Вступительное напутствие

 

Меня влекут к себе основы мирозданья.

Я стал задумываться над пшеном,

Зубные порошки меня волнуют

Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом –

Строенье бабочки меня интересует.

Везде преследуют меня

Заветные мечты

О разных маленьких предметах;

Какие механизмы спрятаны в жуках,

Какие силы действуют в конфетах?

 

Николай Олейников. «Служение науке»

 

 

Наука – это будущее искусства? Замечала ведь Лидия Гинзбург, что «история долго считалась искусством, лишь в XIX веке став наукой». Вероятно, когда-нибудь время науки наступит и для «седьмого искусства». Но если ждать будущего некогда, остаётся только объявить – «наука – это настоящее кинематографа» – а там будь что будет. А будет эксперимент. И всегда был. Кино рождалось не одними усилиями людей в белых халатах – химиков, физиков, различных изобретателей, корпевших над деталями проектора и составом плёнки. Не в меньшей степени кино обязано детскому мировосприятию, варварскому любопытству пионеров раннего кино, по наитию совавших палец в киноаппарат и так, случайно, добивавшихся, к примеру, эффекта наложения двух кадров. «По наитию» не значит «бестолково», а значит «в страстном выкликании идеи». Формула идеи витает где-то в воздухе, под лучом, направленном сквозь темноту зала на растянутую простынь. Если опыт удастся, идея ляжет на простынь, словно весеннее солнце на засидевшийся наст, и растопит сердца зрителей, займёт их мысли и встроится в генную сеть памяти. Так действуют научные открытия.

В слове «открытие» чудятся открытые ворота, прозревается первый шаг большого важного пути. Чудится что-то новое, незнаёмое. Может быть, даже революционное. Но, если вернуться к корням растущих слов, «ре-волюция» – это ещё и путь обратно, к знакомым вещам. Как писал Саша Соколов, к «выученным», а подчас – забытым в ходе гонки за новизной. И оказывается, что нужно снова увеличить бабочку, рассмотреть механизмы жуков, растормошить прах Карла Линнея, задуматься о числе пластичности суглинка. В кинематографе, как и в науке, происходит то же самое: когда выучиваются какие-то вещи – скрепленье кадров, движение внутри мизансцены, схемы света, актёрские мимические движения – это значит нужно вернуться, нужно задуматься о началах. «Я стал задумываться о пшене», написал поэт-сциентист Николай Олейников, служа науке. Приходя в кинематограф, как на любимую работу, мы, вслед за поэтом, тоже задумались о предметах, маленьких и тех, что покрупнее – о времени, чёрном и других разновидностях цвета, космических картах, пространстве извне.

Почти 100 лет назад в программном эссе «Завоевание вездесущего» Поль Валери восхищался первыми плодами, «которые подарила новая близость Музыки и Физики». Примерно в те же годы параллельно грёзам Валери о единстве поэтического и научного жестов пытливые умы режиссёров стремились по-разному обустроить свадебную церемонию, на которой науки и искусства, наконец, сочетаются нерушимым союзом. И произойдёт это, уверяли они, на территории кино. «Мы соединили Науку с Искусством (я имею в виду открытия, а не аксиомы Науки), с идеалом Искусства», восхищённо писал первый теоретик кино Риччотто Канудо, мотивы суждений которого эхом разнеслись по самым разным опытам в истории кино. Однако оптимизм первых лет сменился забвением сумасбродных дерзаний, эстетической привычкой не доверять ученому разуму, наконец, массовым безразличием к искусству фантазии изобретателя. Наперекор этим клише новый номер Cineticle возвращается к утопии единства «наук и искусств». Всматриваясь в жанровые мутации, играя с киноинструментарием в научных лабораториях, проверяя силу научных гипотез эластичностью фильма, мы разыскали для вас те позабытые мосты, которые всё еще оставляют возможность перехода между требованиями рационального и жаждой аффективного. На вашем пути вглубь нашего номера научная фантастика срежет углы грубому натурализму нуаров, партизанский авангард окажется вблизи от государственного научно-просветительского заказа, а ранние экранные эксперименты встанут через запятую с актуальными – тут же устаревающими и обновляющимися – цифровыми практиками. Кажущийся эклектизм предложенного набора – лишь следствие того, что перед грядущим экспериментом никогда не знаешь, что может пригодиться.

 

 

– К оглавлению номера –