«История Поля» Рене Фере, фильм о попавшем в психиатрическую лечебницу молодом человеке, острейшим образом ставит проблему больничного процесса шизофренизации, как называли его Делёз и Гваттари, демонстрируя весь ужас появления «больничного существа». Cineticle, кроме интервью с Мишелем Фуко, публикует перевод статьи «Рот улыбается» [1] критика журнала «Кайе дю синема» Паскаля Бонитцера.
1. Непристойность
Что поражает с первого взгляда в «Истории Поля» – это непристойность. Непристойность глубокая, сущностная, онтологическая, как сказал бы Андре Базен (которому фильм понравился бы). Непристойность мира психиатрической лечебницы – мира тюрьмы, обликом которой она обладает. Есть ли что-либо более непристойное, чем бедность? А ведь тюремный мир беден: беден на доброту, беден на события, сущностно беден.
Всё это Рене Фере хорошо показывает – настолько хорошо, что это становится невыносимо: эта кричащая непристойность необходимости раздевания по приезду в лечебницу (непристойность функционального раздевания); позже переодевание в одежду интернов – этот вид бесформенной бесцветной пижамы, пижамы в полоску, пижамы в горошек; хлопковая рубашка других интернов. Невыносима голая комната, похожая на морозильную камеру на скотобойне; кровать, которую заправляют, простыни, которые меняют, тела, которые обходят; непрерывный, глухой, рыхлый шум радио. Невыносима долгая тошнота – без усилий, без икоты, без спазмов, без звука, музыки или шума. Все это вместе взятое обращено к нам с холодной ясностью, словно делится забавным секретом, изредка обнажающим все тюремные места, которые все мы прошли, проходим или пройдем: школа, армия, тюрьма, больница.
Порнография мира психиатрической больницы, в которой тело сводится к сущностной наготе, потому что оно не работает: вклад, прибыль, гнусное замедление остановленного движения; тело, которое институциональный садизм (садизм, как мы знаем, бывает договорной и институциональный [2]: см. Жиль Делёз «Представление Захер-Мазоха, 10/18) заставляет функционировать, чтобы выколотить из него симулякр обычной жизни. В «Истории Поля» нет разницы между принуждением принять ванну и пыткой утоплением [3].
Кадр из фильма «История Поля»
2. Школа
Школа, армия, тюрьма, больница. Больница, без сомнений, это модель, где сюжет, как больной меж ее стен, оглуплен, а психиатрическая больница – это больница, в самом слове которой заложена коннотация бедности, сырой религиозности (милосердие, божий приют [4]), и, как я уже сказал, непристойности.
Но армия, школа, тюрьма: присмотритесь внимательней, в «Истории Поля» – это сами персонажи. Они все здесь: парень в очках (шелковая пижама – зажиточная семья) – это умный ученик; есть и военный немного фашистского толка, то ли легионер, то ли парашютист (Оливье Перрье), который здесь уже в течение пятнадцати лет, engagez-vous, rengagez-vous [5]; есть те, кто сбегают – немного бандиты, немного идиоты.
Психиатрическая больница Фере столь выразительна, потому что она объединяет в себе все эти места, а отношения, которые он описывает – не только реалистичные отношения самой психбольницы в узком понимании, но и представленные в её свете (как её пародия) отношения всей той инфантилизирующей, заботливо-отупляющей педагогики, которой все мы подвергались, подвергаемся и будем подвергаться.
3. Рот
Когда соглашаются – соглашаются с матерью. Когда бунтуют – бунтуют против матери.
Некоторые слабоумные психоаналитики решили, что май 68-го был бунтом против отца. А если это бунт был против матери, против удовлетворенного переваривания заботливых институтов? Бунт против отца – самая распространенная в мире вещь. Именно через него человек усваивает закон. Но бунт против матери – совсем иное дело: отречься от самого чрева, отречься ото рта, закрыть рот, закрыть анус, отказаться есть, отказаться испражняться – это гораздо труднее.
В фильме не говорится в чем причина попытки самоубийства Поля. Можно предположить, что речь о неком предлоге, приеме экспозиции, при помощи которой персонаж вводится в пространство, которое он (а вместе с ним и зритель) подвергнет опыту, испытанию. Но постепенно, по ходу фильма зарождается подозрение: а если причиной этого самоубийства стала сама больничная реальность?
История Поля – история библейского Ионы, говорит Фуко. Глотающий глотает. Всё сводится к кульминационной сцене финального поглощения блинов, этому чудовищному, нескончаемому, механическому заглатыванию, через которое Поль, наконец, к всеобщему удовлетворению и согласно парадоксу, на котором завязан весь фильм, получает двойной статус, удивительным образом непротиворечивый – статус безумного и нормального. Безумного, потому что нормального; нормального, потому что безумного. Одно и то же.
Кадр из фильма «История Поля»
4. Повторение
Психиатрическая больница представляет собой карикатуру на социальные институты. Здесь стоит вспомнить, что карикатура – не преувеличение и не искажение, а обличительная черта, которая через упрощение или амплификацию выявляет правду. В этом смысле больные своим поведением обличают нормальность: «Жак хорошо себя вел? Жак плохо себя вел. Жак вел себя хорошо». Быть сумасшедшим – это повторять нормальность. Повторять её подобно актеру, подобно двойнику, симулякру, повторять её, словно поцарапанная пластинка. Суть пародии именно в этом, и пародийная язвительность фильма Рене Фере заключается в точности, с которой его постановка фиксирует и передает всю эту повторяемость: повторяемость слов, обрывков фраз, жестов, поведения, ситуаций, топтаний и бормотаний – мрачный ад тел, обработанных педагогикой, дабы ничего не случилось: форма ада – круг. «Как обычно… Как обычно» [6]. Но как не разглядеть в приглушенной безумной веселости, с которой эти слова произносятся, в той молчаливой веселости, которая сквозит даже в серьезности и плохом настроении умалишенных, словно застыв в холоде больничного дня, как не разглядеть в ней головокружительный образ «метро-работа-кровать», к которому мы все приговорены? Это «как обычно… как обычно», повторяющее повторение, обладает необычайной силой, описывая, что происходит как внутри, так и снаружи: в самом деле, герой совершает постоянное движение туда-обратно, его родители периодически забирают его – и куда же? В мясную лавку, где он сможет «снова рубить мясо». Таким образом, причина и коннотации этого «как обычно… как обычно» оказываются комически маркированы, тем сильнее, что этот комизм эллиптичен: «Как обычно» – это фраза торговцев, обращенная к постоянным клиентам. Парень в очках тоже постоянный клиент больничной мясной лавки. Внутреннее повторяет внешнее, внешнее повторяет внутреннее, или, скорее, внешнего просто нет.
Примечания переводчика
[1] La bouche rit – дословный перевод «рот улыбается», созвучно слову la boucherie – скотобойня, мясная лавка.
[2] Паскаль Бонитцер несколько ошибается в цитировании текста Делёза – в «Представлении Мазоха» определено: «Садист мыслит в терминах институциональной одержимости, мазо¬хист – в терминах договорного обязательства».
[3] Игра слов: «принять ванну» (prendre un bain) и «пытка утоплением» (le supplice de la baignoire); отсылка к сцене из фильма.
[4] Игра слов: «милосердие» отсылает к названию больницы «Питье-Сальпетриер» (Piti?-Salp?tri?re), «божий приют» – больницы «Отель-Дьё де Пари» (l’H?tel-Dieu).
[5] Слоган, использовавшийся на военных плакатах http://www.catalogue.archives.nantes.fr/WEBS/Web_DFPict/034/6Fi9832/ILUMP781
[6] Реплика из фильма, которую постоянно повторяет парень в очках.
Pascal Bonitzer La bouche rit (Histoire de Paul), Cahiers du cin?ma № 262-263, январь 1976 г.
«История Поля» Рене Фере, фильм о попавшем в психиатрическую лечебницу молодом человеке, острейшим образом ставит проблему больничного процесса шизофренизации, как называли его Делёз и Гваттари, демонстрируя весь ужас появления «больничного существа». Вслед за интервью с Мишелем Фуко, Cineticle публикует перевод статьи «Рот улыбается» [1] критика журнала Cahiers du cin?ma Паскаля Бонитцера.
1. Непристойность
Что поражает с первого взгляда в «Истории Поля» – это непристойность. Непристойность глубокая, сущностная, онтологическая, как сказал бы Андре Базен (которому фильм понравился бы). Непристойность мира психиатрической лечебницы – мира тюрьмы, обликом которой она обладает. Есть ли что-либо более непристойное, чем бедность? А ведь тюремный мир беден: беден на доброту, беден на события, сущностно беден.
Всё это Рене Фере хорошо показывает – настолько хорошо, что это становится невыносимо: эта кричащая непристойность необходимости раздевания по приезду в лечебницу (непристойность функционального раздевания); позже переодевание в одежду интернов – этот вид бесформенной бесцветной пижамы, пижамы в полоску, пижамы в горошек; хлопковая рубашка других интернов. Невыносима голая комната, похожая на морозильную камеру на скотобойне; кровать, которую заправляют, простыни, которые меняют, тела, которые обходят; непрерывный, глухой, рыхлый шум радио. Невыносима долгая тошнота – без усилий, без икоты, без спазмов, без звука, музыки или шума. Все это вместе взятое обращено к нам с холодной ясностью, словно делится забавным секретом, изредка обнажающим все тюремные места, которые все мы прошли, проходим или пройдем: школа, армия, тюрьма, больница.
Порнография мира психиатрической больницы, в которой тело сводится к сущностной наготе, потому что оно не работает: вклад, прибыль, гнусное замедление остановленного движения; тело, которое институциональный садизм (садизм, как мы знаем, бывает договорной и институциональный [2]: см. Жиль Делёз «Представление Захер-Мазоха, 10/18) заставляет функционировать, чтобы выколотить из него симулякр обычной жизни. В «Истории Поля» нет разницы между принуждением принять ванну и пыткой утоплением [3].
Кадр из фильма «История Поля»
2. Школа
Школа, армия, тюрьма, больница. Больница, без сомнений, это модель, где сюжет, как больной меж ее стен, оглуплен, а психиатрическая больница – это больница, в самом слове которой заложена коннотация бедности, сырой религиозности (милосердие, божий приют [4]), и, как я уже сказал, непристойности.
Но армия, школа, тюрьма: присмотритесь внимательней, в «Истории Поля» – это сами персонажи. Они все здесь: парень в очках (шелковая пижама – зажиточная семья) – это умный ученик; есть и военный немного фашистского толка, то ли легионер, то ли парашютист (Оливье Перрье), который здесь уже в течение пятнадцати лет, engagez-vous, rengagez-vous [5]; есть те, кто сбегают – немного бандиты, немного идиоты.
Психиатрическая больница Фере столь выразительна, потому что она объединяет в себе все эти места, а отношения, которые он описывает – не только реалистичные отношения самой психбольницы в узком понимании, но и представленные в её свете (как её пародия) отношения всей той инфантилизирующей, заботливо-отупляющей педагогики, которой все мы подвергались, подвергаемся и будем подвергаться.
3. Рот
Когда соглашаются – соглашаются с матерью. Когда бунтуют – бунтуют против матери.
Некоторые слабоумные психоаналитики решили, что май 68-го был бунтом против отца. А если это бунт был против матери, против удовлетворенного переваривания заботливых институтов? Бунт против отца – самая распространенная в мире вещь. Именно через него человек усваивает закон. Но бунт против матери – совсем иное дело: отречься от самого чрева, отречься ото рта, закрыть рот, закрыть анус, отказаться есть, отказаться испражняться – это гораздо труднее.
В фильме не говорится в чем причина попытки самоубийства Поля. Можно предположить, что речь о неком предлоге, приеме экспозиции, при помощи которой персонаж вводится в пространство, которое он (а вместе с ним и зритель) подвергнет опыту, испытанию. Но постепенно, по ходу фильма зарождается подозрение: а если причиной этого самоубийства стала сама больничная реальность?
История Поля – история библейского Ионы, говорит Фуко. Глотающий глотает. Всё сводится к кульминационной сцене финального поглощения блинов, этому чудовищному, нескончаемому, механическому заглатыванию, через которое Поль, наконец, к всеобщему удовлетворению и согласно парадоксу, на котором завязан весь фильм, получает двойной статус, удивительным образом непротиворечивый – статус безумного и нормального. Безумного, потому что нормального; нормального, потому что безумного. Одно и то же.
Кадр из фильма «История Поля»
4. Повторение
Психиатрическая больница представляет собой карикатуру на социальные институты. Здесь стоит вспомнить, что карикатура – не преувеличение и не искажение, а обличительная черта, которая через упрощение или амплификацию выявляет правду. В этом смысле больные своим поведением обличают нормальность: «Жак хорошо себя вел? Жак плохо себя вел. Жак вел себя хорошо». Быть сумасшедшим – это повторять нормальность. Повторять её подобно актеру, подобно двойнику, симулякру, повторять её, словно поцарапанная пластинка. Суть пародии именно в этом, и пародийная язвительность фильма Рене Фере заключается в точности, с которой его постановка фиксирует и передает всю эту повторяемость: повторяемость слов, обрывков фраз, жестов, поведения, ситуаций, топтаний и бормотаний – мрачный ад тел, обработанных педагогикой, дабы ничего не случилось: форма ада – круг. «Как обычно… Как обычно» [6]. Но как не разглядеть в приглушенной безумной веселости, с которой эти слова произносятся, в той молчаливой веселости, которая сквозит даже в серьезности и плохом настроении умалишенных, словно застыв в холоде больничного дня, как не разглядеть в ней головокружительный образ «метро-работа-кровать», к которому мы все приговорены? Это «как обычно… как обычно», повторяющее повторение, обладает необычайной силой, описывая, что происходит как внутри, так и снаружи: в самом деле, герой совершает постоянное движение туда-обратно, его родители периодически забирают его – и куда же? В мясную лавку, где он сможет «снова рубить мясо». Таким образом, причина и коннотации этого «как обычно… как обычно» оказываются комически маркированы, тем сильнее, что этот комизм эллиптичен: «Как обычно» – это фраза торговцев, обращенная к постоянным клиентам. Парень в очках тоже постоянный клиент больничной мясной лавки. Внутреннее повторяет внешнее, внешнее повторяет внутреннее, или, скорее, внешнего просто нет.
Примечания переводчика
[1] La bouche rit – дословный перевод «рот улыбается», созвучно слову la boucherie – скотобойня, мясная лавка.
[2] Паскаль Бонитцер несколько ошибается в цитировании текста Делёза – в «Представлении Мазоха» определено: «Садист мыслит в терминах институциональной одержимости, мазохист – в терминах договорного обязательства».
[3] Игра слов: «принять ванну» (prendre un bain) и «пытка утоплением» (le supplice de la baignoire); отсылка к сцене из фильма.
[4] Игра слов: «милосердие» отсылает к названию больницы «Питье-Сальпетриер» (Piti?-Salp?tri?re), «божий приют» – больницы «Отель-Дьё де Пари» (l’H?tel-Dieu).
[5] Слоган, использовавшийся на военных плакатах.
[6] Реплика из фильма, которую постоянно повторяет парень в очках.
Pascal Bonitzer La bouche rit (Histoire de Paul),
Cahiers du cin?ma № 262-263, январь 1976 г.
