«Заглавными буквами» (Tipografic majuscul)
Реж. Раду Жуде
Румыния, 129 мин., 2020
Осенью 1981 года на заборах и стенах румынского городка Ботошани (по переписи 1977 года, население – 63204 человека) стали появляться антикоммунистические лозунги: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Хватит платить за горячую воду, которая у вас отключена» и «Свободу!». Эксперт департамента госбезопасности выносит следующее заключение: «Надписи убедительны, их автор сведущ в создании подстрекательских слоганов, он или она обладают знаниями социальной психологии, поскольку пишут о том, что волнует всех». В ответ на подрывную деятельность запускается охранительная машина: круглосуточные патрули, собаки-ищейки, проверка почерка в отправляемых письмах и заявлениях на паспорта – и вот 16-летний матёрый диверсант Мугур Кэлинеску задержан. В осуществившейся утопии не может быть недовольных – протест изгоняется обратно в революционное былое 30-х годов, где ему самое место. А в славном настоящем единственная проблема – это пыль от выбиваемых ковров, попадающая в распахнутые окна первых этажей (решение не лишено элегантности: стойки для выбивания выносят на крыши).
Фильм Жуде основан на документальной пьесе Джанины Кэрбунариу и по-брехтовски прямолинеен: на фоне весьма условных декораций актёры зачитывают на камеру показания участников событий. Их монологи перемежаются отрывками из благостных телепередач того периода (эфир заполнен бесконечными осаннами Чаушеску в духе таких вот стишков: «Ты отдаёшь свой каждый час для нашей Родины прогресса, растёт она словно цветок и не испытывает стресса»). Такая чересполосица эффективно препятствует нежелательному отождествлению с персонажами и вовлечению в сюжет – очуждение будто бы достигнуто, и зрителю ничего не остаётся, кроме как выйти в открытые двери – за рамки «просто искусства», начать обсуждать, действовать, созидать. На деле же оказывается, что хотя аудитория и не способна «участвовать» в сюжете, она по-прежнему целиком во власти режиссёрских интерпретаций.
Канцелярит – удушающее воплощение смерти языка, враждебное каждому, и сушит даже записку о присуждении денежной премии, что уж говорить о протоколах спецслужб. Столкновение такой мертвящей казёнщины, бодрящего детского пения и пропаганды здорового образа жизни неизбежно вызывает раздражение. Дело здесь не столько в диссонансе содержания, сколько в стилистическом различии: комические куплеты легко возненавидеть, если они пересекаются с сохраняющимися в письменных актах следами реальной трагедии. Репетиция – а именно к ней сводится фильм Жуде – самое убедительное доказательство «ненастоящести» репетируемого, и ощущение общей искусственности даёт о себе знать уже в самом начале, в «закулисной» сцене, где актёры бездумно мнут губы в ожидании запуска телесуфлёра. Освобождённый от душевных терзаний и катарсической мастурбации «театра переживания», зритель попадает прямиком под диктат мелодрамы медиа и идеологий.
После задержания и окончания следствия начинается худшее: Мугур Кэлинеску наказан только тем, что его пересадили за другую парту. Но и там ему не избежать перевоспитания под чутким руководством доброжелательных людей в строгих костюмах. Общественное осуждение, прослушка и регулярные вызовы на профилактические беседы – это всего лишь «эксперимент с человеческой близостью», по словам компетентных сотрудников, – безо всякого принуждения. Мальчика пытаются вовлечь в игру, правилам которой он по недоразумению не научился, и шаг за шагом бывший бунтарь и троечник станет примерным учеником, одним из многих в стройных рядах «всесторонне развитой молодёжи», усердно ведущей Румынию к великим целям, определённым «Отцом Родины». А через каких-то четыре года Мугур Кэлинеску умрёт от лейкемии. Его мать во всём винила кофе, диссиденты – службистов-отравителей. В свою очередь, Раду Жуде далёк от обвинений, а хочет одного – воскресить этот частный эпизод обширной панорамы румынской истории, чтобы разбудить соотечественников. Впрочем, как иногда и сам Брехт, Жуде не отличает пробуждение от возбуждения – и тот праведный гнев, который наверняка испытает зритель фильма, вероятно, окажется направлен в прошлое и не выйдет за стены кинотеатра.
Осенью 1981 года на заборах и стенах румынского городка Ботошани (по переписи 1977 года, население — 63204 человека) стали появляться антикоммунистические лозунги: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Хватит платить за горячую воду, которая у вас отключена» и «Свободу!». Эксперт департамента госбезопасности выносит следующее заключение: «Надписи убедительны, их автор сведущ в создании подстрекательских слоганов, он или она обладают знаниями социальной психологии, поскольку пишут о том, что волнует всех». В ответ на подрывную деятельность запускается охранительная машина: круглосуточные патрули, собаки-ищейки, проверка почерка в отправляемых письмах и заявлениях на паспорта — и вот 16-летний матёрый диверсант Мугур Кэлинеску задержан. В осуществившейся утопии не может быть недовольных — протест изгоняется обратно в революционное былое 30-х годов, где ему самое место. А в славном настоящем единственная проблема — это пыль от выбиваемых ковров, попадающая в распахнутые окна первых этажей (решение не лишено элегантности: стойки для выбивания выносят на крыши).
Фильм Жуде основан на документальной пьесе Джанины Кэрбунариу и по-брехтовски прямолинеен http://cineticle.com/magazine/967-brechtian-cinema.html : на фоне весьма условных декораций актёры зачитывают на камеру показания участников событий. Их монологи перемежаются отрывками из благостных телепередач того периода (эфир заполнен бесконечными осаннами Чаушеску в духе таких вот стишков: «Ты отдаёшь свой каждый час для нашей Родины прогресса, растёт она словно цветок и не испытывает стресса»). Такая чересполосица эффективно препятствует нежелательному отождествлению с персонажами и вовлечению в сюжет — очуждение будто бы достигнуто, и зрителю ничего не остаётся, кроме как выйти в открытые двери — за рамки «просто искусства», начать обсуждать, действовать, созидать http://cineticle.com/component/content/article/103-issue-18/968-poem-is-appsence-of-other-porem.html . На деле же оказывается, что хотя аудитория и не способна «участвовать» в сюжете, она по-прежнему целиком во власти режиссёрских интерпретаций.
Канцелярит — удушающее воплощение смерти языка, враждебное каждому, и сушит даже записку о присуждении денежной премии, что уж говорить о протоколах спецслужб. Столкновение такой мертвящей казёнщины, бодрящего детского пения и пропаганды здорового образа жизни неизбежно вызывает раздражение. Дело здесь не столько в диссонансе содержания, сколько в стилистическом различии: комические куплеты легко возненавидеть, если они пересекаются с сохраняющимися в письменных актах следами реальной трагедии. Репетиция — а именно к ней сводится фильм Жуде — самое убедительное доказательство «ненастоящести» репетируемого, и ощущение общей искусственности даёт о себе знать уже в самом начале, в «закулисной» сцене, где актёры бездумно мнут губы в ожидании запуска телесуфлёра. Освобождённый от душевных терзаний и катарсической мастурбации «театра переживания», зритель попадает прямиком под диктат мелодрамы медиа и идеологий.
После задержания и окончания следствия начинается худшее: Мугур Кэлинеску наказан только тем, что его пересадили за другую парту. Но и там ему не избежать перевоспитания под чутким руководством доброжелательных людей в строгих костюмах. Общественное осуждение, прослушка и регулярные вызовы на профилактические беседы — это всего лишь «эксперимент с человеческой близостью», по словам компетентных сотрудников, — безо всякого принуждения. Мальчика пытаются вовлечь в игру, правилам которой он по недоразумению не научился, и шаг за шагом бывший бунтарь и троечник станет примерным учеником, одним из многих в стройных рядах «всесторонне развитой молодёжи», усердно ведущей Румынию к великим целям, определённым «Отцом Родины». А через каких-то четыре года Мугур Кэлинеску умрёт от лейкемии. Его мать во всём винила кофе, диссиденты — службистов-отравителей. В свою очередь, Раду Жуде далёк от обвинений, а хочет одного — воскресить этот частный эпизод обширной панорамы румынской истории, чтобы разбудить соотечественников. Впрочем, как иногда и сам Брехт, Жуде не отличает пробуждение от возбуждения — и тот праведный гнев, который наверняка испытает зритель фильма, вероятно, окажется направлен в прошлое и не выйдет за стены кинотеатра.
Максим Карпицкий
11 ноября 2020 года