Александр Сокуров создал не только свой уникальный киноязык, но и целую кинематографию – практически с нуля. Отвергнув предложения московских и петербургских учебных заведений, автор «Дней затмения», «Тельца» и «Фауста» несколько лет назад повторил давний педагогический подвиг Сергея Соловьёва и открыл мастерскую при Кабардино-Балкарском государственном университете. Сейчас «птенцы Сокурова», как их ласково прозвала фестивальная пресса, оперились: кто-то снимает полный метр, кто-то уже снял и теперь возит по смотрам, получая награды и распространяя весть о «талантливых ребятах из Нальчика» по всей стране. Дмитрий БУНЫГИН познакомился с курсовыми работами Киры Коваленко, одной из лучших студенток Сокурова, и проследил за тем, как формальный стиль мастера, поначалу довлея, стал залогом творческой зрелости юного режиссёра.
Курсовые работы второго года обучения, веди те курсы хоть Александр Сокуров – как оно и было в случае Киры Коваленко и её однокашников по Кабардино-Балкарскому государственному университету – хоть сам Господь Бог (пожалуй, оба варианта равноценны), по своему функциональному характеру не предназначены сторонним зрителям и вряд ли подолгу хранятся в памяти авторов. Впитав вердикт преподавателя, третьекурсник сбрасывает воспоминания о собственном создании, точно ящерица – хвост. Иногда эта лента-уродец из пробирки, рожденная в муках и под присмотром наставника, в ретроспекции может напомнить своими резкими чертами дитя естественного зачатия – то, что появляется на свет в дальнейшем, при достижении начинающим режиссером творческой самостоятельности.
Таков короткий метр «Марево» – токсичный лабораторный концентрат того природного (а не из дым-машины) тумана, который спустя пару лет смажет зазор между пейзажем и героями в финале «Они ушли от меня». «Марево» – первое надёжное свидетельство зрелости Коваленко-постановщика и он же спасительное украшение ханты-мансийского фестиваля «Дух огня-2017». Здесь мы уверенно опознаем методу… нет, интенцию к тому, что можно назвать «кинетическим искажением», – перенятую, что не предосудительно, у мастера курса. Речь о поступательном искривлении статичного кадра, представленном в малейших градациях и однозначно перверсивном в контексте нормативно-реалистического драматургического начала. Драма тут сдвинута к периферии восприятия, на третий план, и заметна только боковым зрением. Кинетическое искажение безусловно ведёт происхождение из «кривых» визуальных измерений «Камня», «Тихих страниц» и «Матери и сына».
Как ему и должно, заемный инструментарий учителя служил временным подспорьем порывистому духу-гению Киры Коваленко, откликнувшемуся на упомянутую интенцию. Позы героев «Марева» и «Они ушли…» живописны, но не статуарны. Они транслируются режиссером в их прогрессии, чья скорость нарастает (а форма – безвозвратно видоизменяется) с каждой последующей работой Коваленко. Буквальное, подражательное воспроизведение сокуровской техники преломления кадра, впечатляющее действие которой мы наблюдаем в самом сердце «Марева» – сцене, где девочка и мальчик, оставшись в комнате наедине, попадают в наэлектризованную зону наваждения, в пульсирующий центр визуального марева, – при всём динамизме кажется исполненным оцепенения в сравнении с канонадой голландских углов и прочей эквилибристикой кинокамеры (возможно, следует говорить уже о «кабардинских» углах), составляющих «Они ушли от меня». За два года, разделивших эти ленты, Коваленко уняла свою боязнь сложносочиненных нарративных конструкций, позволив искажению войти в кинетическую стадию, а героиням – дав волю не вибрировать аппликацией на фоне, а свободно, даже бестолково (от долгого лежания свобода всегда несдержанна) нырять по дороге из стороны в сторону, а дальше вверх по склону и оттуда с разбегу вниз, в поле, где, словно выплеснув себя, кабардинская Мушетт из «Они ушли» увидит эти брызги энергии слипшимися в ватном пологе тумана. Теперь эта поза – её и ничья больше: поза тумана.
«Марево», 2012, реж. Кира Коваленко
(альтернативная ссылка на просмотр)
«Они ушли от меня», 2014, реж. Кира Коваленко
Дмитрий Буныгин
11 апреля 2017 года
Посвящается Полине Т., чьё появление на втором этаже петербургского Дома Книги было подобно мареву.