Существует ли что-то, что можно было бы определить как «ничего»? Или это «ничего» не стоит разговоров? Как быть с тем, чему невозможно быть? И при чём тут не слишком мясистые устрицы? Абулхаир ЕРЛАН смотрит клип американской группы MGMT на песню с альбома Loss of Life и находит там ободряющее свидетельство тому, что «ничего» есть на самом деле, даже если ничего нет и никогда не будет.
Nothing to declare – роскошный пример такой фразы, которая ребром ставит проблему несуществующих вещей: несмотря на то, что декларировать нечего, это нечего – или, ближе к nothing, это ничего – настаивает на том, чтобы быть отмеченным или задекларированным в качестве отсутствующего. Это обстоятельство – то, что несуществующие объекты каким-то образом необходимо учитывать в дискурсе – тревожит онтологию в течение всей её истории, и разные попытки разрубить этот гордиев узел (а лучше сказать gordian nought) всегда производят впечатление того, что бьют совсем мимо, от парменидовского категоричного отрицания небытия (в отношении которого резонно спросить, зачем отрицать то, чего нет) до Уилларда Куайна и его сведения онтологии к формальной логике, в котором бытие означает включенность в множество значений связанных переменных (“To be is to be the value of a bound variable”) в логическом языке лучшей доступной на данный момент теории. Куда более занимательным и продуктивным подходом кажется не “решение” проблемы несуществующих вещей, а, для начала, само признание этой проблемы в её настойчивости и кажущейся парадоксальности; иными словами, вместо того, чтобы пытаться продемонстрировать, как фразы вроде Nothing to declare оказываются по своей сущности дефектными и вводящими в заблуждение, стоит воспринять их как позитивное указание на то, чему в обыденном списке онтологических категорий (то, что есть, и то, чего нет) не находится места – на некое отсутствующее присутствие или отсутствие как модус присутствия, которое тем интереснее, что заставляет нас констатировать его реальность, часто как будто замысловатым образом модифицируя для этого язык.
Именно таким позитивным исследованием занимается группа MGMT в недавнем треке Nothing to Declare и клипе на него. В их случае, результатом становится описание определенного онтологического статуса вещей, которые определенно больше, чем ничего, но всё ещё не переходят порог “настоящего” присутствия. Что здесь значит быть “по-настоящему” непонятно: пространство ещё-не-того оказывается тотальным, а про “настоящее” известно мало и описывать его можно только путём какой-то негативной теологии. О тотальности такого положения дел говорит повторяемая фраза “The world’s my fine de claire” (“Мир – моя fine de claire [определенный вид устрицы]”), которая сопровождается описанием того, как такой мир оказывается недостаточным:
The waters beckon me to dive / Воды зовут меня нырнуть
I can tell the pearl’s in there / Я знаю, что жемчужина там
But still there’s nothing I can find / Но все же не могу ничего найти
Fine de Claire тут нужна не столько для пушкинского благозвучия (“Читатель ждет уж рифмы розы…”), сколько для того, чтобы обогатить метафору дополнительными слоями: дело не только в том, что MGMT отсылают к “The world is my oyster” (“Мир – моя устрица”), эквиваленту фразы “Весь мир у (моих/твоих) ног”, отмечающей открытость всех возможностей, но и в том, что fine de claire – это устрица, которую отличает то, что она не очень мясистая. Короче говоря, позицию можно выразить так: да, всё возможно, да, весь мир – это моя устрица, но эти возможности слишком хилые для того, чтобы разродиться в действительность, в этой довольно жидкой устрице нет никакой жемчужины. При этом, как напоминает заклинание Nothing to declare, бессилие и нерешительность, которые характеризуют такое состояние – не просто отсутствие силы или решительности (тогда бы можно было обойтись молчанием), но некое тягучее присутствие, которое заставляет себя констатировать и вытесняет что-либо ещё.
Тем не менее, к своему концу и песня, и клип устремляются к разрешению, к покою, к точке совпадения, в которой не нужно ничего декларировать. В песне на первый взгляд все слова обращены к важному другому:
Then I’ll wonder where you are / Потом я спрошу, где ты
Keeping the conversation light / Держа беседу непринужденной
Don’t ask me how I know / Не спрашивай, откуда я знаю
Don’t ask me how I know / Не спрашивай, откуда я знаю
Но клип помогает понять, что этот другой – это я (вернее, другой я). В видео Инга Петри, американка российского происхождения, рожденная с аплазией верхних конечностей, собирает чемодан, едет в аэропорт, и летит в Париж, где ходит по злачным местам, ест устрицы (если у кого-то ещё были сомнения в том, что MGMT знают, что делают), идет в Лувр и смотрит на Венеру Милосскую. Совпадение, конечно, возникает между двумя молодыми, прекрасными и безрукими девушками – Ингой и Венерой. Это совпадение снимает мелкие, но настойчивые неудобства и напоминания о том, насколько обреченным на исключение в мире оказывается человек без рук: туристы косо смотрят на Ингу на парижских терассах, прохожие с огромным усилием не глазеют, и без того неудобный и унизительный опыт досмотра в аэропортах оказывается усиленным в десять раз. Все это не исчезает, но оказывается пройденным: Инга-Венера танцует вперемешку с кадрами сияющей Эйфелевой башни. Танцует так, будто никто не смотрит.
Абулхаир Ерлан