1953-й год был щедр на приятные события: умер Сталин, родился Борис Гребенщиков, а Джон Кассаветис встретил Джину Роулендс. Встреча режиссёра с его главной актрисой – лучшая точка отсчёта творческого пути, гораздо более верная, нежели даты рождения и смерти или даты дебютного и последнего фильмов. Особенно в том случае, если мы говорим о встрече наиболее влиятельной пары независимого американского кинематографа, прожившей в браке несколько десятилетий.
Ко дню рождения Кассаветиса Максим КАРПИЦКИЙ перевёл главу из книги Маршалла Файна, из которой можно узнать, что первое свидание Джона и Джины было самой настоящей катастрофой, последствия которой, вопреки понятным опасениям, оказались счастливыми как для четы Кассаветисов, так и для всего мирового кино.
Джон Кассаветис впервые увидел Джину Роулендс, когда та стояла за кулисами Академии после выступления в одном из своих выпускных проектов, постановке «Опасного поворота» Дж. Б. Пристли.
«Я как-то заметил одну куколку и сделал вид, что хочу поговорить с ней о роли», – вспоминал Кассаветис несколько лет спустя. «Вот и вся история».
Позднее он приукрашивал события этого дня, говоря, что был тогда с актёром Джоном Эриксоном, и что будто бы повернувшись к нему, сказал: «Вот моя будущая жена».
Роулендс заметила, как он приближается и её не очень-то обрадовало увиденное. Или точнее, ей не понравилась собственная реакция на него.
«Я была девушкой с амбициями», – вспоминала она позже. «Единственное, что действительно могло помешать мне добиться успеха, – так это влюбиться. В те дни, если ты выходила замуж, то у тебя появлялись дети, и ты бросала то, чем занималась. Я так сильно хотела быть актрисой, что готова была отказаться от романтических глупостей. Я собиралась быть осторожной со своими чувствами».
«И вот я шла обедать, как раз положила свои книги в шкафчик и вдруг увидела Джона Кассаветиса. И я подумала, чёрт возьми, только не это. Только этого мне не хватало».
Вся её решимость, её убежденность в том, что она сможет избежать романтических привязанностей, чтобы сосредоточиться на актёрской карьере – всё испарилось.
«Я отмахивалась от него, но он продолжал настаивать, и через неделю мы начали встречаться. Я не могла избавиться от него, поэтому вышла за него замуж. Вот и всё. Честно говоря, до того я не была даже уверена, зачем я уехала из Висконсина», – рассказывала она.
На самом деле, она уехала из Висконсина, где училась в университете только из чувства долга перед родителями, чтобы стать актрисой в Нью-Йорке. Посещая занятия в Мадисоне, она не получала того, чего хотела, и не была тем, кем, по её мнению, должна была быть.
Роулендс, родившаяся в 1930 году (через год после Кассаветиса), выросла в Камбрии, штат Висконсин, в городке, известном как «Маленький Уэльс». Камбрия была построена и заселена четырьмя валлийскими семьями, включая семью прапрадеда Роулендс, людьми валлийского происхождения, которые перестали говорить на валлийском только во времена её дедушки. Все 700 проживавших там на то время человек серьёзно относились к своим корням и дважды в год устраивали общие музыкальные фестивали. Валлийцы из всех близлежащих мест съезжались туда ради хорового пения, и празднования длились по нескольку дней.
Её отец, Э. М. Роулендс, поднялся по социальной лестнице, занимая раз за разом всё более престижные и высокооплачиваемые должности, включая место вице-президента местного банка, президентом которого был его отец. Он был избран в Ассамблею штата, а потом и в Сенат штата, а оттуда перешёл на должности в Вашингтоне, где семья жила с 1941 по 1948 год. Там Джина впервые проявила интерес к актёрскому мастерству, будучи принятой в программу для студентов Репертуарного театра Джарвиса в Вашингтоне.
Фактически, к тому времени, когда ей исполнилось шестнадцать, Джина уже пожила в Камбрии, Мадисоне и Милуоки в Висконсине; в Арлингтоне в штате Вирджиния и в Хьюстоне, штат Техас (где её отец занимался нефтяным бизнесом). Джина не была общительным ребёнком, и переезды давались ей непросто; вдобавок, она часто болела и проводила много времени в постели, читая или слушая радио, чтобы скоротать время. Возможно, правда, что её болезненность отчасти объяснялась определённой долей ипохондрии: Джина могла воспользоваться проведённым в постели временем, чтобы снять стресс от нового окружения.
Её мать, Мэри Нил Роулендс, позднее известная как Леди, постоянно занималась творчеством, занимавшим всё её свободное от домашних дел время. Леди играла, пела и писала картины, хотя муж только терпел её «хобби».
«Мой отец никогда ничего ей не запрещал, – вспоминала потом Роулендс, – но и никогда не поощрял».
«Моя мать – художница, и оглядываясь назад, я бы сказала, что у неё была самая счастливая и наполненная семейная жизнь, что я когда-либо видела», – говорила Роулендс. «Она не была «кухонной мамой», скорее такой, которая, когда мы приходили домой в обеденное время, мастерила керамику, а её руки была измазаны глиной до самых локтей, и она поднимала глаза и говорила: «О, уже обед?» И мы с братом Дэвидом говорили: «Всё в порядке, мы сделаем себе бутерброды с арахисовым маслом».
«Я выросла в странной обстановке: моя мать была феминисткой, а отец – мужчиной-шовинистом, но они всё равно прекрасно ладили».
Маленькая Роулендс усваивала уроки феминизма от своей матери, которая избегала открыто говорить о политике, но не упускала случая дать знать о своём мнении иначе. Леди Роулендс, например, сердито посмотрела бы на свою дочь, если бы та заговорила о том, чтобы стать медсестрой, а не врачом, и пыталась передать идею о том, что для неё открыты все пути. И если для успеха её дочери нужно было бы переплюнуть мальчиков, то тем лучше.
Брачное свидетельство Кассаветиса и Роулендс
«Всё, что я знаю, мне рассказала мать», – говорила она. «Она объяснила мне, что нельзя оставаться в стороне или бояться сделать что-то. Она повторяла, как важно жизнь в полную силу, попробовать всё».
Вместе с тем её родители считали, что «пробовать всё» хорошо бы поближе к дому. Поработав какое-то время в Вашингтоне, Э. М. Роулендс вернулся с семьёй в Мадисон, как только Джина выпустилась из старших классов. Её родители попробовали воспользоваться привитой ей привычкой быть послушной дочерью – и убедили Джину поступить в Университет Висконсина в Мадисоне. Она изучала английскую литературу и пыталась играть в студенческих спектаклях, но её не приняли. «Я сунулась было играть, но никак не могла настроиться на нужную волну», – вспоминала она позже. «Поэтому я бросила учёбу и пришла домой, чтобы рассказать своей семье, что собираюсь в Нью-Йорк, чтобы стать актрисой там. Я ожидала полного неприятия».
Позднее Джина описывала своего отца как «понимающего человека», который, столкнувшись с её просьбой, сказал: «Дорогая, делай, что угодно. Езжай хоть слонов дрессируй».
В общем, когда она приехала в Американскую академию драматического искусства (ААДИ), то совсем не была серой провинциалкой. И всё же ей казалось, что находиться в Нью-Йорке 50-х было как жить в Золотой век Афин. Она готова была приложить все усилия, чтобы утончённые однокурсники не посчитали её простушкой.
«У меня начисто отсутствовало чувство юмора», – вспоминала она. «Было так непросто выбраться из Висконсина, и теперь я боялась отклониться от своей цели. Я просто хотела учиться».
С самого начала было очевидно, что у неё есть талант. Одногруппник Эрих Кольмар вспоминал её как чуткую и умную актрису, которая к тому же умела слушать других.
«Забавно, – рассуждала позже Роулендс, – в детстве я был неуклюжей и застенчивой. Как только я стала актрисой и стала жить среди других актеров, проблемы исчезли».
Она прозанималась в ААДИ достаточно, чтобы привлечь внимание Кассаветиса. Тот прошёл за кулисы после её выступления в «Опасном повороте» и сказал: «Ты так замечательно сыграла!»
Столкнувшись с привлекательным молодым актёром, она не смогла устоять, когда он пригласил её на свидание.
Однако их отношения легко могли закончиться в тот самый первый вечер, едва начавшись. Кассаветис прибыл за Роулендс на машине своей матери, массивном автомобиле в стиле конца 40-х, размер которого лишний раз подчеркивал, насколько субтильным и зелёным выглядел сам Кассаветис. Затем он начал разъезжать туда-сюда, очевидно не имея плана на вечер.
Они прокатались так около часа, пока Кассаветис в конце концов не отвез их в Нью-Джерси, по-видимому, наобум. Роулендс был убеждена, что свидание окончательно испорчено, когда он внезапно въехал на стоянку придорожной забегаловки и неуверенно сказал: «Ну вот».
Во время ужина Кассаветис только и говорил, что о своей собаке, немецкой овчарке по имени Генри. Роулендс сидела и улыбалась, но в мыслях кричала: «Вытащите меня отсюда!»
Когда Кассаветис привёл её к двери дома, то попытался поцеловать, но она только возмутилась: «Да ты, наверное, издеваешься!» Увидев его озадаченность, Джина пояснила: «Послушай, нам с тобой даже разговаривать не о чем. Ты весь вечер пронудел о своей псине».
«А о чём ты хочешь поговорить?» – спросил Кассаветис.
«О пьесах, литературе и всяком таком, например», – сказала она, обрывая свидание.
Нисколько не смутившись, Кассаветис отправился домой и попросил помощи у отца: что он должен прочитать, чтобы произвести впечатление на девушку, которая хотела поговорить о пьесах и литературе? Старший Кассаветис, интеллектуал и любитель книг, внёс множество предложений и выдал Джону целую стопку книг. Кассаветис прочёл их все, а затем сразу же позвонил Роулендс, чтобы позвать её на второе свидание.
«Я хочу снова увидеться, – объявил он. – Я прочитал такую-то книгу, и вот такую, и даже эту – а теперь хочу обсудить их с тобой».
Итак, они встретились снова, и Кассаветис поразил её не только тем фактом, что действительно прочитал все книги, о которых шла речь, но и своими оригинальными мыслями о них. И Роулендс влюбилась в этого поразительного парня, почти сразу уверившись, что перед ней – гений.
Перевод выполнен по изданию: Marshall Fine – Accidental Genius. How John Cassavetes Invented the Independent Film (2005).
Перевод: Максим Карпицкий