Пожилым людям свойственно впадать в детство. В свою очередь и дети, едва родившись, уже напоминают деятельных старичков. Покуда длится эта «младенческая старость», ребёнок успевает натворить таких дел, которые взрослые старики долго не могут расхлебать. Дети будто бы созданы, чтобы всячески отвлекать взрослых, чтобы им мешать – почти во всех смыслах этого слова. Яна ЯНПОЛЬСКАЯ составляет реестр детских деяний в отражении мирового кинематографа и разбирает, что на самом деле делает ребёнок, когда нам кажется, что он мешает.
Профанации… новое измерение,
которое дети и философы передают человечеству.
Дж. Агамбен. Профанации. [1]
Ребёночность – бремя излишнее, необязательное, неестественное, точно горб на спине у тролля, гнома или карлика; все они – дети. Впрочем, это, конечно же, очень питательный горб: тут и травма, и подлинное, и субъект, и «вернуться к себе, к своему, изначальному», я как «избранный», «выживший» и «одарённый». Тут есть чем поживиться, «над чем поработать».
За «Ребёнком» всегда тянется шлейф из устойчивых фраз-благоглупостей: брать, иметь, заводить, хотеть, любить детей… ещё хуже: растить. Речь, в отличие от нормы права, стерпит всё: она обсценна и безгрешна; речь-младенец.
Филипп Арьес, напротив, знал [2], откуда дети возникают: конечно, не из ряда брать/желать/иметь, но из работ французских моралистов (и не раньше конца XVII века!), первых педагогов в современном нам значении этого слова. Вместе с Ребёнком и его открытием гибнет толпа, сообщество, случайность и неподконтрольность. И на него (в него и под него) ложится власть, порядок, истина, поступок. Никогда до того ребёнка не было, а если и случался, то он не был столь недетски вовлечён в прыжки и повороты производства Современности. Ему всегда было не до себя, всё его дело было недетским, неребёночным. Революция Детства, превратившая Ребёнка в последнее роман(т)ическое прибежище личности, смысла, мудрости и главную метафору предбытийной целостности, в кинематографе, пожалуй, не случилась. Здесь, как и в цивилизации, предшествующей «открытию Детства» (Арьес), ребёнок по-прежнему тянет все тяготы и грехи мира бок о бок со старшими. Особенно в индустрии «детско-юношеских фильмов», которые неизменно вызывают в памяти известные слова Киркегора: девять месяцев, проведенных в утробе матери, сделали из меня старика.
Дело детей
Детям не место в кино, и их делу здесь негде случиться. Замешкавшись, фильм иной раз подпускает ребёночка к Делу, но это лишь по недосмотру. Между тем, почти всё здесь на детях и держится: им приходится браться за всё – им замешивать кашу, её же расхлебывать, мостить путь для «героя» и для «героини», конечно же. Все это они делают вместо, лучше, зануднее, результативнее «недетей».
В чем же дело детей? Что делал, делает и будет делать Ребёнок?:
1. Ест / пьёт (Люмьеры, «Завтрак младенца», 1895).
2. Уходит из дома в кромешную тьму, взяв с собой чемодан и орущую кошку под мышку (Ш. Акерман, «Всю ночь», 1982).
3. Остаётся неизменным, когда все меняется, ровно таким же, как был, – до и после События (А. Варда, «Счастье», 1965).
4. Соглядайствует и свидетельствует (Ф. Трюффо, «400 ударов»; Ш. Акерман, «Жанна Дильман, набережная коммерции 23, Брюссель 1080», 1975).
5. Рождается снова и снова (и новый, и прежний, и всякий) в различии и повторении (А. Варда, «Одна поёт, другая – нет», 1976).
6. Отправляется в детство собственной матери, где его ещё «не было в планах». Как правило, цель – проследить, чтобы мать не упустила случая и непременно стала его матерью. Что-нибудь отвлечёт её, и всё пропало… (Х. Миядзаки, «Мальчик и птица», 2023; Ролан Барт, «Camera lucida», 1980).
7. Готовит Последний напиток и моет стакан после его использования (К. Саура, «Выкорми ворона», 1975).
8. Справляет нужду в каббалистический сосуд вместо ночной вазы (И. Бергман, «Фанни и Александр», 1982).
9. м е ш а е т…
Ребёнок мешает
«Ребёнок», «Мешает» – почти что синонимы. Все перечисленные действия детей при сокращении дробей могут быть сведены к «мешает». Когда, чему и как именно мешает Ребенок?:
– [мешает озарениям] «Марсель, 29 июля. В семь часов вечера после долгих колебаний съел гашиш. Днем я был в Эксе. Будучи совершенно уверен в том, что в этом многотысячном городе, где я никому не известен, мне не помешают, я лежу в постели. И все же мне мешает маленький ребёнок, он плачет» [3]. [И ведь всю жизнь дети, как сговорившись, мешали Вальтеру Беньямину по самому разному поводу.]
– [мешает размышлять о феномене детскости] «Моя четырёхлетняя дочь, Жофия, или просто Жожо, недавно спросила меня, кем я буду, когда стану большой. Я задумался… (и выгнал ребёнка из комнаты)» [4]. [Выгнав дочь, Петер Эстерхази на три страницы самозабвенно размышляет «об исключительном моменте»: гениальной детскости четырёхлетних в принципе и Жожо, в частности. Что в это время делает Жожо?!]
– [мешает начало с концом, вход и выход, сухое и влажное] Марсель Анун «Весна» (1970): бабушка месит тесто, взбивает меланж, мешая субстанцию мыслящую с протяжённой под закольцованное пение без начала и конца. Вслед за нею мешать начинает и Девочка, бойко выводя круги и спирали этой анти-вне-картезианской песни-мешалки: «Quand j’y songe / Mon cœur s’allonge / Comme une éponge / Que l’on plonge / Dans un gouffre / Plein de soufre / Où l’on souffre / Des tourments si grands / Que quand j’y songe / Mon cœur s’allonge / Comme une éponge…» (музыка народная, стихи народные) [5].
– [мешает «извне» и «внутри»: что вверху, подобно тому, что внизу] Мальчик снова пьёт. Завтрак младенца спустя сто лет после люмьеровского «le bébé». Тот младенец немного подрос и теперь он раздет. В миске – дождь, внутри дождь, извне – дождь или просто капель. (А. Аристакисян, «Ладони», 1994).
– [мешает своей гениальности] 8-летняя Мину Друэ и сборник её стихов «Мой друг дерево» (1957) заставили Жана Кокто высказать очевидное: «Все дети гениальны, кроме Мину Друэ».
– [мешает цемент, толчёт воду в цементной же ступе, замешивает магму магмы, жизнь жизни, профанность самой профанации] Незаменимый участник почти всех картин Альбера Серра, Lluis Serrat, в течение 26 минут мешает воду с песком и частицами речи, толчёт водой в ступе рассказ без рассказа, фольклор без народности и православия в фильме «Rússia» (А. Серра, «Rússia», 2007). Serrat – идеальный Ребёнок, лишний раз подтверждающий: возрастом детство не ловится.
– [мешает сырое с вареным, жидкое с твёрдым, Я с Ты, перемешивает девочек/мальчиков]: Степан Тихонов, «Стикеры» (2024)
Стикеры
Все мы были когда-нибудь девочками, а некоторые даже мальчиками, но теперь уже это не важно.
В фильме «Стикеры» Степана Тихонова мальчики/девочки смешиваются, но не взбалтываются. Их реальности разделены как уровни тотального озарения, они никогда не встречаются, а если встречаются, то не узнают в других (да и в себе) себе подобных. Человек человеку стикер, реальности могут наклеиваться извне и залипать, не прорастая. Нет, прорастая: бутафорскими соцветиями-марионетками.
В обеих тотальных вселенных («комнаты мальчиков»; «комнаты девочек») происходит сакральное действо. Дети мешают.
В мире мальчиков «Завтрак младенца» по-новому: Мальчик пьёт спустя 30 лет после Мальчика из «Ладоней» Аристакисяна и 130 лет после Младенца Люмьеров, соответственно. Он снова немного подрос, он снова немного одет. Экспозиция та же: Ребёнок, сосуды и влага. Это снова похоже на священнодействие: Мальчик в «комнатах мальчиков» пьёт до дна воду стакан за стаканом. Вода – это жизнь. Нужно пить натощак ежедневно как минимум два литра в день. Лучше пять. Пять, конечно же, лучше и даже отлично. Нужно пить, чтобы жить. Раз за разом. Жить / пить. Он пришёл в эту комнату (в кухню 6 кв.м.), дабы исполнить Закон: исполнить и опустошить, исполнить так, чтоб через край. Исполнение как нарушение. Христианство как супер-перверсия [6]. Профанация сквозь профанацию: пластиковая пятилитровка как Путь, Истина и Жизнь.
В комнате девочек Девочки тоже мешают; их задача – «впихнуть невпихуемое». Три жрицы отрешённо и сосредоточенно крошат, кромсают, помешивают, после чего пытаются миксером довести до гомогенности… предварительно распиленный и уже отвердевший мозг. Или пену-герметик, она же и мозг, и, возможно, мозг именно «мальчиков». Жрицы-Девочки обречены на успех невозможного действа, и вот уже искомая субстанция-смесь разливается ими в сосуды: один за другим штабелями.
«Стикеры» – фильм вовсе не поколенческий, как и девочки/мальчики – термины внепоколенческие. #Stiker-ы – лишь отчасти и в последнюю очередь «эмодзи». Габитуально #стикер – это уж скорее «Одномерный человек», но вряд ли он же – «Человек без свойств». Если в будущем от него сохранится только название и кадр с титрами: СТИКЕРЫ, то и такое будущее выглядит вполне стикерно, как «роман из одних только названий» (Р. Барт).
«Девочки» и «мальчики» – это типизация без упрощения, без схемы; пресловутое «так бывает, что», которое неохотно даётся в руки. Кажется, «девочки» и «мальчики» здесь в точном смысле «убивают время», прямо как «девочка» и «мальчики» в «Дневниках Цсугуа» (М. Гомиш, М. Фазендейру, 2021); и те, и другие наглядно рас-производят и время, и действие, и «сообщество друзей». Непроизводимое дело выглядит деятельным и обстоятельным, размеренно-ритмичным и идиотичным, самообоснованным и очень основательным.
«Дневники Цсугуа», «Rússia», «Стикеры» представляют собой своего рода «дезадаптацию», адаптацию наоборот. Под «адаптациями» я здесь подразумеваю новое анти-театральное движение, изобретаемое сообща учёными, режиссёрами и военными в ещё ребёночной послереволюционной России (1918-1921) [7]. Н. Гарфинкель справедливо видела в этих анти-спектаклях, самым известным из которых стало «Взятие зимнего дворца» Н. Евреинова (1920), «монументальную историю» (Ф. Ницше). В противовес и по аналогии с многотысячными монументальными коммеморативными адаптациями в России 1920-х, упомянутые дезадаптации можно описать как «микромонументализм». Эти фильмы исследуют и наблюдают за лабораторией (в точном значении слова) действия как такового, действия неприспосабливающего. Дети в кино мешают «науку», «искусство», «инструкцию»; это «исследовательское кино», как говорил Серж Даней о Годаре.
Профанни и Александр
Профанация нейтрализует профанируемое, констатирует Агамбен [8]. А профанация профанации возвращает в обиход нейтрализованное: то, что было обособлено и «снято с производства», вновь в деле. Знаменитые дети Бергмана, Фанни и Александр, настоящие мастера двойной профанации. Их сила в неведении своих суперспособностей, оно же вынуждает их подносить суперпоступки на алтарь гипотетического постсекулярного божества.
Как и Девочка («Весна», М. Анун, 1970), Александр и Фанни оказываются свидетелями бесконечной песни страдания: губка набухает и выжимается. Но в отличие от Девочки, инициируемой бабушкой в круг смертей и страданий по ходу стряпни, дети Бергмана наблюдают круг песни извне, незаконно и все же закономерно. Проснувшись от звука мерно повторяющихся криков-рыданий, они проходят к зале и наблюдают, как за приоткрытыми дверями Мать вскрикивает и ходит маятником перед гробом Отца. Александр ответит этой бесконечной ритмичной песне горя тем же утром, встраиваясь в погребальный ритм шествия тирадами самых мерзких ругательств, которые он только знает.
Мераб Мамардашвили не раз упоминал подобный опыт траура, совсем иной, но всё же удивительно гомологичный бергмановскому. В грузинском ауле мальчишкой он наблюдал за работой приглашённых плакальщиц, внутренне протестуя против этих сцен интерпассивности. Как и зачем чужой оплакивает умершего, если всё это чувствует не он, но другой, тот, кто его и нанял для оплакивания? Ребёнок предельно ригористичен, добавляет он. Дети мешают беспечности исполнения должного, противодействуют форме; они пришли, чтобы исполнить закон. Ничья внимательность не достигает «небеспечности» игры ребёнка, подливает масла Агамбен.
Ребенок мешает проклятие и прославление (две стороны Одного), мешает все карты и планы. Картина смешения: точная, ригористичная, детская.
PS. Первый год
«Я смотрю, я говорю: первый год» – так назывался один советский учебник французского языка, самая первая, детская, часть его. В воспоминаниях он предстает утопией, не менее фантазмогенной, чем Комбре М. Пруста, игольчатое заэкранье «Сказки сказок» Ю. Норштейна (1979) или посмертное собрание диктаторов в не менее туманной и игольчатой гравюре «Сказки» А. Сокурова (2022).
Учебник – непроизводимое сообщество детей, ребята-и-зверята, запертые судьбою между форзацами.
«Кто это? Угадай! Кто здесь Мари, Алин, Сесиль?»
Впадая в детство, я всякий раз оказываюсь среди них. Это был «первый год»: кто-то из деток звался словно понарошку, на «лялянге» (lalangue Ж. Лакана), как то: Лили, Мими, Пик, Пиф. Но были здесь и имена-отмычки, среди них: Шанталь (скорее Акерман, чем Муф; бельгийка в любом случае), Нана (та самая, которая потом узнает у Годара, «что она философствует»), Сесиль et Жюли (спустя много лет я узнаю от Риветта, что их связывало), Ив (Бонфуа), Брюно (Латур, по-видимому)… Были Мишель и Базиль, но ни Жака, ни Жана. Не говоря уже о Жан-Жаках, Жан-Пьерах, Жан-Люках – они не появились на сцене учебного «первого года».
Вкусней всех были имена зверят-нечеловеков: Медор, Трезор, Урлюберлю… Все они были полноценными членами учебниковой жизни-вместе и Рассказа о том, что бывает: «Разыграй сценки», «распутай нити и составь рассказ».
Если и в самом деле попробовать распутать нити и составить тот самый Рассказ, то это был Рассказ о мире, карте, территории без территории, точной Картине смешения. Там все огни были огонь, и все языки – бельгийский, швейцарский, французский, алжирский, вьетнамский, да в общем-то даже и русский – французские. Рассказ о том, «что делают дети?» по ту сторону бесконечной песни и бесконечного толкования песни.
Примечания:
[1] Агамбен Дж. Профанации. М.: Гилея, 2014. – С. 82. [Назад]
[2] Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999 (фр. 1960). – 416 с. [Назад]
[3] Беньямин В. Гашиш в Марселе. Озарения / Перевод Н. М. Берновской, Ю. А. Данилова, С. А. Ромашко. – М.: Мартис, 2000. – С. 293. [Назад]
[4] Эстерхази П. Записки синего чулка и другие тексты. Эссе, публицистика. Составление, послесловие и перевод с венгерского В. Середы. – М.: Новое литературное обозрение, 2001. – С. 41. [Назад]
[5] «А как вспомню / так сердце тянет / и тонет губкой / как в бездну серы / в бездну муки / такой, что вспомню / так сердце тянет / и тонет губкой…» и т.д. до бесконечности. Стихи неизвестного автора, мотив песни варьируется. [Назад]
[6] См. Жижек С. Кукла и карлик: христианство между ересью и бунтом. Издательство «Европа», 2009. [Назад]
[7] Подробнее об этом: Янпольская Я. Сцены революционной жизни // Искусство кино, 2022. № 1/2. – С. 119-127. [Назад]
[8] См. прим. 1. [Назад]
Яна Янпольская
Яна Янпольская – доцент кафедры Современных проблем философии РГГУ, переводчик, специалист по социальной и современной французской философии.