Амир Надери – человек мира. Он родился в Иране, где и начинал свой режиссерский путь. Позже, перебравшись в США, снял там несколько картин. Его следующей остановкой стала Япония. Здесь Надери, при поддержке Киеши Куросавы и Синдзи Аоямы, поставил фильм «Сечение». На завершившемся накануне Римском кинофестивале Надери был в составе международного жюри. В перерыве между просмотром фильмов он встретился с ОЛЬГОЙ КОВАЛЕНКО, чтобы поговорить о своем отношении с кино, его трудностях и дружбе с Джоном Кассаветисом.
Говоря о вашем фильме «Сечение», он показался таким болезненным и личным опытом. Я также слышала о попытках трактовать этот фильм как политическое высказывание.
Этот фильм абсолютно не имеет ничего общего с политическим высказыванием! Я ненавижу политику, ненавижу принимать в ней участие и говорить о ней. Этот фильм, действительно, о моем опыте и отношении к современному кино, и только. Это мое заявление и я сделал его только для того, чтобы поднять тревогу, привлечь внимание к тому факту, что кино может быть утрачено. Кино, конечно же, существует, но проблема в том, что сейчас его уже негде показывать. В каждой стране кинотеатры становятся все более и более закрыты к показу неприбыльных и более личностных, независимых картин. Проблема не в производстве кино, а в его распространении. Не знаю, какая ситуация сейчас в Украине и России, но за последние двадцать лет, которые я передвигаюсь по миру со своими фильмами, я замечаю, что закрывается все больше и больше арт-хаусных кинотеатров; их заменяют новые синеплексы. Сделать фильм не просто: нужно написать сценарий, найти финансирование, занять, если возможно, денег, потом снять все, смонтировать. Но затем вы хотите выпустить свою работу на какой-нибудь кинофестиваль, и вы уже не знаете, покажут ее там или нет, потому что в мире сейчас такое количество режиссеров и у фестивалей есть огромный выбор между ними. Однако, если вы не попробуете податься на фестиваль, то ваш фильм уже практически мертв. Причем даже попадание на такой киносмотр – еще ничего не означает. Там ваш фильм могут показать в кинотеатре, но еще нет гарантии, что им заинтересуются дистрибьютеры. Фильмы негде показывать и в этом проблема. Талант можно отыскать где угодно, но где потом его показывать?
Но в то же время, кино сейчас может снять каждый, технически это не составляет проблемы…
Технически сделать фильм не сложно, сложно продвинуть его. Сейчас кино все дальше и дальше отодвигается от нас. Ведь кино – это значит сидеть в темноте и смотреть на экран, где вокруг вас зрители, которые смеются, разговаривают, плачут, испытывают какие-то эмоции. Мы теряем все это. Фильмы идут в интернет, и мы отходим от природы их просмотра. Мы выросли во времена, когда ты идешь и покупаешь билет, потом ты сидишь в зале, смотришь фильм, потом думаешь о нем, потом начинаешь сам снимать кино. Сейчас, во время кинофестиваля я порой могу увидеть хороший фильм, но где посмотреть его после – вот проблема.
Кадр из фильма «Сечение»
И каково решение этой проблемы?
Я не знаю решения! Проблема настолько велика, только подумайте об этом! Эта болезнь пришла от телевидения. В Нью-Йорке и Токио, где я живу уже давно, да и во всем мире, телевидение занимается промыванием мозгов молодых зрителей, и потом, кажется, что они уже не знают ничего о чистом кинематографе, настоящем кино. Они думают, что кино это развлечение, игра. Телевидение объединяет людей по всему миру при помощи образа и все находятся под его влиянием. Люди вырастают с ним и потом, в возрасте 21-22 лет у них уже есть работа и они смотрят на кино как на развлечение. Сейчас они не относятся к кино настолько уж серьезно.
Для меня кино – это искусство. Конечно же, это также и развлечение, но в прошлом было столько великолепных фильмов, которые 50/50 или 70/30 были развлечением и искусством. Есть несколько стран, в которых человек, занимающийся искусством или режиссер получает финансирование, иначе же собрать деньги на фильм не так просто. А потом? Мы теряем экран. Наши экраны становятся очень маленькими. Как эти штуки называются, как называется это дерьмо? IPhone, IPad…. Да ну! Это так оскорбительно! Мне так грустно от этого! И я не знаю, что с этим делать. Проблема настолько велика, болезнь зашла настолько далеко, что она уже в крови человека, и мы уже не знаем, что есть хорошо и что плохо.
Отличалась ли прокатная судьба «Сечения» от судьбы других ваших фильмов?
Прокат моего фильма идет не очень хорошо, потому что в нем я показываю изнанку человека, то насколько он отвратителен, а зрителям не очень приятно смотреть на такое. В Японии фильм идет достаточно хорошо, его вообще-то показывали во многих странах. Но не забывайте, что это японский фильм с субтитрами, а не американский фильм с европейскими субтитрами.
Японские фильмы сейчас довольно популярны…
Да, но не везде. Мне бы, конечно, хотелось, и мы стараемся. Сейчас вот Киеши Куросава ездит по фестивалям со своими фильмами, также и другие японские режиссеры, которых я знаю – Синдзи Аояма, например.
Кадр из фильма «Сечение»
Как, кстати, началось ваше сотрудничество с Куросавой и Аоямой?
Киеши Куросава и Аояма знакомы с моими фильмами уже давно. Мы познакомились лет десять назад, и уважаем работу друг друга. Плюс, я приехал в Японию не только для того, чтобы снимать кино – я преподаю японское кино вот уже двадцать лет. И с Куросавой мы можем сидеть и говорить о кино часами. Две недели назад, во время кинофестиваля в Токио, мы сидели с Аоямой три, четыре, пять часов и говорили о кино, только о кино! Так что когда я захотел снять фильм, они, конечно же, попытались мне помочь, потому что это их язык и их культура. Я написал сценарий и показал его Куросаве. Потом я работал с Синдзи Аоямой, который помог мне с диалогами. То есть, если с Куросавой – это было скорее консультирование, то с Аоямой мы работали более близко.
Сложно ли вам работать в США и Японии, учитывая отличия этих культур?
Япония мне более близка. Прежде всего, потому что есть нечто общее между иранской и японской культурой. Видите, вот сейчас мы увидели друг друга с Куросавой и обнялись – потому что мы знаем друг друга. Наши культуры объединяет уважение к людям, к некоторым вещам. Кроме того у обеих стран большая история. В наших культурах также много минимализма. Кино и в Иране, и в Японии связано с другими формами искусства: живопись, поэзия, архитектура, ткачество и т.д. Кино – это современное искусство, но обе наши страны всегда занимались искусством. Возьмите, например, архитектуру: в Иране некоторые здания выглядят так, как будто они только что построены, они настолько свежи благодаря цвету и дизайну. В Японии то же самое.
В свою очередь, Америка хороша тем, что ставит вам препятствия. Там хорошо узнавать жизнь, узнавать себя. К тому же, я люблю американское кино, я на нем вырос, и долгое время его преподаю. Но, знаете, когда я приезжаю в Америку, мне хочется в Японию, а когда я приезжаю в Японию, то начинаю скучать по США. Думаю, что так и буду делить свою жизнь между этими двумя странами, и мне это нравится.
Кадр из фильма «Сечение»
Вы не думали о том, чтобы поехать еще в какую-нибудь страну?
Честно говоря, я уже давно думаю об этом. Я бы хотел сделать фильм в Италии. Кстати, я так же преподаю и итальянское кино и хорошо с ним знаком, а также с некоторыми людьми в Италии – с критиками, писателями, художниками. Я прислушиваюсь к своим ощущениям и думаю, что это все-таки случится: я сниму фильм в Италии. У меня сейчас есть три проекта: один в Италии, один в Японии и один в США. Посмотрим, который из них выгорит экономически. Мне нравится быть интернациональным – с одним сердцем, перед различными трудностями, приключениями, среди различных языков. Мой язык – это язык кино и, не зависимо от того что люди говорят, кино обладает своими собственными правилами и мне это очень интересно – работать в Иране, Нью-Йорке, Лас-Вегасе (потому что Лас-Вегас для меня – это как отдельная страна), в Японии, Италии.
То есть для вас кино не имеет национальности?
Да. Я никогда не сажусь и не думаю об этом, все это просто происходит со мной, и я это принимаю. Я никогда не говорю: «Хочу сделать то-то!». Я прислушиваюсь к своему сердцу каждый раз, когда принимаю решение. И в то же время, например, я преподаю японское кино, и приезжаю туда не просто так. И также Италия, вот уже 25 лет, как я веду занятия по итальянскому кинематографу. Или же, я живу в Америке уже 25 лет… Боже мой, это очень важно! Если вы просто приедете из свой страны в новую, и начнете там снимать фильмы, вы очутитесь в луже. Нужен процесс. Возможно, какой-то гений может и обойтись без этого, не знаю. Даже если вы не знаете языка, что не так уж и важно, вы должны знать об этой стране: о ее жизни, людях, о том, что происходит у них в сердцах. Только после этого, вы возвращаетесь к себе и создаете что-то из своих открытий. Это разительно отличается от того, чтобы просто взять камеру и отправиться куда-то и что-то снять.
Япония, вообще, одна из самых сложных стран для производства фильмов. Там такое огромное количество правил, и настолько сложная система – в отношениях между людьми, в бюрократии. В Японии невозможно импровизировать. Все должно быть предельно ясным: начиная с денег и хронометража, заканчивая причиной, почему вы хотите снять этот фильм. При этом, за обычными разговорами японцы – интереснейшие люди. Они не много говорят, и даже если знают английский, предпочитают скрывать это. Они выслушают вас и потом скажут «да» или «нет». Все в Японии начинается с доверия. Если они доверяют вам, то перед вами открыты все двери, если же доверия нет, то вам никогда не пробиться к ним. Деньги не имеют значения. Все это требует огромного количества времени. Первым мне оказал доверие Киеши Куросава, потом Синдзи Аояма, затем мой актер, Хидетоши Нишиджима, а потом и все остальные.
Кадр из фильма «Вегас»
Я слышала, что «Сечение», в какой-то мере, посвящено и Джону Кассаветису
Да, идея «Сечения» пришла именно от моего знакомства с жизнью Кассаветеса. Я работал с ним над двумя фильмами – «Потоки любви» и «Глория» – неделю там, неделю тут. Мне посчастливилось узнать его, я общался с ним в последний период его жизни, и мне было очень грустно от того, что я видел. Жизнь Кассаветеса – одна из наиболее трагичных в истории искусства, потому что он верил во что-то, старался делать все так, как считал нужным. Однако ему так и не удалось сделать это именно так, как бы ему хотелось. Публика менялась, менялись десятилетия, но он не хотел меняться, что замечательно: он чистейший художник и он знал так много о кино – он вырос на голливудских фильмах, он знал их изнутри. Он знал ответ и был очень честен, также как и его жена Джина Роулендс. Кассаветис принес себя в жертву ради кино. Когда он умер, я хотел снять фильм о его жизни, но понял, что все знали о том, как печально он закончил свою жизнь, а мои персонажи всегда должны оставаться в живых. Я понял, что если сделаю свой фильм в Америке, то он там затеряется, что критики или Голливуд буду против него. Также я так и не нашел достаточно денег для проекта. Потом я приехал в Японию и подумал: «Хорошо, мое любимое кино – это Золотой Век Японского кино: черно-белые ленты Одзу, Мидзогути, Ишигуро, Акиры» – их было так много в этот период! И я подумал, что проберусь через черный ход, из Японии, и поговорю о старом японском кино.
Считаете ли вы, что кризис способствует развитию искусства?
В плане денег или личностный кризис? Мне кажется, что любой кризис способствует развитию искусства. Если бы все лежало перед вами готовое, у вас не было бы желания о чем-нибудь говорить. Проблема – это лучший друг искусства. Посмотрите на нашу страну – там так много проблем, но проблемы только дают вам энергию менять что-то, выражать себя по-новому. Это как играть в бильярд двумя пальцами: вы связываете восемь и пытаетесь сделать что-то оригинальное. Именно в этом и заключается секрет успеха иранского кино.