Джакартой»). Последующие события прекрасно согласовывались с историей его взаимоотношений с остальной группой, которую он порывался там встретить.
Что стоило бы пояснить: я не пытаюсь сделать из нас с Марио двух одиноких муравьёв, как говорил Паунд [14], символизирующих объединение тех сил, что бродили по миру. И пусть я плохой фрейдист, попробую хотя бы побыть юнгианцем: я думаю о коллективном бессознательном, я убеждён в том, что существуют потоки энергии, которые иногда встряхивают планету и потом отражаются эхом в судьбах отдельных личностей. У японцев есть энергия «ки» (気 ), нечто витающее в воздухе, появляющееся ненадолго и тут же исчезающее, и винить в этом некого.
Бóльшая часть кубинцев, которая пришла послушать Фиделя Кастро 23 августа 1968 года, была убеждена в том, что сейчас объявят об окончательном разрыве с СССР. Кажется, сейчас об этом забывают, но в то время отделение от СССР уже началось. В течение некоторого времени, Куба олицетворяла собой средоточие злословий, которые обрушивались на советские догматы. В чём точно невозможно ошибиться: Куба пропала со страниц L’Humanité (историки будущего с помощью этой зацепки смогут с точностью отметить начало и конец разрыва). И первые же слова Команданте разбили ожидания кубинцев [15]: «Мы собираемся сказать пару слов… слов, которые вступают в противоречие с нашими интересами… слов, которые возможно повлекут за собой серьёзную опасность для нашей страны…». Идея разрыва была неокончательной, её боялись и поддерживали одновременно. Затем пришло осмысление. «Решение, принятое в Чехословакии, объясняется с политической точки зрения, но не законной, так как законности здесь нет никакой». Бац! И он накладывает ещё один слой, сопоставляя «эту ситуацию с другими, уже свершившимися», то есть сравнивает немецкую оккупацию с оккупацией Чехословакии «участниками Варшавского договора», да уж – надо же такое раздуть… И контрольный выстрел, но направленный в другую сторону: «Может ли социалистический лагерь способствовать развитию ситуации, которая приведёт к разрыву с социалистическими странами? Нам кажется, что это невозможно…». И занавес вновь опустился. Время революционных сил «ки» прошло, и то, что когда-то было возможным, теперь таковым не являлось. Последняя попытка перемен была освистана, и каждый пошел своей дорогой.
Кадр из фильма Криса Маркера и Марио Марре «До скорого, надеюсь»
(Надпись: «В одиночку ты ни на что не способен. Вместе мы справимся»)
Август 68 года был периодом восстановления порядка, свертывания ситуации. Я не был удивлён тому, что Марио решил создать параллельную кинематографическую группу, которая не очень-то и отличалась от наших любительских приключений прошлого. Но теперь она была связана с коммунистической партией. Когда говорят о разрыве и несогласии, то преуменьшают значимость исторических событий. Я даже прочёл какую-то работу одного из наших товарищей (у меня нет текста перед глазами), где всё содержание сводилось до «двух крокодилов в одном болоте». По-моему, не было ни крокодилов, ни болота. Был некий особый момент, закрепившийся во времени, когда появилась необходимость дать форму тому, что еще даже не изобретено – необходимость кинематографа, который был бы связан с условиями рабочих – и мы шли на опережение. Не всегда всё проходило спокойно. «До скорого, надеюсь» поначалу был отвергнут зрителями – перед тем как стать точкой отсчета содружества рабочего и кинематографиста. Были и противоречия, но они не помешали нам. Группа Медведкин выросла из них, начала свою жизнь, подбиваемая старыми добрыми традициями ФКП, которая ни черта не понимала. По счастливому стечению обстоятельств, мне однажды удалось поговорить на эту тему с Роланом Леруа: «Как всё-таки жаль, что этот многообещающий опыт остановился… Всё это произошло, возможно, потому что эти ребята были, немного… левыми?». Я же напомнил ему, что именно в тот момент он мог бы и помочь им, но был слишком занят своими ссорами со зловещим Жоржем Марше [16]. Медведкинцы выжили – вот и славно. Когда я встретил их несколько лет спустя, то был приятно удивлён тому, как много дал им этот опыт. Они все покинули ФКП. Возможно, Марио в далекой перспективе не остался доволен результатами нашей работы.
Кадр из фильма Криса Маркера и Марио Марре «До скорого, надеюсь»
(Надпись: «CCPPO требует хлеба для всех, но также: Мира, Смеха, Театра, Жизни»; CCPPO – Centre culturel populaire de Palente-les-Orchamps в Безансоне)
Я часто спрашиваю себя, как за внешней стороной его показного возвращения к ортодоксальной партии, он пережил то, что для него должно было быть невыносимым. Крепость, которая когда-то служила убежищем для всех выживших, разрушилась. Марио отдалялся от кинематографа и нашёл для себя новую отдушину: психоанализ. Когда он пробовал себя в лакановской школе, то я смеялся, думая о том, как он может давать советы молодежи вроде: «Не вступайте в коммунистическую партию… Не приближайтесь к психам…». Я вспоминаю также, как он затеял сконструировать судно в одиночку, забрался на нём на вершину холма (он разбирался в механизмах, прошел путь от радиоспециалиста до оператора в своих полярных экспедициях – для него это не составило проблемы) и надеялся когда-нибудь спуститься на нём к берегу, и тогда… «Судно свободы», говорил он. Я часто думаю о нём. Господь знает, что нас объединяли многие вещи, ещё до его «Партии», но… Я чувствую близость с ним, дружеское уважение. И это чувство сильнее, чем то, что я испытываю к другим товарищам, с которыми я был во всём согласен. В любом случае, без его присутствия и его гениальности приключения Медведкина/СЛОНа были бы не такими или вовсе бы не произошли.
Как-то раз я встретил Марио в его лакановский период, когда он вовсю паясничал и за маской шута скрывал правду о себе. Он сказал мне: «Видишь, я такой же лакановец, как когда-то был сталинистом» – замечание, которое многое говорит о нём, о Сталине, да и о Лакане тоже. После этого – никаких новостей. Мне рассказывали, что в последние годы жизни он отрезал себя от мира, добровольно или нет – мне неизвестно. Я помню его, как человека (mensch), чего не скажешь о других участниках событий того времени. Возможно, что в связи с нынешним глобальным потеплением море само поднимется к его судну.
Крис Маркер, 22 июля 2005 года*
* Текст, скорее всего, написан для первого издания книги о Группе Медведкин (Editions Montparnasse et Iskra pour la première édition, 2005) и уже после смерти Марио Марре (1920-2000).
Примечания переводчика:
[1] Здесь необходим комментарий орнитолога или лингвиста, остановимся на специалисте, который заключает в себе первого и второго, – писателе Анатоле Франсе, который очертил в своём романе «Остров пингвинов» конфликт между «пингвинами» и «пингвинами»: «…в настоящее время термин «пингвин» даёт повод к недоразумениям. По-французски пингвинами называются арктические птицы, принадлежащие к семейству альцидовых; отряд же сфенисцидовых, населяющих антарктические моря, мы называем маншотами. Такое наименование находим мы, например, у г-на Ж. Лекуэнта в его отчёте о плавании на Belgica: «Изо всех птиц, населяющих область Герлахского пролива, – пишет он, – наибольший интерес представляют, несомненно, маншоты. Их иногда ошибочно именуют южными пингвинами». Доктор Ж.-Б. Шарко, напротив, утверждает, что именно тех антарктических птиц, которых мы называем маншотами, и следует считать единственно настоящими пингвинами, и ссылается на то, что у голландцев, достигших в 1598 году Магелланова мыса, эти птицы получили название pinguinos, очевидно за свою тучность. Но если маншотов надо называть пингвинами, то как же в таком случае будут называться пингвины? Доктор Ж.-Б. Шарко не даёт указаний, да, по-видимому, это его ничуть и не заботит». [Назад]
[2] Поль-Эмиль Виктор (1907-1995) – французский полярный исследователь, учёный, этнолог, писатель. Руководитель многочисленных полярных экспедиций. Марио Марре присоединился к экспедиции вглубь земель Адели. [Назад]
[3] Фильм «Статуи тоже умирают» (Les statues meurent aussi, 1953) был запрещён Национальным Центром Кинематографии Франции, но при этом участвовал в конкурсе Каннского фестиваля того же года. Версия без сокращений появилась лишь в 1968 году. Ален Рене в интервью 1969 года рассказал о том, что якобы запрет фильма был связан не с его содержанием, но с его «жестокостью», которую аудитория навряд ли сможет переварить. «Они вошли ко мне в монтажную и сказали: «У вас прекрасный фильм, но вы же понимаете, что мы не можем выдать ему прокатное удостоверение! <…> Не думайте, что мы против его содержания, нет, нет, наоборот! Если бы мы вам рассказали всё, что знаем об Африке, всё, что там происходит, сожжённые деревни… но, сказали они мне, вы не показали и четверти от этого!.. На что я им ответил: «Я не снимал фильм о колониализме, это могло бы меня заинтересовать, но фильм не об этом»». (Цитата по: https://www.larevuedesressources.org/les-statues-meurent-aussi,2239.html). [Назад]
[4] Фильм «Куба – да» (¡Cuba Sí!, 1961) – хроника свершившейся кубинской революции, установления коммунистического режима в Кубе и прихода к власти Фиделя Кастро. Министр информации (на тот момент – Луи Теренуар), поддерживающий политику де Голля во время Алжирской войны, сообщил Маркеру в письме о том, что фильму не будет выдана виза, потому что он является идеологической пропагандой, выступающей за режим Кастро (следовательно, не является документальным фильмом). Фильм был показан в частных кинотеатрах и только в 1963 году получил прокатное удостоверение, когда и в Кубе ситуация уже стабилизировалась, Алжирская война подошла к концу, а Теренуара сменил Пейрефит. [Назад]
[5] Фильм «Прекрасный май» (Le joli mai, 1963) мог с лёгкостью попасть под цензуру: алжирская война закончилась совсем недавно, и в кадрах «Прекрасного мая» Крис Маркер не прятал швы незажившей раны. Среди поддержавших фильм Маркера оказался Франсуа Трюффо, который отправил письмо министру информации с просьбой не сокращать фильм. Письмо заканчивается следующей фразой: «Мы убеждены, господин Министр, что Вы простите нам нашу вольность в высказывании подобного беспокойства: выход «Прекрасного мая» в ваших руках». Забавно также, что в 1964 году, то есть год спустя после «Прекрасного мая», Ален Пейрефит снимет запрет с фильма «Статуи тоже умирают» и выдаст ему прокатное удостоверение. [Назад]
[6] Фильм Рене Вотье не получил прокатного удостоверения вплоть до 1996 года, когда состоялась его «официальная» премьера. В прессе в то время иронизировали: «Вы ещё не видели «Африка 50»? У вас есть шанс». [Назад]
[7] Не совсем понятно, о каком фильме говорит Маркер, потому что работ Марио Марре нет в открытом доступе, но по описанию сюжета фильма можно предположить, что он имеет в виду картину «Наша земля» (Nossa Terra, 1966, 40 мин). Вот, что о нём пишет Бруно Мюэль: «Марио Марре, бывалый участник Сопротивления, поддерживал тесные связи с ПАИГК, движением за независимость Гвинеи. Несколько раз он побывал в лесах и лагунах, занятых партизанским движением, и снял о них несколько фильмов, вроде «Нашей земли». Он даже сконструировал на холме Верхнего Прованса судно. Катамаран, прибитый якорем к берегу, должен был служить больницей для партизан. Независимость Гвинея обрела раньше, чем судно спустилось на воду». (Цитата по: http://www.autourdu1ermai.fr/bdf_fiche-film-813.html). Кроме того, Крис Маркер воспользуется материалом, который Марре отснял в Гвинее, при работе над фильмом «Без солнца». [Назад]
[8] Для Криса Маркера тевтонский рыцарь, скорее всего, равен в образном своем воплощении бинарному мышлению, так как традиционная расцветка одеяния тевтонского рыцаря состоит из пересечения чёрного с белым. В оригинале метод Марре Маркер описывает двумя словами: Идентификация и Экстраполяция. Второе здесь означает прогнозирование будущих событий на основе уже произошедших (так, Марре, снимая незначительный эпизод внутри колониальных войн в Гвинее-Бисау, заведомо приписывает ему качество переворота, который, на самом деле, ещё не произошел. Также Марре не позволяет себе вмешательство в действие, что Маркеру совершенно не близко (комментарий в фильмах Маркера всегда играет важную нарративную роль). Почему именно рыцари, а не пингвины, ведь они тоже чёрно-белые, да и Марре их так любил? Остается для нас загадкой. Девиз тевтонского ордена был: Helfen – Wehren – Heilen, что с немецкого переводится как Помогать – Защищать – Исцелять. В конце данной статьи Маркер ещё раз возвращает нас и к образу рыцаря, и к этому девизу, называя Марио Марре не французским homme – человек, но немецким mensh. [Назад]
[9] Курт Штерн (1907-1989) – сценарист, работающий на немецкую киностудию DEFA в паре со своей женой Жанной: «Убеждённые коммунисты, франкофоны, переводчики и сценаристы, бежавшие в Мексику во время Второй мировой войны, они входили в небольшой круг интеллектуалов Восточной Германии. Их работа заключалась в том, чтобы пролить свет на события, происходящие в ГДР» (Цитата по: Perrine Val, Jeanne et Kurt Stern, des traducteurs en pleine guerre froide, mis en ligne le 29 juin 2019). Жанна Штерн переводила романы немецкой писательницы Анны Зегерс на французский язык, а Курт Штерн – «Молчание моря» Веркора на немецкий. Штерны написали сценарии для фильмов «Обречённая деревня» (Das verurteilte Dorf, 1951) Мартина Хеллберга, антифашистской картины «Сильнее ночи» (Stärkerals die Nacht, 1954) Златана Дудова и для фильма «Жизнь начинается» (Das Leben beginnt, 1959) Хайнера Карова. В 1968 году пара отправилась во Вьетнам, чтобы составить отчёт о событиях в стране. Курт Штерн умер за несколько недель до падения Берлинской стены, Жанна Штерн — спустя 9 лет. [Назад]
[10] Здесь можно вспомнить отрывок из «Пизанских песен» Эзры Паунда (перевод мой):
Капрал Кейси говорит мне, что Сталин
боном Сталин
не обладает чувством юмора (милый Коба!)
Corporal Casey tells me that Stalin
le bonhomme Staline
has no sense of humour (dear Koba!) [Назад]
[11] Луи-Рене Виллерме (1782-1863) – французский врач, один из первых занялся изучением условий труда и жизни рабочих индустриальной Франции. [Назад]
[12] Ouvriérisme – политическая система, согласно которой, любое профсоюзное движение должно руководиться движением рабочих. [Назад]
[13] Амилкар Кабрал (1924-1973) – политический деятель Португальской Гвинеи и Кабо-Верде, один из основателей ПАИГК. [Назад]
[14] «В «Пизанских Cantos», подводя итог труду своей жизни, Паунд назвал себя «одиноким муравьём из разрушенного муравейника». Речь тут не только о лежащей в руинах послевоенной Европе. Муравейник – образ самоотверженной целеустремлённости, безусловного взаимопонимания и всеобъемлющей солидарности, ставших инстинктом». (Цитата по: Генис А. Без языка. Эзра Паунд. «Иностранная литература» 1999, №9). [Назад]
[15] «Это выступление можно было считать поворотом кубинской политики в сторону сближения с Советским Союзом. Фидель Кастро, вопреки прогнозам западных аналитиков, дал понять, что поддерживает СССР в трудный для него момент, когда Москва подвергается суровой критике мирового сообщества за ввод войск в ЧССР». (Цитата по: М. Макарычев. Фидель Кастро) [Назад]
[16] Ролан Леруа (1926-2019) – французский журналист, вёл борьбу за более высокое место в Коммунистической Партии с Жоржем Марше, но уступил последнему и занял пост руководителя журнала L’Humanité (занимал его с 1974 по 1994 год). [Назад]
Оригинал: Les Groupes Medvedkine. Besançon – Sochaux. 1967-1974. Les Mutins de Pangée et Iskra pour la présente edition, 2018, p. 21-31.
Перевод: Александра Боканча