«Король роз» (Der Rosenkönig)
Реж. Вернер Шрётер
Германия, 1986
«Король роз» Вернера Шрётера – это не только восхитительное явление визуальности, чего было бы уже вполне достаточно, чтобы им наслаждаться, это еще и элегантная рефлексия о путях человечества и об эстетике, достойный декадентский ответ многим бодрым концепциям становления.
В книге Густава Майринка «Ангел Западного Окна» бессмертное сообщество алхимиков избирает себе эмблемой розу. В чудесном саду посланник прививает одну розу к другой, и это действо является аллегорией счастливого превращения из чего-то обычного во что-то чудесное, sublime. Выведение прекрасного сорта чего бы то ни было видится восхитительным процессом, где природа не может обойтись без человека, где приложение его творческого импульса играет ключевую роль. Такой вдохновляющий образ необычайно соблазнителен не только потому, что он обещает возможность превращения, трансформации и преодоления несовершенств (пусть и претерпевая боль), но, что немаловажно, легитимирует творческое усилие, придавая ему решающее значение. Это крайне удобно, так как представляется, что путем стараний и творчества человечество способно искоренить все свои недуги и ограниченность, сотворить из себя нечто лучшее.
Тут же хочется вспомнить критически настроенного, но тоже достаточно оптимистичного в отношении идеи о преодолении и выведении всего самого лучшего Фридриха Ницше. Его концепция воспитания предполагает, что наставник наносит контролируемую рану своему ученику так, чтобы не сломать его, чтобы впоследствии в это рану что-то окулировать. На эту схему Ницше возлагает немалые надежды.
Розы в этом смысле – один из самых подходящих воодушевляющих примеров из сферы, которая рождается на пересечении природы и человеческой деятельности. Если бы когда-то давным-давно в Китае один единственный садовод не заметил мутацию своего розового куста, который благодаря ей получил способность цвести не один раз в сезон, а снова и снова, если бы он искусственным способом не размножил его, люди бы не знали розы в том виде, в котором они существуют сейчас. Абсолютное большинство роз – результат труда многовековой селекции, посредством которой смелые мечтатели не перестают получать идеальную форму цветка, чистый красный без примеси пурпура цвет или самый обволакивающий аромат.
Всё это видится нелегким, но подозрительно вдохновляющим путём, в который каждому не терпится пуститься, даже если результатов нельзя будет увидеть при жизни. Так что же, человечество только благодаря своей неизбывной лени и трусости всё ещё топчется в дерьме и до сих пор не выкроило из себя невообразимо прекрасный цветок, на который бы весь космос взирал бы, затаив дыхание?
Но главный вопрос даже не в этом, а в том, насколько совместимо с жизнью окулируемое на бодрый дичок прекрасное? Смогут ли они оба выжить? Еще более сложный вопрос: имеем ли мы право причинять боль и истязать на пути к самому красивому цветку? Во вступлении к очень любопытной книге The Decadent Gardener, написанной двумя эксцентричными декадентами, несущими декаданс в самые различные сферы жизни (они создали ресторан в стиле Гюисманса, а также начали закладывать грандиозный декадентский сад, всем своим существом воспевающий безумие и чрезмерность), высказана следующая пряная идея: садовник – это первый на свете садист, извращающий и мучающий природу ради идеи красоты, который не только получает удовольствие от результата, но в первую очередь от процесса.
Магдалена Монтезума в фильме Шрётера зачитывает пассаж о прививании, о том, что селекционер имеет моральное право наносить рану, коль скоро не жалеет себя в поисках того самого цветка, о том, что нужно найти жизнеспособное и крепкое растение и прививать на него. Он, селекционер и садовник (но прежде всего, по словам его матери, мечтатель, чьи мечты, несмотря на свою неосязаемость, крушат реальность) находит юношу, будущего короля роз, буйную природу, которой необходимо возвращаться к себе, нужно каждую ночь быть омытой в океане. Селекционер нежно привязывает юношу к стулу, как садовники привязывают длинные побеги плетистых роз к опоре (розы не могут сами цепляться и карабкаться), обвивают их вокруг холодных металлических арок, чтобы цветы не пылились в грязи, чтобы они склонялись над головой, раскрывая всю свою эротику, на которую они были бы неспособны без железных решеток, проволок и нитей. И природа сама льнёт к своему мучителю, она не может уйти, в своем желании становления она не хочет оставаться только природой.
Небольшой экскурс в растениеводство. Что такое, в сущности, прививка? Это когда живая ткань с одного растения вживляется в другое. В случае роз, эта ткань – всего лишь крошечная почка, содержащая в себе потенцию тысячи цветов. Её с силой вжимают в рану другой, менее красивой, но куда более живучей розы и оставляют так на многие дни, и если всё прошло успешно, ткани срастаются, и дикие сильные корни питают соцветия. Большинство роз, которые мы видим – это, в сущности, Франкенштейны, составленные из двух, трех, а то и более растений. Но вот в чём подвох: процесс сращения тканей никогда не происходит до конца, и ровно в тот момент, когда оно начинается, с ним же запускается и процесс отторжения. И поэтому, если роза на своих корнях, над которой не было совершено никаких операций, может жить до двухсот лет, привитой розе отведено семь-десять, максимум пятнадцать лет. Забавно, в сравнении с двумя сотнями лет это должно чувствоваться как какие-нибудь пару недель. Так, источая божественные цветы, роза в то же время страдает и умирает, она источает их ПОТОМУ ЧТО и БЛАГОДАРЯ ТОМУ, что страдает и умирает.
Что делает селекционер в «Короле роз», надрезая тело любимого и втыкая в него самые свои красивые розы? Он прививает их к его телу. Знает ли он, что это его вскоре убьет? Конечно. «Не может быть никакого счастливого, трансформировавшего себя в чарующие цветы человечества», – говорит нам Шрётер. Ведь сам бодрый Ницше нам говорит, что человек не может никуда деться от своего человеческого, он должен перестать быть человеком. «Это его убьет, – замечает Шрётер, – но что же с того? Стоит ли жалеть об этом, если только разорвав свою грудь он может актуализировать ту красоту, ради которой ему только и может быть прощено его жалкое существование?». И Магдалена Монтезума с ужасом и трепетом взирающая из окна на садовника и его истерзанный и потому прекрасный цветок, взирающая на это как на аллегорию своей жизни («Я и садовник, я же и цветок», Мандельштам), которую она превратила в короткое пылающее цветение.
Мария Бикбулатова
Путеводитель по фильмографии Вернера Шрётера:
