Тело в кинематографе. Барт и Даней

 

Дано мне тело, что мне делать с ним? Если со своим телом ещё можно что-то сделать, то существование других тел составляет серьёзную проблему. Перечитав «Ролан Барт о Ролане Барте» и отыскав тело в кинематографе, Алексей ТЮТЬКИН именно в телесности отыскивает ответы на вопросы, которые возникают в ходе применения зрительских практик, а также попыток поделиться личным опытом – здесь в компанию к Барту приходит Серж Даней с его весьма оригинальным пониманием синефилии как интерсубъективного опыта.

 

***

Он пересёк половину города, чтобы показать ей этот редкий фильм, который совершенно его потряс. Может быть, даже стал частью его естества. Особенное удовольствие вызывала редкость фильма, то есть он казался ему незатёртым тысячами взглядов, преступно непонятым, упущенным из виду. Этот фильм ждал его – а он ждал этот фильм, чтобы, посмотрев его, понять о себе нечто новое. Он стоил того, чтобы сорваться с места и ехать к ней срочно.

Она посмотрела фильм, зевнула и аттестовала его как нудную чушь. Вечер – да что там вечер! – жизнь была испорчена. Горечь и духота. Окно открыть, что жилы отворить.

 

***

Он как-то рьяно и даже с определённой бравадой начал заседание киноклуба – так начинают те, кто осознал собственную правоту. Тридцать рафинированных интеллектуалов внимали его словам. Он был настойчив и убедителен, выстраивая параллельную историю кино и уверенно вписывая в него фильм, который вот-вот посмотрят его одноклубники. Работая над субтитрами, он выучил каждую секунду этого фильма, который стал почти его неотъемлемой частью.

Горящие глаза зрителей как-то подозрительно погасли уже во время сеанса. Обсуждение было завалено в молчание, какие-то необязательные реплики добавляли ему ужасающей неловкости.

 

***

Катакомбный журнал, эмблемой которого была скрученная петля киноплёнки в виде рыбы, выложил свои синефильские списки. Посыпались уточняющие вопросы, нарвавшиеся на глухое молчание. Все стали раздражаться, посыпались упрёки, обвинения в сектанстве, начал зреть заговор ответного молчания. Горечь и неловкость – до поджимания пальцев в башмаках.

 

«…Не кожа, не мышцы, а всё остальное: какое-то неуклюжее, волокнисто-плюшевое, растрёпанное «оно», вроде клоунской накидки».

 

***

Все три упомянутых случая, совершенно различные, имеют общее чувство – горькое послевкусие непонятости. Можно искать причину этой горечи синефилии в области коммуникативной или попытаться осознать несовпадение личного опыта зрителей/читателей, но причину много проще отыскать в области телесной.

Кинематограф пронзает тело. Атомы тела выбиваются тяжёлыми частицами кинематографа, которые занимают эти пустоты. Перефразируя фрагмент Ролана Барта из книги «Ролан Барт о Ролане Барте»: тело в кинематографе – не кожа, не мышцы, а всё остальное: какое-то неуклюжее, волокнисто-плюшевое, растрёпанное «оно», вроде клоунской накидки.

«Фильм, который ты хотел бы посмотреть вместе с ней» из первой истории – это то тело, которое кажется синефилу объясняющим его целиком. Просто показать фильм в надежде, что посмотревший/ая поймёт о тебе нечто – это всё равно, что показать кому-то камень в надежде, что увидевший его поймёт бесконечность Вселенной. Может быть и так: предложение своего тела неуместно – вроде как предложение облатки буддисту. Вторая история аналогична первой – с той лишь разницей, что зрителей больше и их равнодушие к вашему телу становится тотальным.

Третья история несколько в сторону, чем, собственно, и интересна. Существует устойчивое мнение, что синефильские списки – это такие шифроблокноты, в которых записаны коды для идентификации по принципу «свой – чужой». Однако радость узнавания «своего» слишком краткая, поскольку быстро перекрывается и затушёвывается более сложными, но менее радостными чувствами, ведь идентификация – это ещё и процесс, в течение которого понимаешь, что ты неоригинален. Поэтому так хочется соригинальничать, пусть даже и смухлевав при этом, составляя корпус фильмов – лучших, любимых, любых.

Впрочем, бояться не нужно: памятуя Барта (его фигура, его тело – неуклюжее, волокнисто-плюшевое – проникло в этот текст), главное, чтобы в слове corpus [корпус] прочитывалось corps [тело], то есть нечто настолько личное, что принадлежит только составителю. Предлагая синефильский список своего собственного тела, вы вешаете мишень на грудь. И это храбрый жест, который поймут немногие – если только ваш список не составлен из «Тысячи фильмов, которые нужно увидеть до того, как склеишь ласты» и списков известных кинокритиков (воруя тело у другого, вы становитесь персонажем фильма ужасов – если не банальным плагиатором).

 

Ролан Барт

 

В сущности, составляя синефильский список, вы делаете то, что Барт в упомянутой книге описывает как перечень «нравится – не нравится»: «Мне нравятся: салат, корица, сыр, перец, тертые орехи <…> Мне не нравятся: белые шпицы, женщины в брюках, герань, клубника, клавесин, Миро <…> Мое «нравится – не нравится» ни для кого не имеет значения, это как бы и смысла не имеет. На самом деле это значит: у меня не то же тело, что у вас» (курсив Ролана Барта).

Синефильский список не имеет смысла, потому что это даже не список знаков, а только лишь сигналов. Составляя списки, никто не поясняет, почему он любит «Сатанинское танго» и тёртые орехи, но не любит «Сладкую жизнь» и женщин в брюках. Да и сигналы в этом случае неоднозначны: двое любителей корицы и фильма «Безумная любовь» могут любить их за разные свойства. Составляя список, вы сигнализируете: У меня не то же тело, что у вас. И ничего более. Дано вам тело, что же делать с ним? Симпатизировать ему, терпеть его или ненавидеть. Можно придумать что-то ещё – если есть желание.

Читатели, которые привыкли мыслить тело узко, в рамках вульгарного материализма, могут снова обратиться к Барту: «Которое тело? Ведь у нас их несколько» (тут важно не опрокинуться в другую крайность и мыслить тонкие тела человека – тело письма, тело мышления, тело кинематографа – в шарлатанских терминах вроде «астральный» или «ментальный»). Но лучше, если ненавязчивые бартовские парадоксы усвоились успешно, обратиться к несколько иному пониманию тела в кинематографе – к размышлениям Сержа Данея.

 

Серж Даней

 

***

Обращение к Сержу Данею в размышлениях о теле в кинематографе может показаться не просто парадоксальным, но и неуместным – настолько, насколько уместно (и даже слегка предсказуемо) обращение к Барту. Поздние размышления Данея о синефилии базируются на концепции «места», нахождении синефила внутри фильма – вплоть до его растворения в нём в качестве «прозрачного зрителя», который воспринимает жесты фильма как свои собственные. Синефил в зоне неразличения, в которой неясно, твоя ли это рука или рука мальчика, прикасающаяся к изображению лица в «Персоне». Не слишком ли истончилось тело?

И всё же чудится, что, максимально выходя из тела в пространство фильма, а потом магическим образом соединяя фильм и тело, Даней обращается к формуле-перифразу «Тело есть пространство, вне коего тела нет»; здесь уместна и математическая шуточка «Как поймать льва в пустыне? Ответ: ставим в пустыне круглую клетку и заходим в неё, после чего производим инверсию пространства. Вы оказываетесь вне клетки, лев – внутри неё». Дихотомия «пространство-тело» одновременно и проста, и сложна по причине своего мерцания. Вот моё тело, вот пространство кинематографа, в котором нет моего тела, но вот и становление (моего)-тела-кинематографом, когда «я» – пусть на долю секунды! – не могу различить, кто совершает жест рукой. Не могу различить, где это происходит – в тёмном зале или на экране.

Даней, в отличие от Барта, понимает, что никак не может текстуально изложить свой опыт существования тела в кинематографе. Это некая эзотерическая форма отношения к телу в противовес бартовской экзотерической – с яростным желанием поделиться, с бесконечными списками в стиле «нравится – не нравится». Данею не нужна бартовская сигналетика – ему не очень-то нужна и система знаков, так как он указывает на переживания тела в кинематографе, не пытаясь их вербализировать. Это совершенно другая форма синефилии.

Нет в ней никакого соперничества, нет и желания просто заявить о том, что «У меня не то же тело, что у вас» (как будто бы с этим кто-то спорил – впрочем, многие именно что спорят, не соглашаясь с неумолимым положением вещей). Понимание Данеем синефилии – это понимание интерсубъективного опыта, который сначала возникает между телом и кинематографом, а затем становится возможным и между телами (синефилия как учёба – уже общее место, но отнюдь не педагогика Данея). И здесь приходит понимание, что телу не нужно симпатизировать, терпеть его или ненавидеть – его можно понять.

И это понимание – откровение. Только давайте уже отберём это важное состояние постижения у приснопамятного человека, ехавшего в Дамаск и сверзившегося с лошади. Ничего религиозного – откровение приходит на склонах вулкана или возле ямы с обнявшимися телами в Помпеях. Это откровение синефилии, которая может открыть другого человека. Он придёт в катакомбы с флэшкой в руке, протянет её другим синефилам и не промолвит ни слова. А они всё поймут о нём, о его теле. Даже без слов.

 

Алексей Тютькин

 

К оглавлению «Бинокля Барта»